ое.
Фамилия мальчика была Линдфилд, он был всего на два года старше, но вымахал уже ростом со взрослого.
– Посмотри на свой галстук. Нет, действительно посмотри.
Взяв Ричарда за галстук, Линдфилд затянул его жестким, тесным узлом.
– Жалкое зрелище.
Линдфилд и его друзья беспечно ушли.
У красной кирпичной стены школьного здания стоял Элрик Мелнибонэйский и смотрел на него. Ричард дернул за узел, попытавшись его расслабить, – галстук врезался ему в горло. Его руки тщетно шарили по шее. Он не мог дышать, но его беспокоило не дыхание. Его волновало другое: он словно бы внезапно разучился стоять. Какое облегчение, что выложенная кирпичом дорожка, на которой он стоял, оказалась мягкой, когда медленно поднялась, чтобы принять его в свои объятия.
Они стояли бок о бок под ночным небом, усеянным тысячами огромных звезд, стояли возле развалин – наверное, некогда тут находился древний храм.
Сверху вниз на него смотрели рубиновые глаза Элрика. Ричарду подумалось, что они похожи на глаза исключительно злобного белого кролика, который был у него в детстве, но потом прогрыз прутья клетки и сбежал в сассекские поля, чтобы наводить ужас на ни в чем не. повинных лисиц. Кожа у него была белее белого, а изукрашенная и изысканная, расчерченная сложными орнаментами броня – сплошь черная. Тонкие белые волосы разметались по плечам, точно на ветру, хотя воздух был неподвижен.
– Так ты хочешь быть спутником героев? – спросил он. Голос у него звучал мягче, чем в воображении Ричарда.
Ричард кивнул.
Одним длинным пальцем Элрик взял Ричарда за подбородок, заставляя поглядеть себе в глаза. «Кровавые глаза, – подумал Ричард. – Кровавые глаза».
– Ты не спутник, мальчик, – сказал он на высоком наречии Мелнибонэ.
Ричард всегда знал, что, хотя и отставал по французскому и латыни, обязательно поймет высокое наречие, когда его услышит.
– Но кто же я тогда? – спросил он. – Пожалуйста, скажите мне. Пожалуйста!
Элрик не ответил. Он повернулся спиной к Ричарду и ушел в развалины храма.
Ричард побежал следом.
В храме Ричард нашел жизнь, с иголочки новую, для него приготовленную, только надень и носи, а внутри этой жизни – еще одну. И каждая жизнь, какую бы он ни примерял, в какую бы ни погружался, уводила его все дальше от мира, из которого он пришел. Жизнь за жизнью, мир за миром… Реки снов и поля звезд, ястреб с зажатой в когтях стрелой низко летит над травой, а вот крохотные замысловатые человечки только и ждут, чтобы он наполнил их головы мыслями, тысячелетия проходят, а он взял на себя труд великой важности и пронзительной красоты, и его любят, его почитают, а потом тяга, резкий рывок, и, …
… и он словно вынырнул с самого глубокого места в плавательном бассейне. Над ним возникли звезды, потом распались, растворившись в зелень и синь, а еще в глубокое разочарование, что он опять стал Ричардом Греем. Он пришел в себя, исполненный незнакомого чувства. Чувство было острым и конкретным, настолько конкретным, что потом он даже удивился, что для этого чувства нет особого названия: это было отвращение и сожаление, что вернулся к тому, с чем уже покончил, что оставил и забыл, что было мертво. Ричард лежал на земле, а Линдфилд возился с тугим узлом галстука. Вокруг стояли другие мальчики, он видел склоненные над ним лица, встревоженные, обеспокоенные, испуганные.
Линдфилд распустил галстук. Ричард судорожно втягивал воздух, хватал его ртом, насильно заталкивал в легкие.
– Мы думали, ты прикидываешься, – сказал кто-то. – Ни с того ни с сего вдруг упал.
– Заткнись, – бросил Линдфилд. – С тобой все в порядке? Извини. Честное слово, извини. Господи. Прости меня.
На мгновение Ричарду показалось, что он извиняется за то, что вернул его назад из мира за стенами храма.
Линдфилд был до смерти перепуган, заботлив, дружелюбен от отчаяния. По всей видимости, он еще никогда раньше никого не убивал. И ведя Ричарда по каменным ступенькам в кабинет заведующей хозяйством, Линдфилд объяснил, что вернулся из школьного буфета и нашел Ричарда без сознания на дорожке, окруженного любопытными мальчиками, и сообразил, в чем дело. Ричард немного отдохнул в кабинете заведующей, где ему дали горький растворимый аспирин из огромной банки и пластиковый стаканчик воды, а потом отвели в кабинет воспитателя.
– Господи, ну и помятый же у тебя вид, Грей! – сказал воспитатель, раздраженно пыхтя трубкой. – Я совсем не виню молодого Линдфилда. Как бы то ни было, он спас тебе жизнь. Ни слова больше не желаю об этом слышать.
– Извините, – сказал Грей.
– На этом все, – ответил воспитатель из облака ароматного дыма.
– Ты уже решил насчет религии? – спросил школьный капеллан мистер Эйликвид.
Ричард покачал головой.
– У меня большой выбор, – признался он. Школьный капеллан также вел у Ричарда биологию.
Недавно он водил весь класс – пятнадцать тринадцатилетних мальчиков и двенадцатилетнего Ричарда – в свой холостяцкий домик через дорогу от школы. В саду мистер Эйликвид убил, освежевал и расчленил острым ножиком кролика. Потом, взяв ножной насос, надувал мочевой пузырь зверька, как воздушный шар, пока он не лопнул, забрызгав мальчиков кровью. Ричарда стошнило, но он был единственный.
– Гм, – сказалкапеллан.
Кабинет капеллана был заставлен книгами. Это был один яз немногих, хоть сколько-нибудь уютных учительских кабинетов.
– А как насчет мастурбации. Ты чрезмерно мастурбируешь? – Глаза мистера Эйликвида блестели.
– Что значит чрезмерно?
– Ну. Я бы сказал, больше трех-четырех раз в день
– Нет, – сказал Ричард. – Не чрезмерно.
Он был на год младше остальных в классе, иногда об этом забывали.
Каждый уик-энд он ездил в Лондон к своим кузенам на занятия перед бар-митцва[31]: их вел худой аскетичный кантор, фрумее фрумного, каббалист и хранитель сокровенных тайн, на которые его можно было отвлечь умело заданным вопросом.
«Фрум» в переводе с идиш означало ортодоксальный еврей. Никакого молока с мясом и разные посудомоечные машины для двух наборов тарелок и приборов.
«Не вари козленка в молоке матери его».
Кузены Ричарда в Лондоне были фрум, хотя мальчики покупали тайком после школы чизбургеры и этим друг перед другом хвастались.
Ричард подозревал, что его тело уже безнадежно осквернено. Но от крольчатины воздерживался. Он много лет ее ел, и она много лет ему не нравилась, пока он не разобрался, в чем дело. Каждый четверг в школе на ленч подавали то, что он считал довольно неприятным куриным жарким. Однажды он обнаружил у себя в тарелке плавающую в подливке кроличью лапку, и до него дошло. С тех пор по четвергам он перебивался хлебом с маслом.
В поезде до Лондона он перебегал взглядом по лицам пассажиров, спрашивая себя, нет ли среди них Майкла Муркока.
Если он встретит Муркока, то спросит, как вернуться в разрушенный храм.
Если он встретит Муркока, то будет слишком сконфужен, чтобы открыть рот.
Иногда его родители уходили вечером в кино или в гости, и он пытался позвонить Майклу Муркоку.
Он звонил в справочную и просил номер Муркока.
– Не могу тебе его дать, дружок. В телефонных книгах он не значится.
Он улещивал и умасливал, и всегда к своему облегчению терпел неудачу. Он не знал, что скажет Муркоку, если преуспеет.
Он ставил галочки на первых страницах книг Муркока, где приводился список «Книги того же автора», против тех, которые уже прочел.
В тот год новая книга Муркока как будто выходила каждую неделю. Он покупал их на вокзале Виктория по дороге на уроки Торы перед бар-митцва.
Две – «Похититель душ» и «Завтрак в развалинах» – он никак не мог найти и наконец, ужасно волнуясь, заказал их по адресу на последней странице обложки. Он уговорил отца выписать ему чек.
Когда прибыли книги вместе с ними пришел счет на двадцать пять пенсов: цена книг оказалась выше первоначально указанной. Зато теперь у него был собственный «Похититель душ» и собственный «Завтрак в развалинах».
На обложке «Завтрака в развалинах» приводилась биография Муркока, где говорилось, что годом раньше он умер от рака легких.
Ричард неделями ходил как в воду опущенный. Это означало, что больше книг не будет.
Черт бы побрал эту биографию. Вскоре после выхода книги я был на вечеринке в «Хоукуинд»[32], где обкурился до чертиков, а народ все подходил ко мне и почти было убедил меня, что я сдох.
Они все твердили: «Ты умер, ты умер». Только потом я сообразил, что они говорили: «А мы-то думали, что ты умер».
Майкл Муркок, из разговора,
Нотинг-хилл, 1976
В хрониках был Вечный Воитель, и у каждого воплощения был друг и помощник. Спутником Элрика был всегда веселый Мунглам, отличный товарищ для склонного к хандре и депрессии бледного принца.
Еще там было многомирье, мерцающее и волшебное. Там были агенты равновесия, Боги Хаоса и Повелители Порядка. Там были древние расы, высокие, бледные и эльфоподобные, и Малые Королевства, полные людей, таких, как он сам. Глупых, скучных, нормальных людей.
Иногда он надеялся, что вдали от черного меча Элрик сможет обрести мир. Но такое невозможно. Их должно быть двое: белый принц и черный меч.
Как только меч покидал ножны, он алкал крови, жаждал вонзиться в содрогающуюся плоть. А тогда он высасывал из жертвы душу и кормил ее силой немощное тело Элрика.
Ричард стал одержим сексом: ему даже однажды приснился сон, в котором он занимался сексом с девушкой. Незадолго перед пробуждением ему приснилось, каково это – испытать оргазм: это была пронзительная и волшебная любовь, исходившая из сердца; вот каково это было в его сне.
Высшее, трансцендентное духовное блаженство. Ничто реальное не могло сравниться с этим сном. Даже близко.
Карл Глогер в «Се – человек»