И в ящик вонзил!
И еще, и еще, и еще…
А дед усмехался – и на ухо объяснял:
«Клинок в рукоять уходит. С другой стороны
Выходит клинок фальшивый…»
Фокусник тотчас извлек металлический лист,
В ящик его задвинул
До половины –
И ящик вскрыл пополам! Вдвоем, мужчина
И девушка в блестках,
Они подняли верхнюю часть
Ящика (с бабушкиной половиной внутри) –
И на сцену поставили…
И в половине верхней
Он снова открыл на мгновенье окошко.
Бабушкино лицо – с веселой улыбкой…
«Раньше, когда он захлопывал двери,
Спустилась бабушка в люк –
Стоит теперь на подставке… – поведал дед. –
Закончится номер – она все сама расскажет».
Господи Боже, когда уже он замолчит, –
Ведь мне-то хотелось магии или чуда!
И вновь – два клинка. Прямо в крышку.
В уровень шеи.
«Перл, вы еще там? Скажите нам.
Может, споете?»
Запела «Дейзи, о Дейзи».
Фокусник поднял ящик –
Ту, с головой в оконце, его половину, –
И стал с ней гулять по сцене… а бабушка пела
«Дейзи, о Дейзи» – и в этом углу,
И в том…
«Сам он, – сказал мне дед. – Чревовещанье».
«А точно ведь бабушка», – робко я возразил.
«Точно, – мне дед отвечал. – Конечно, он мастер.
Дело свое знает отлично. Отлично!»
Ящик теперь был размером с коробку от торта,
Фокусник снова открыл –
Допела бабушка «Дейзи»
И начала песню с такими словами:
«О, Боже мой, все ливень льет,
Возница пьян, конь крупом бьет,
Дает повозка задний ход –
В веселый город Лондон…»
В Лондон. В родной ее город. Она говорила
О детстве своем, и мне становилось страшно.
Мальчишки врывались в лавку ее отца,
Орали: «Жид ты пархатый!» – и удирали…
Она ненавидела черные рубашки.
Она клялась, что помнит марши в Ист-Энде,
Помнит, как в черных рубашках шли наци Мосли.
(В тот день ее сестре покалечили веко…)
Фокусник кухонный нож достал,
В коробку от торта вонзил –
И пение смолкло…
Составил он ящики.
Вытащил все клинки.
Окошко открыл – и бабушка улыбалась,
Смущенно свои (и вправду свои!) демонстрируя зубы.
Окошко захлопнул, скрывая ее от зала,
Последний выдернул меч,
Открыл последнюю дверцу –
И бабушка вдруг исчезла.
Жест тонкопалой руки –
Пропал и сам красный ящик.
«В рукаве у него, наверно», – шепнул мне дед,
Но уже неуверенно как-то.
Из ладоней волшебника с горящего блюда
Вспорхнули два голубя белых,
А после… облачко дыма… его не стало.
«Наверно, она – под сценой или за сценой, –
Мне дед шептал. – С артистами чай пьет,
Вернется с коробкой конфет иль с букетом цветов».
(Я, помню, мечтал о конфетах.)
Вновь девушки танцевали.
Комик – последние шутки…
И – кланяться вышли на сцену.
«Отличный финал, – дед сказал. – Погляди, она где-то с ними!»
Но – нет. Была только песня:
«Когда на гребне волны летишь
И в солнца зенит глядишь…»
Занавес алый упал – и мы в фойе потрусили.
Там побродили немножко,
Пошли к дверям за кулисы –
И ждали: вот-вот бабушка выйдет оттуда.
Вышел лишь фокусник в серой обычной одежде.
И девушка в блестках – было ее не узнать
В плаще поношенном… К ним подошел мой дед,
Пытался что-то спросить…
Но фокусник дернул плечом,
Сказал – «не знаю английский»,
Достал у меня из-за уха полкроны
И в сером исчез дожде – в темноте вечерней.
Я так и не видел бабушку с тех пор.
Вернулись домой – и жили, как раньше.
Вот только – готовил дед,
И на завтрак, обед и ужин – идни золотистые тосты с серебряным мармеладом, А к ним – чашка чаю… а после Домой я вернулся. Помню, он так постарел,
Словно принял на плечи весь тягостный груз времен.
Он все пел:
«Дейзи, о Дейзи, ответь…
Кабы была ты на свете одна,
И один был я,
Мой старик сказал бы – да это судьба твоя!»
У него одного в семье был хороший голос.
Говорили – он мог бы стать кантором в синагоге,
Но – кто б проявлял снимки,
Чинил приемники, бритвы?..
(Его младшие братья – знаменитый дуэт «Соловьи».
Телевидение начиналось –
А они уже пели в программах,
И в концертах, и соло.)
Дед справлялся вполне… только помню, однажды ночью
Я проснулся, вспомнил про бабушкины карамельки
И спустился к буфету…
Дед мой стоял босой.
Один. Среди стылой кухни. Совсем одинокий.
Я видел – он ящик буфета ножом пронзает
И поет: «Ты заставил меня полюбить,
А я не хотела…»
Перемены
Однажды мне позвонила Лайза Таттл с просьбой дать ей рассказ в сборник, который она составляет о жанре НФ. Я всегда любил этот жанр и в детстве был уверен, что когда вырасту, стану писателем-фантастом. К сожалению, не вышло. Когда мне впервые пришел в голову сюжет этого рассказа, а было это почти десять лет назад, это был набор связанных между собой коротких историй, которые сложились бы в роман, посвященный отражению этого жанра. Ни одной из этих историй я так и не написал. Когда Лайза позвонила, мне пришло в голову, что я могу взять придуманный мною мир и написать его историю так, как рассказал историю Америк в своей трилогии «Память огня» Эдуардо Галеано.
Закончив рассказ, я показал его подруге, которая сказала, что он похож на набросок к роману. Мне оставалось только восхититься ее проницательностью. Но Лайзе Таттл рассказ понравился и мне тоже.
I
Позднее будут ссылаться на смерть его сестры, на рак, пожравший жизнь двенадцатилетней девочки, на опухоли размером с гусиное яйцо в ее мозгу, вспоминать семилетнего, сопливого и стриженного ежиком мальчугана, который широко распахнутыми карими глазами смотрел, как она умирает в белой больнице, и говорить: «С этого все началось», и, возможно, так оно и было.
В биоэпопее «Перезагрузка» (реж. Роберт Земекис, 2018 г.) следующая сцена тоже будет в больнице: подросток смотрит, как его учитель биологии умирает от СПИДа, а затем в перебивку пойдет их спор из-за расчленения большой лягушки с белым брюхом.
– Зачем нам ее резать? – говорит юный Раджит на фоне музыкальной темы наплывом. – Разве нам не следовало бы подарить ей жизнь?
Его учитель, которого играет покойный Джеймс Эрл Джонс, глядит пристыженно, потом окрыленно, когда поднимает руку с больничной койки, чтобы положить на костлявое плечо подростка.
– Если кто-то на это способен, Раджит, то только ты, – говорит он низким раскатистым басом.
Мальчик кивает и смотрит в камеру, и решимость в его глазах граничит с фанатизмом.
Этого никогда не было.
II
Серый ноябрьский день. Теперь Раджит – высокий мужчина лет сорока, в очках с темной оправой, которых в данный момент на нем нет. Отсутствие очков подчеркивает его наготу. Он сидит в ванне и, пока остывает вода, репетирует окончание своей речи. В повседневной жизни он немного сутулится, хотя сейчас – нет, и раздумывает над словами, прежде чем их произнести. Он не умеет выступать на публике.
В бруклинской квартире, которую он делит с еще одним ученым и библиотекарем, сегодня пусто. Его пенис в тепловатой воде съежился и стал похож на усеченный конус.
– Это означает, – громко и медленно произносит он, – что война против рака выиграна.
Потом он делает паузу, выслушивает вопрос стоящего у стены ванной воображаемого репортера.
– Побочные эффекты? – отвечает он самому себе, и ответ отражается от плитки гулким эхом. – Да, некоторые побочные эффекты присутствуют. Но насколько мы могли установить, нет ничего, что повлекло за собой необратимые изменения, никаких перемен мы не ожидаем.
Он выбирается из выщербленной фаянсовой ванны и голым подходит к унитазу, в который отчаянно блюет – страх перед рампами пронзает его, как разделочный нож. Когда блевать больше нечем, и сухие позывы сходят на нет, Раджит полощет рот «листерином», одевается и спускается в подземку, чтобы добраться в центральный Манхэттен.
III
Это открытие, как напишет журнал «Тайм», «изменит саму суть медицины так же фундаментально, как в свое время открытие пенициллина».
– Что, если, – говорит Джефф Голдблюм, играющий в биоэпопее взрослого Раджита, – что, если было бы возможно переустановить генетический код тела? Слишком много болезней вызвано тем, что тело забыло, что ему следует делать. Сбой в коде. Программа глючит. Что, если бы… что, если бы можно было написать к ней патч?
– Ты сумасшедший, – отвечает в фильме его очаровательная светловолосая подруга. В реальной жизни подружки у него нет; в реальности его сексуальная жизнь сводится к прерывистой череде коммерческих сделок между Раджитом и молодыми мужчинами из эскорт-агентства «Аякс».
– Только подумай, – говорит Джефф Голдблюм, облекая свои мысли в слова лучше, чем когда-либо удавалось самому Раджиту, – это сродни компьютеру. Вместо того чтобы один за другим, симптом за симптомом устранять вызванные глючной программой сбои, можно просто переустановить саму программу. В ней же есть вся информация. Нам просто придется заново запустить наши тела, перепроверить РНК и ДНК, – если хочешь, заново прочесть программу. А потом перезагрузиться.
Светловолосая актриса улыбается и останавливает поток его слов поцелуем – страстным, снисходительным, восхищенным.
IV
У женщины был рак селезенки, лимфатических узлов и брюшной полости: поражение лимфообразующих тканей. Еще у нее воспаление легких. Она согласилась на просьбу Раджита разрешить испробовать на ней новую методику. Еще она знает, что утверждать, будто кто-то излечил рак, в Америке противозаконно. До недавнего времени она была очень толстой. Килограммы с нее спали, и Раджиту она напоминает снеговика под солнцем: с каждым днем она все больше теряет очертания, тает.