Перед бараками стоят пятерками колонны. Напрасно глаза ищут среди них знакомые лица. Нет ни одной из тех, кто стоял тут месяц назад. Напрасно искать номера летних и осенних партий. Их не видно. Номера большинства стоящих здесь узниц уже перевалили за тридцать тысяч. Сердце щемит при виде этих ровно построенных пятерок. Кого-то здесь не хватает. Кажется, вот-вот они появятся, придут от лагерных ворот, как возвращались месяц назад, с обветренными лицами, усталые после целого дня работы. Кажется, что они должны вернуться из больничных бараков, куда загнала их эпидемия. Вот сейчас распахнутся ворота, и все они выйдут оттуда: и тридцатитысячные номера (партия из Радома, Ченстоховы, Петркова, Кельц), и восемнадцатитысячные (партия из тюрьмы Павяк), и двадцатитысячные (партия из Кракова). Вернутся, чтобы продолжать борьбу со смертью.
Ворота распахиваются. Но кто это? Медленно выступает женщина, ухватив руками палки носилок, которые поддерживает сзади другая. На носилках труп. Из ворот больницы выходят вереницей еврейки, несущие умерших. Непрерывно плывут носилки с неподвижными женскими телами. Их подсчитают в двадцать пятом бараке. Это будет последняя их поверка, последний их день в лагере.
Глава третьяПервая большая дезинсекция
Бедствие Освенцима в разнородности его заключенных. Наряду с арестованными «за политику», – а среди них и мальчишка, который шел по улице, насвистывая польский государственный гимн, и те, кто обвинялся в применении оружия, и участницы антивоенной манифестации, и подозреваемые в коммунизме женщины, противницы гитлеровского режима, – в Освенцим поступают также заключенные и вовсе другого рода. Рецидивисты-уголовники, матерые преступники, иногда с тридцатью судимостями за кражи, фальшивомонетчики, опытные воры, орудующие в отелях, бандиты, гомосексуалисты, женщины легкого поведения, владельцы публичных домов – все они приезжают вместе с политическими, вместе с ними живут в одинаковых условиях, вместе идут на работу, вместе укладываются спать.
С момента поступления в лагерь уничтожаются все внешние отличия людей. Бритые головы, одинаковая одежда, серые, невыразительные лица под слоем грязи. Люди стоят бок о бок молча – согласно приказу во время работы разговаривать нельзя – и не знают, друг рядом или враг. Они одинаково устают, одинакова их тяжкая судьба. Подобно каторжникам на галерах, они всегда должны быть рядом. Но стоит отойти надсмотрщику, как кто-нибудь вдруг грязно выругается и засмеется, заметив удивление на лице соседа. Или внезапно ударит соседа по лицу. Или презрительно плюнет ему в миску. Или вытащит ночью ботинки соседа и продаст другому заключенному, а потом скажет со смехом: да, это он сделал, жалуйтесь на здоровье! Только он тоже кое-что знает про вас и уж не упустит случая воспользоваться этим.
Грустно сознавать, что люди, весь день работающие плечом к плечу и спящие рядом ночью, разговаривают как существа с разных планет, тщетно пытаясь понять друг друга.
Внешне они схожи. Отличие составляет только «винкель» – треугольник на груди возле номера: у политических – красный, у воров, аферистов, фальшивомонетчиков – зеленый, у бандитов и женщин легкого поведения – черный.
Но преступники быстро узнают друг друга по неуловимым для окружающих признакам. Прежде чем остальные успевают опомниться, им уже противостоит сплоченная группа, где все действуют заодно. Существуют жаргонные словечки, названия, определения, заменяющие визитные карточки. Существуют и более определенные приметы.
Однажды кто-то обратил мое внимание на голубое пятнышко – кружочек диаметром миллиметра в три на лице одной женщины. Пятнышко будто только что было нанесено химическим карандашом. Однако через несколько дней стало ясно, что точка не смывается водой и мылом, не исчезает со временем. К тому же в толпе попадались еще лица, отмеченные голубыми пятнышками. Мне объяснили, что это татуировка рецидивистов, по ней воры узнают друг друга и помогают собратьям по ремеслу. Это якобы международный знак, позволяющий профессиональному вору успешно орудовать в новых для него городах, в крупных портах, среди совсем чужих людей. Лагерь для них – это новое поле деятельности. Честный человек в борьбе с преступником неизменно терпит поражение. В политическом отделе, где устанавливают цвет треугольника, многим уголовникам дали красный «винкель». Тем труднее различить их в незнакомой толпе. Но сами они узнают друг друга и сколачивают свой клан. Они быстрее других в лагере выплыли на поверхность, завладели положением, неукоснительно выполняют любые, даже самые зверские приказы эсэсовцев. В муравейнике преследуемых они стали преследователями.
Сотрудничество уголовников с эсэсовцами оказалось роковым для жизни лагеря. Они установили свою мораль и свое общественное мнение, а тот, кто не подчинялся, как правило, погибал. Они извратили знаменитое освенцимское понятие «организовать». На языке политзаключенного «организовать» значит: раздобыть нужную вещь, не нанося этим никому ущерба. Например, взять рубашку с заваленного бельем склада, где белье это грызут крысы и где оно тлеет, но из-за жадности капо, заведующей складом, заключенным не выдается, – означает «организовать». Взять же рубашку, кем-то выстиранную и сохнущую на траве, – это значит просто украсть. Когда заключенный, работающий на хлебном складе, выдает товарищам сверх нормы несколько буханок плесневеющего на складе хлеба – он «организовывает». Когда блоковая выдает заключенным в награду за оказанные ей услуги несколько буханок хлеба из пайка, предназначенного для всего барака, – это воровство. В лагере очень много складов-бараков, забитых всевозможным добром. Их содержимое время от времени отправляют в глубь Германии. Суметь незаметно урвать как можно больше этого добра и распределить его среди заключенных, облегчить жизнь товарищей, наделив их мелкими предметами первой необходимости, – это означает в Освенциме «организовать».
Увы, для многих вытащить ночью из-под головы спящего пару башмаков, украсть что-нибудь из посылки, выудить маргарин из котла с супом – тоже означает «организовать». Образ мышления рецидивистов, авантюристов, убийц не позволяет им видеть разницу между «украсть» и «организовать». Эта каста долгое время держала лагерь в своей власти и осталась непобедимой почти до самого конца, так как не колеблясь применяла самые зверские методы. Сознаться в ту пору, что ты «интеллигент», означало погибнуть. Каста узаконенных тиранов тщательно выполняет любое приказание, благодаря своему рвению удерживаясь у власти. И эсэсовцы, видя, с какой беспощадностью проводятся в жизнь их приказания, вскоре перестают вникать во многие дела. Власть эсэсовцев мало-помалу переходит к Funktionshäftlinge – полицейским из заключенных. Немка Мария Имёля из Силезии, еще за несколько лет до войны арестованная за убийство полицейского, пользуется большим доверием у эсэсовцев и безупречно исполняет все их поручения. Долгое время она была суровой блоковой и давала поблажку лишь тем, кто одаривал ее, затем получила повышение и стала ревностной старостой лагеря. В своем черном фартуке, с черной повязкой и белыми буквами LĂ (Lager-Ălteste) на рукаве, с неизменной палкой, Мария, отощавшая от множества забот, неутомимо снует между бараками, наводя страх на всех. Эсэсовцам нет надобности особенно часто наведываться в лагерь, раз у них есть такие помощницы, как Мария. Все, чего не приметит глаз эсэсовца, наверняка выследит она. В охране великолепно осведомлены обо всем происходящем в лагере. Эти снедаемые скукой пьяницы знают даже больше, чем им хотелось бы знать.
Внутренняя полиция, как это ни горько сознавать, причинила заключенным Освенцима по меньшей мере столько же зла, сколько все эсэсовцы, вместе взятые; именно она была тем слепым мечом, который наносил любой, едва лишь задуманный эсэсовцами удар. У каждого полицейского на рукаве повязка с надписью – красная, желтая, черная, смотря по выполняемой функции.
Всякому более или менее важному событию в лагере предшествует тайное совещание эсэсовцев с полицаями. Последние под угрозой сурового наказания и потери должности не имеют права сообщать своим товарищам – заключенным, что решили на этом совещании. И не сообщат, так как слишком дорожат своими преимуществами. Поздним вечером накануне дезинсекции Läuferin[24] созывает полицаек на совещание. На этом совещании эсэсовцы узнают о многом таком, что заключенные любой ценой хотели бы утаить. Темная ночь свидетель тому, как заключенный полицай предает рядового заключенного. Сыплются рапорты. О том, что даже в мыле, даже в хлебе заключенные ухитряются прятать всякие запрещенные вещи. О том, что надо отнять у них все их имущество. Полицайки нашептывают про больных, напоминают о делах, про которые пьяные эсэсовцы могли бы и забыть. Намечается план работы на следующий день. Когда темной ночью полицайки возвращаются к себе, лагерь спит. Бывает, что кто-нибудь, проснувшись и выйдя в уборную, случайно встретит там прислугу такой полицайки. Если к тому же они знакомы и если заключенная отважится заговорить с этой особой, стоящей неизмеримо выше ее в здешнем обществе, то она может узнать о предстоящих завтра событиях. Прислуга полицаек, как правило, болтлива, уборная же является местом встреч всех женщин: тут возникают всевозможные сплетни, тут происходит деловое и дружеское общение. В этом нет ничего удивительного: уборная – единственное место в лагере, где можно на минуту присесть и свободно поговорить; притом в ней помещается почти двести женщин одновременно. Осенним ветром сорвало крышу уборной для заключенных полек, с тех пор им часто доводится мокнуть под дождем, тем не менее в уборной всегда тесно и известие о дезинсекции, полученное здесь, еще до утра разойдется по всем баракам.
На предрассветном холоде все забылись крепким сном. За ночь никто не выходил, следы еще с вечера засыпало снегом. В тишине осторожно приоткрываются скрипучие ворота барака, темная фигура, осмотревшись, на цыпочках идет к груде кирпича за бараком. Вот женщина опускается на колени, достает из-под платья маленький сверток, разворачивает. Там все ее богатство: потрепанная фотография с загнутыми углами, несколько писем… все, что удалось сохранить. Прибыв в лагерь, она в дезинфекционном бараке передала эти мелочи незнакомой женщине, с просьбой подержать их у себя. А когда уже стояла в лагерной одежде, сдав свои вещи «на хранение», незнакомка подошла к ней, улыбаясь, и протянула сверток. С тех пор при всех обысках ей как-то удавалось утаить эти сокровища.