«Во сне, дорогой.
Она на полу лежала,
И резали вы, и кромсали, и резали снова.
И голову вы от плеч отсекли ударом,
И в мертвые губы страстным впились поцелуем.
Отрезали руки – тонкие, бледные руки,
Корсаж разорвавши, груди ей отсекли вы.
А после вы плакали. Выли, подобно волку.
А после – внезапно – голову вы схватили
За волосы – помню,
Рыжими волосы были –
И с нею взбежали наверх по широким ступеням.
Вы скрылись.
А я убежала назад, в конюшню,
Там оседлала Бетси –
И вдаль умчалась,
Домой, по Белой дороге…»
Теперь все глядят на меня.
Я ставлю свой эль
На деревянный стол – мореный, старинный.
«Не было этого, – ей ли я говорю, всем ли собравшимся? –
Не было этого, Боже,
И быть не могло.
Просто кошмарный сон.
Право, врагу такого не пожелаю!»
«Но перед тем, как сбежала я с этой бойни
И поскакала на Бетси по темным аллеям,
И понеслась назад по Белой дороге –
А кровь-то еще была свежей, –
(Свинке ли вы перерезали
Горло тогда, мой мистер Лис?),
До того как домой вернуться,
Как бездыханной упасть перед вами,
Отец и братья…»
Честные фермеры.
Все они – как один –
Любят лисью охоту.
Пялятся вниз – на свои охотничьи сапоги.
«… Так вот. Перед этим, мой мистер Лис,
Я подняла с пола – из свежей крови –
Руку ее, дорогой. Руку женщины той,
Которую вы на глазах моих растерзали».
«Это всего лишь…»
«Нет!
Это не было сном!
Тварь!
Синяя Борода!»
«Это не…»
«Ты – Жиль де Рэ. Ты убийца!»
«Боже спаси – такого не может быть:»
Она улыбается – жесткой, холодной улыбкой.
Темные кудри змеятся вкруг светлого лба,
Как розы – в решетке беседки.
На бледных щеках пылают кровавые пятна.
«Вот, мистер Лис! Рука!
Белая, тонкая эта рука!»
Выхватила из-за корсажа
(Грудь – в чуть заметных веснушках,
Как же
Снилась мне эта грудь), –
Швырнула на стол, –
Прямо на стол, –
Прямо против меня!
Братья, отец и гости –
Глядят жадно.
Я поднимаю…
И правда – рыжая шерстка.
А лапка и коготки
Уже и закостенели, и с одного конца –
Кровь, что давно засохла…
«Да это же не рука!» – пытаюсь сказать.
Поздно. Первый кулак
Уже вышибает душу,
Дубинка из тяжкого дуба
Бьет по плечу,
Тяжелый сапог четко сбивает на пол.
А после удары просто сыплются градом, –
Сжимаюсь в комок,
Умоляю,
Сжимаю рыжую лапку…
Должно быть, я плачу.
И вижу тогда – ее:
Блондинку с тонкой улыбкой и серым взором.
Она поднимается – длинные юбки шуршат, –
Выходит из комнаты…
Весело ей было!
Но – далеко, на мили, ей путь до дома…
Уходит – и я, корчась на каменных плитах,
Вижу под юбками рыжий пушистый хвост.
Орать? Но силы на крик уже не осталось…
Ночью она побежит –
На всех четырех, легко –
По Белой, Белой дороге…
А вдруг охотники, детка?
Ведь может быть?
«Отвага прекрасна, – шепчу, подыхая, – но нас она убивает!..» Вот и конец истории!
Королева мечей
Возвращение дамы – дело личного предпочтения.
Я мальчиком был тогда…
Я иногда
Гостил у дедушки с бабушкой.
(Они были старые. Старость я сознавал – ведь шоколадки в их доме
Всегда оставались нетронутыми
До моего возвращенья, –
Должно быть, это и есть – старость.)
Дед мой готовил завтрак. С утра пораньше,
Чай для себя, для бабушки, для меня,
Тосты и мармелад –
«Серебряный» – яблочный,
«Золотой» – апельсиновый!
Обеды и ужины – это уж бабушка.
Кухня –
Ее владенье: и сковородки, и ложки,
И мясорубки, и венчики, и ножи –
Слуги ее и рабы, которых строила войском
Она, – и при этом, помню,
Всегда напевала:
«Дейзи, о Дейзи, ответь»
Перевод. Н. Эристави
или – реже:
«Ты заставил меня влюбиться, а я не хотела, нет, не хотела»…
Пела она ужасно – ни голоса и ни слуха.
Медленно шли дни…
Дед запирался до вечера на чердаке,
В темной каморке, куда мне не было ходу,
Из темноты рождались бумажные лица,
Невеселые праздники чьих-то улыбок.
По серой набережной с бабушкой я гулял,
Но чаще шнырял в одиночку
По мокрой лужайке за домом,
По кустам ежевики, по сараю в саду…
Тяжелая вышла неделя для стариков –
Как развлечь любопытного мальчика? Потому
Как-то вечером они меня повели
В Королевский Театр.
В Королевский…
ВАРЬЕТЕ!
Свет погас, алый занавес взвился.
Популярный тогда комик
Вышел, на собственном имени заикнулся
(Коронная шутка),
Поднял стекло, встал наполовину за ним
И задрал руку и ногу.
Они отразились в стекле – он будто летел.
Знаменитый номер – мы хлопали и смеялись.
Он рассказал анекдот,
Потом другой… было совсем не смешно.
Беспомощность и неловкость его –
Вот на что мы пришли взглянуть.
Мешковатый, лысевший, очкастый –
Он чем-то напомнил мне деда…
Комик закончил – потом на сцене плясали
Длинноногие девушки.
После вышел певец и спел незнакомую песню.
Зрители были – сплошь старики,
Вроде деда моих и бабки,
Усталые, стылые, –
Но они веселились и били в ладоши.
В антракте дед выстоял очередь
За шоколадным мороженым
В стаканчиках вафельных.
Мы ели, а свет уже гас.
Поднялся занавес противопожарный,
Взлетел алый…
Снова по сцене девушки танцевали,
И грянул гром, и возникло облако дыма,
Фокусник вышел с поклоном… мы хлопали.
Женщина вышла из-за кулис, улыбаясь.
Она блестела, переливалась, сверкала,
И мы смотрели, и стали расти цветы,
А с пальцев иллюзиониста – сыпаться
Шарфы и флаги.
«Флаги всех стран, – сказал, подтолкнув меня, дед. –
Он прятал их в рукаве».
Со дней невинных
(Как деда представить ребенком?)
Он, как поведал сам, был из тех,
Кто знает, как вертится мир.
Бабушка говорила – лишь только они поженились,
Он смастерил телевизор.
Устройство было огромным, экран – с кулачок,
А телепрограмм в то время и не было вовсе.
Но смотрели они телевизор – правда, смотрели,
Сами не зная,
Люди иль призраки – на экране.
Еще у деда патент был на что-то, что изобрел он, –
Впрочем, оно никогда не вошло в производство.
Избирался в мэрию дед, но стал на выборах третьим,
Зато он чинил и радио, даже бритвы,
И проявлял пленки, и домики делал для кукол.
(Кукольный домик мамин еще стоял на лужайке –
Жалкий, облезлый, забытый, дождями политый.)
Ладно. Девица в блестках катит на сцену
Ящик – высокий, со взрослого, красно-черный.
Открыла спереди. С фокусником вдвоем
Ящик они повертели и постучали по стенкам.
Дева, змеясь улыбкой, залезла в ящик,
Фокусник стенку захлопнул.
Стенку он распахнул – а девушки нет!
И снова – поклон.
Дед зашептал: «Зеркала… А на самом деле
В ящике, там она!»
Жестом изящным руки ящик сложился
В спичечный коробок.
Дед уверил: «В полу есть люк!»
Бабушка прошипела – да помолчи…
Фокусник улыбнулся. Блеснул, как ножами, зубами.
Спустился медленно в зал.
Он указал на бабушку – и поклонился.
Трансильванское что-то было в глубоком поклоне…
Приглашены; на сцену. В зале визжали, свистели…
Бабушка не желала, а фокусник был так близко
Что я, от парфюма его задыхаясь,
Шептал: «А я бы… а я!..» Он, однако,
Тонкопалые руки к бабушке протянул.
«Перл, дорогая, давай, – рассмеялся дед. –
Иди же…»
Сколько лет было бабушке? Может быть, шестьдесят?
Она бросала курить и гордилась своими зубами –
Хотя и с табачным налетом, но все свои.
(Дед мой зубов лишился в юные дни –
Пытался на велосипеде к автобусу прицепиться,
Автобус затормозил – приложило деда.)
Она ночами, смотря в экран, жевала цикорий
Иль карамельки сосала – наверно, ему в пику.
Медленно, медленно встала она тогда –
Мороженое отложив и деревянную ложку,
Вышла она в проход. Поднялась на сцену.
Фокусник ей аплодировал рьяно – вот это да!
Что было, то было. Что да, то да – а вот это да!
Девушка в блестках вышла из-за кулис
С ящиком новым –
Этот
Был ярко-красным.
«Та самая. – Дед кивнул. – Помнишь,
Она исчезла? Видишь? Она, она!»
Может, и так… А виделось мне иное.
Она, с моей бабушкой рядом, стояла, вся в искрах,
А бабушка теребила смущенно жемчуг на шее.
Девушка к нам обернулась –
Как манекен, как статуя из музея –
Вся озарилась улыбкой –
И словно застыла. Фокусник подкатил
(С легкостью) ящик к самому краю сцену.
Бабушка ожидала. Секунды расспросов –
Откуда она, как зовут, и все в этом роде.
«Мы виделись раньше?»
Ответ – нет.
Фокусник ящик открыл,
Забралась бабушка внутрь.
«Может, девчонка все же не та, –
Раздумался дед, –
У той, похоже, волосы были темнее…»
А мне – наплевать! А я
Бабушкой очень гордился, но в'кресле елозил.
(А вдруг запоет?
Вдруг нас покроет позором?!)
Легла она в ящик – и дверца за ней затворилась.
Фокусник сверху открыл окошко –
И мы увидали
Бабушкино лицо.
«Перл? Ну, и как вы, Перл?»
Она, улыбаясь, кивнула, – все хорошо…
И он захлопнул окошко.
Подала ему дева тонкие ножны,
Острый меч из них он извлек осторожно…