После этой дезинсекции, продолжавшейся с 6 декабря до Рождества, вшей поубавилось немного, зато значительно возросла смертность. Было объявлено, что в будущем дезинсекция будет повторяться каждые четыре недели. Обещание это выполнили.
Дезинсекция превратилась в настоящее бедствие, которое время от времени, подобно саранче, обрушивается на лагерь. Не только потерю вещей, не только угрозу жизни несет она с собой. Во время дезинсекции человек на многие часы остается голым среди голых. А рядом через дезинсекцию пропускают груды сваленной в кучу обезличенной, ничьей одежды. Человек приравнен к вещи, к переднику, куртке или рубахе. Чем ярче его индивидуальность, тем труднее ему смириться с тем, что не он управляет событиями, а они им. Дезинсекция, казалось бы, незначительное, обыденное явление, заставляет все глубже и глубже задумываться над многими вопросами, среди которых всплывает и такой: что же, в конце концов, действительно принадлежит тебе?
То, что было твоим, к чему ты за долгий или короткий срок успел привыкнуть, – пропало. Безвозвратно погибло вместе с миллионами других мелочей, принадлежавших людям, и еще живущим и чаще мертвым – тем, что оказались менее выносливыми, чем их одежда и вещи. Человек остается голым, руки у него пустые. Если была у него своя сокровенная жизнь души, если он сумел запрятать ее внутрь, в биении крови, в недоступных, надежно скрытых от всех мыслях, если лелеет ее, окружив полумраком сомкнутых век, то он пронесет эту внутреннюю свою жизнь через все, через все обыски и дезинсекции. В минуту самых тягчайших издевательств сознание того, что он обладает ею, придаст ему силы. И когда лагерь со всех сторон обступит его жестокой будничностью своих бараков, полосатой одежды, деревянных башмаков, месящих грязь в погоне за хлебом, он вдруг услышит тихую музыку, доносящуюся из недоступных глазу сокровенных глубин жизни. И тогда он пойдет по Lagerstrasse среди тысяч себе подобных, а мысль его будет царить над бараками, над замкнутым кругом проволочных заграждений и ворот. Мысль его устремится и по уже проторенным путям, и по новым, еще неведомым. И чем шире горизонты его мысли, чем длиннее пути, тем больше накапливается сил, циркулирующих, как соки в растении. И тогда достанет сил легко перепрыгнуть камни, лежащие под ногами.
Но если человек ценил лишь то, что нес в руках, если он не пожелал сохранить ничего больше, тогда он лишится всего. Будет стоять голый среди голых. Нищий телом и духом. Каждый обыск, каждая дезинсекция будут наносить ему новые потери, безразличие его будет расти, силы – таять. И поймет он, что нет такого места в лагере, где можно было бы укрыться, где можно хоть что-то спрятать.
Точно вихрем сметается здесь приказом все, что человек не сумел спрятать в глубине сердца.
Глава четвертаяУ начальника Эфингера хорошее настроение
Не все женщины работают в поле. Каждое утро группы заключенных направляются на работу в специальные лагерные бараки. Эти бараки заперты весь день. Если прохожий вздумает полюбопытствовать, что там внутри, он услышит от капо неизменное: «Наu аb!»[32] В дождь, снег или град зябнущие под открытым небом люди с тоской мечтают о работе в этих бараках.
Неподалеку от освенцимского лагеря находятся большие склады, где свалена одежда убитых. Ее завезли сюда на телегах и грузовиках прямо из дезинфекционных камер. Под самую крышу, точно громадные копны, навалены разноцветные груды одежды. Рядом с бельем, второпях скинутым перед входом в крематорий, лежат саквояжи, набитые аккуратно сложенным батистом, кружевами, полотном. В ворохе пальто, модных платьев, мужских костюмов затесался одинокий детский ботинок или один чулок, второй угодил, вероятно, в другой барак или в огонь. На каждом рюкзаке, одеяле, чемодане – адрес и фамилия, иногда год рождения. Порой с раскиданных фотографий улыбнется незнакомое лицо. Иногда в куче лыжных брюк, скатертей, постельного белья попадаются трогательные ползунки младенца, которого уже нет в живых, как, впрочем, нет в живых и большинства владельцев этих несметных богатств.
Сюда, к этим баракам в Освенциме, называемым «Канадой», каждое утро направляются польки и еврейки из Биркенау. Здесь они сортируют и складывают одежду. На трехкилометровом пути из Биркенау в Освенцим женщинам случается иногда, минуя встречную колонну мужчин, увидеть кого-нибудь из близких: мужа, отца, брата.
Такие склады есть и в Биркенау. В четвертом бараке в бумажных мешках хранятся вещи живых еще женщин. Владельцы никогда не получат их. В 1943 году пожар уничтожит эти склады. Шестой барак – склад одежды, отнятой у поступающих в лагерь евреев. Называется он Entwesungskammer – дезинфекционной камерой. Начальником здесь эсэсовец Эфингер. Когда тиф уносит часть работниц, Эфингер подбирает себе новых из женщин, занятых вне лагеря. Глаза эсэсовца скользят по грязным лицам, по обезображенным фигурам. Женщинам не говорят заранее, какая работа им предстоит. Капо записывает номера отобранных. Выбор падает исключительно на молодых, крепких девушек, самых опрятных и самых здоровых с виду. С этой минуты они – привилегированные. Их переселяют из седьмого каменного барака в деревянный десятый, где каждая будет спать на своей собственной постели. Десятый барак – единственный в 1942 году деревянный барак, где разрешается жить полькам, выполняющим более ответственную работу. Тут обитают всемогущие кухарки и вечно грязные работницы картофелехранилища, занятые там круглосуточно от ночи до ночи. И здесь живут женщины из Schreibstube (отдел учета и корреспонденции), работницы политического отдела и Entwesungskammer (дезинфекционная камера), работницы Effektenkammer (вещевой склад) и Brotkammer – хлебного склада.
Между прочим, во всех этих отделах работают одни польки или польки с еврейками. Туда, где нужно иметь голову на плечах и работать, немок не берут. Они более всего пригодны там, где требуется крепкий кулак.
Обстановка в десятом совершенно иная, чем в каменных бараках. Больных здесь нет. Заболевшую немедленно отправляют в больницу. Ее место занимает другая, более удачливая. Тут не бывает отвратительных сцен избиения, из постели здесь тебя не гонят и прятаться не надо. На работу отсюда идут охотно: ведь каждый день, проведенный под крышей, после ненастных дней в поле кажется благом. Особенно настороженно «эфингерки» дожидаются первого свистка побудки – им выходить еще до поверки. Поеживаясь от холода, легко одетые, они быстро бегут в темноте. По дороге возле кухни прихватывают с собой небольшой котел кофе. Войдя в рабочий барак, девушки сбрасывают форменную полосатую одежду и облачаются в комбинезоны, под которые можно надеть сколько угодно теплого белья и свитеров, – лишь бы влезло. Худые умудряются поддеть даже лыжные брюки. В бараке холодно.
Сначала, под присмотром начальника и капо, девушки перетаскивают заранее подготовленные узлы с одеждой, так называемые «пинкели», в дезинфекционную камеру. Еще темно. Но из мужского лагеря уже доносятся утренние звуки. Нужно торопиться. Чтобы успеть дважды в течение дня обработать одежду газом, камера должна быть заполнена до утренней поверки. Непрестанно подгоняемые девушки снуют и снуют. На спине у каждой – мешок, в руке – другой, поменьше. Стройные фигурки в комбинезонах сгибаются под тяжестью. Капо то исчезает в темноте, то появляется, чтобы нагнать страху на тех, кто замешкался хоть на миг. Она даже воду носит с собой, чтобы поливать отстающих. Но присутствие капо девушкам не помеха. Она одна, а их – пятьдесят, к тому же девушки с полуслова, с полувзгляда понимают друг друга. Групповая солидарность позволяет им творить много добрых дел. Их путь из барака в газовую камеру проходит мимо немецкой уборной. Здесь-то и происходят условленные встречи. «У каждого друга – свой друг», у каждой «эфингерки» есть близкие сердцу существа, и они мерзнут и мокнут на работе под открытым небом. Навестив поздним вечером свою знакомую из седьмого барака, «эфингерка» говорит ей: «Я припрятала для тебя свитер, приходи завтра утром до поверки». Утром, перенося узлы, она высматривает в темноте знакомую фигуру, завидев ее, вытаскивает из узла обещанный свитер и кидает его в темноту. Женщина хватает свитер, прячет его под кофту и быстро уходит со своей добычей, стараясь не попадаться на глаза эсэсовкам и завистливым немецким уголовницам.
Когда пол дезинфекционной камеры сплошь завален узлами с одеждой, работницы начинают подвешивать их. Жара. Дышать трудно, ведь легкие беспрерывно поглощают газ. Те, кто пониже ростом, стоят на балках под потолком и разворачивают узлы, принимая их от тех, кто повыше. Пыль, песок, грязь, вши сыплются на головы, в глаза, попадают в рот. Тело сразу покрывается потом: ведь одеты девушки тепло, – усиленно колотится сердце. Каждую вещь положено вешать отдельно. Только мастерицам своего дела удается незаметно подвесить на гвоздь неразвязанный узел.
Но вот дезинфекционная камера заполнена, все уходят на вещевой склад. Остаются две девушки, они закроют печи, вентиляторы и двери, предварительно рассыпав комочки циклона. Тем временем в лагере начинается поверка. «Эфингерки» на миг выстраиваются тут же, в бараке. Кухарки – у своих котлов, а женщины в картофелехранилищах продолжают, сгорбившись, чистить картошку. Все они не выходят на поверку, и потому работа в этих местах – мечта для всех заключенных.
Теперь «эфингерки» переносят ближе к дверям барака груды еще не просмотренного белья и берутся за работу. У каждой в кармане комбинезона нож или ножницы. В первую очередь надо спороть с верхней одежды шестиконечную звезду и всевозможные метки с фамилией, адресом и т. п. Затем нужно просмотреть швы и утолщения, не зашито ли там что-нибудь. И, наконец, просмотренную одежду связывают в узел – «пинкель» готов.
«Эфингерки» знают, как надо работать в лагере. Едва ли не целый час режут они звезду на мелкие кусочки. Потом, создавая видимость работы, отрезают вышивку на платье – пусть успокоится наблюдающая за ними из-за печки капо Инга. Особое мастерство состоит в том, чтобы провозиться с одним «пинкелем» весь день, а потом, вечером, незаметно развязать его и вытряхнуть обратно в непросмотренную одежду. Этот невинный саботаж должен хоть на несколько секунд приблизить окончание войны. Порча меховых вещей, предназначенных для фронта, – тоже саботаж. Опыт показал, что из меха скунса получаются замечательные стельки в не просыхающие от лагерной грязи башмаки. Котик хорошо греет, но быстро вытирается, скунс – незаменим. Итак, куртка из скунса, вместо того чтобы попасть на фронт к отважным немецким солдатам, находит себе несколько иное применение. Проворные руки саботажниц растягивают ее на полу между высокими грудами наваленной одежды. Для отвода глаз одна сидит, не двигаясь, и ковыряется, пристально следя за капо. В награду она получит стельки для ботинок. Уже отпороты рукава и отрезана по талии нижняя часть куртки. Получилась телогрейка, ну что же, очень кстати для какой-нибудь старушки, работающей под открытым небом. Остальные куски быстро разрезаются на стельки. Готовые «изделия» предприимчивые девушки прячут под груды одежды – до удобного случая. Дважды в день капо громко кричит: «Austreten!»