— А это правда? — уже другим тоном спрашивает.
— Правда, только шутить такими вещами не стоит. Традицию еще с моего отца караул держит.
— Твой отец тоже пожарный? Боже, и как он пустил тебя работать туда, если обо всем знал?
— А как он мог не пустить после моего детства в пожарной части? Он сам не представляет другой жизни. Больше тридцати лет прослужил в МЧС, сейчас преподает в академии.
И загибается от рака легких, но считает это достойной ценой тому, сколько жизней сумел спасти.
— Мама, правда, очень переживала. Понимала, куда суюсь, — откровенничаю я. — Когда учебку заканчивал, уговаривала инспектором в Госпожарнадзор пойти. Но профилактику я даже не рассматривал, всегда хотел, как отец, тушить.
Отпиваю со дна бокала жидкость, едва ли напоминающую пиво, только бы заткнуть себе рот, потому что извергаюсь литрами ненужной информации. Не виновата она, что разговорную волну поймал. Смотрю на часы и кладу ладонь на ее спину. Та мгновенно напрягается, будто от удара тока.
— Скоро поедем, — шепчу Юне, губами задевая волосы и щеку, а она вздрагивает.
— Юна, а ты знаешь вообще, какой талантливый у нас Дымов? — запевает Алан. — Он из старья всякого своими руками такие вещи творит!
Бесит эта минутка рекламы, друзья явно хотят меня продать подороже.
— Лучше расскажи, какие вы ремонты с Мишей делаете и скидку девушке организуйте. По дружбе. Ей ваши услуги после пожара однозначно понадобятся.
— Нет-нет, не надо, я разберусь.
И никому не нужное благородство это ее бесит. Ненаигранное и явно не предназначенное для того, чтобы убеждали сильнее. Искреннее, вот и бесит. Хрен его знает, что с ней такой настоящей делать, когда сам весь давно живешь, погрязнув в фальши.
— А сейчас мы возьмем небольшой перекур и предоставим слово герою, который больше двадцати пяти лет спасает наш город от пожаров. Павел Павлович, прошу, — раздается со сцены, куда в следующую секунду все смотрят.
— Сколько ты им заплатил? — пропустив Палыча вперед, спрашиваю Макса и хлопаю в ладоши.
— Нисколько. У одного батя пожарный, я им видео с корпоратива показал, они и согласились.
— Обычно на дне рождения тосты говорят гости, — уже в микрофон вещает Палыч с гитарой в руках, — но у нас повелось по-другому. Встречаешь Новый год живой — будь добр сказать слово. Поэтому всем, кто несет службу вместе со мной, я хочу выразить самую искреннюю благодарность и попросить ребят лишь об одном: просто не забывайте жить. Здесь и сейчас. Не оглядываясь на прошлое и не гадая, настанет ли завтра.
А затем Палыч запевает про огонь, без пощады палящий, и друзей самых настоящих, которые всегда подставят плечо. Душевно поет, бьет по больному. Пока не накрыло, осторожно касаюсь Юны, которая одна осталась стоять у стола, все уже под сценой завывают.
— Если хочешь уйти, сейчас самое время.
Один кивок, две крупные купюры, брошенные на стол, подхваченные куртки, и я увожу Юну сквозь толпу за собой. На улице вдыхаю свежий воздух, мозг перезагружается, и я отчетливо понимаю, что не хочу ее отпускать. Холодная ладошка греется в моей вечно горячей руке.
— Машина в пяти минутах, прогуляемся? — не спрашиваю, скорее, предупреждаю, но мой голос тонет в шуме дождя, обрушившегося с неба.
Одежда стремительно намокает, и я ожидаю от спутницы чего угодно, сам уже собираюсь стартовать с места. Но Юна просто закидывает голову к небу и смеется, а я неожиданно не могу оторваться от нее. Ни взглядом, ни кожей.
Глава 8
Юна
Ramil’ — Ангелом
Я отсчитываю время упавшими каплями. Вот одна, вторая, третья падают и стекают по лицу Феда. Сейчас он не Дым, другой. Таким я его не видела: без привычной брони, улыбающимся, с искрящимся взглядом, что устремлен в черное небо. Теплым таким.
Я ведь патологически сторонюсь мужчин, уже много лет не впускаю никого в личное пространство. Потому что было очень больно и вообще зачем? Но сейчас пожарный стоит ко мне так близко. Я в темноте могу различить серебряный блеск его глаз.
На губах остается привкус дождя, он шпарит без остановки, а я касаюсь холодной ладонью пылающей щеки и, не сдерживая себя, смеюсь. Наверное, это погода на меня так действует, других объяснений не вижу.
— Пойдем, — слышу едва ли не затерявшееся в стуке дождевых капель, которые нападают все яростнее, жалят, затекают за шиворот.
Фед на мгновение сжимает мои пальцы сильнее, будто бы увлекая за собой.
— Мы испортим твою машину, — я упираюсь, — мы же мокрые, как…
— Это не твои проблемы. Пойдем, — говорит, но не двигается. Смотрит и не моргает.
Я тоже стою. Лоб и глаза заливает, отчего их начинает нещадно щипать.
Он первый выходит из транса, тянет за руку. После пары шагов мы ускоряемся вместе, несемся по лужам, а льет все сильнее. Я, кажется, промокла до нитки, замерзаю под порывами холодного осеннего ветра.
В машину, которая стоит на парковке у «Норы», мы прыгаем одновременно, прячемся. Под громкий стук моих зубов Фед включает печку и радио, где Александр Маршал поет ливню, мол, лей и не жалей, еще ветром окна бей. Наши взгляды пересекаются, и мы одновременно прыскаем от смеха — это разряжает обстановку. Потому, когда выруливаем и меня спрашивают адрес, где оставила Лису, я так спокойно называю улицу, дом, а после расплываюсь по сидению с подогревом.
Мы едем довольно быстро, дорога почти пуста. Не мудрено, в это время все отдыхают или по домам, или по заведениям. Только такси иногда мелькают на встречной полосе, да заблудившиеся в ночи пешеходы неспешно вышагивают по зебре. Тишину в салоне нарушает лишь приятная мелодия без слов. Казалось бы, мне следует расслабиться и получать удовольствие, но меня то и дело бросает из жара в холод и обратно.
Все потому, что Дым снова в образе — молчалив, задумчив, даже хмур. Все потому, что дождь больше не успокаивает, а нервы натянуты, как гитарные струны, по которым бренчат что-то на разрыв аорты. Все потому, что крайний раз, когда меня подвозил мужчина, это был Матвей. И у нас был секс.
Я напрягаюсь каждой клеточкой, пока секунды растягиваются в бесконечность. Все раздражает, пугает и сводит с ума. Борюсь с собственными мыслями, нервно ерзаю на сидении. Уже готовлюсь сгруппироваться и выскочить на улицу при первой же остановке. С трудом дотягиваю до нужного дома и, едва мы заезжаем во двор, бросив безликое «спасибо», катапультируюсь из машины — иначе мое сальто-мортале на землю не назовешь.
Щеки пылают от стыда, но я просто иду напролом по намеченному маршруту, который подсвечивают фары. Щеки горят до тех пор, пока не захожу в подъезд, пока не поднимаюсь на третий. И выдыхаю, лишь когда, спрятавшись у окна, замечаю, как черный автомобиль сдает назад и медленно выезжает на дорогу.
Боже, что это вообще было?
По щелчку из ступора разом выходят все чувства — обрушиваются, обостряются. Я слышу шум, поворачиваюсь на крик: вдруг показалось? Но нет, все повторяется — ругаются на третьем, орут благим матом. И прямо из девятой квартиры, где живет Ася.
Мороз по коже прокатывается, пока колочу в дверь, а не получив ответа, открываю своим ключом. Руки трясутся, потому что я узнаю второй голос. Мужской грубый голос, который надеялась больше никогда не слышать.
Моя сестра ведь почти идеальная девушка, но у нее есть один жирный минус. Семён. Парень, с которым она расстается и сходится на протяжении шести лет. Из-за которого она когда-то давно испортила отношения с родителями, из-за которого сотни раз ссорилась со мной. А еще влезала в долги и разбиралась с коллекторами — и это далеко не весь список проблем, которые приносит своим появлением Семён. Именно из-за него я не оставалась ночевать у Аси, хватило и одного раза, когда завалился с пьяными друзьями.
Этот неудачник всегда ищет легкой наживы, вечно влезает в денежные пирамиды, закупает никому не нужные товары. В тридцать лет он до сих пор не понимает или не хочет понимать, что бесплатный сыр только в мышеловках. Его полностью устраивает, что по итогу все проблемы расхлебывает Асия. Которая клятвенно обещала мне полгода назад, что окончательно рассталась с Сёмочкой и лучше убьется, чем снова вернется к нему. Ага, как бы ни так.
Звон бьющейся посуды стирает мою ухмылку, мне больше не до шуток. Особенно когда сквозь поток нецензурной брани я различаю детский плач.
Это Лиса плачет, я узнаю ее плач из миллиона других. Столько раз слышала его, пока пыталась одна после роддома в двадцать один год понять, что делаю не так.
Прохожу мимо кухни, где двое так увлечены руганью, что не замечают меня. Я бегу прямиком в дальнюю комнату, где оставляла Лису. Сердце рвет каждый шаг, приближающий к ней.
— Малыш, ты где? — зову в панике, оглядывая кровать, пол и все углы. Потому что не вижу ее, потому что она притихает, как только слышит мой голос. — Лисенок?
Несколько секунд тишины я просто умираю медленной смертью. А когда тоненькая ручка показывается из-под кровати, я мигом кидаюсь на пол и сгребаю заплаканную малышку в объятия. Отпускает лишь на короткий миг, уже скоро сердце колотится в ребра еще яростнее и злее.
— Все, малыш, все! Мама рядом. Я здесь.
Сейчас, когда держу в руках Лису, уже знаю, что больше не доверю ее Асе, а она была моим единственным спасением. Ну и плевать! Прорвусь!
Поднимаю контуженного крокодила с одной лапой, заворачиваю Лису в плед и, поцеловав ее в крохотный носик, выхожу в коридор, чтобы встретиться лицом к лицу с сестрой. Уверена, на моем все написано крупным шрифтом.
— Юн, — тихо бормочет.
— Даже не начинай, просто уйди.
Обхожу ее, но Ася цепляется за мое плечо.
— Юн, я не хотела, у меня не с ним было свидание. Честно, клянусь! Он пришел и все испортил, он…
Кажется, Ася совсем не видит своей вины. Ни в чем. Дернувшись, стряхиваю руку, но не помогает.
— Юна, это он начал!
— Так не надо было его впускать!
Сестра отшатывается, как от удара. Наверное, потому что я