Кажется, будто нависшие тяжелые тучи сговорились с непрестанно хлюпающей грязью и хотят затопить это проклятое место. Вода все прибывает, она просачивается в бараки, ноги облеплены грязью выше колен, грязь сопровождает тебя повсюду – и когда ты идешь на работу, и когда забираешься на нары. Моросит, тяжелая пелена туч прижимает к земле столб дыма из крематория; переламываясь над высокой трубой, он густыми клубами опускается вниз.
В такую погоду у всех мокрые ноги, кроме разве эсэсовок и нескольких кухарок, обутых в резиновые сапоги. Этой весной во время затяжных дождей колонны не выходят из лагеря. Бараки заполнены людьми, одни прикорнули на нарах, другие пытаются сушить обувь и одежду после утренней поверки. Лагерь обезлюдел. Никому неохота угодить в воду, растекающуюся озерами на земле и хлещущую ручьями сверху. Только штрафная команда продолжает работать. Женщины промокли насквозь, по лицу и по всему телу стекает вода, они размеренно шагают, таская на носилках камни, гальку или песок, роют узкие глубокие канавы – будущие стоки. Потом кидают туда камни, обломки кирпича, гальку и все это прикрывают землей. В опустелом лагере сквозь неумолчный плеск дождя и внезапные удары ветра слышен настойчивый окрик эсэсовки:
– Los! Weiter! Bewegung![67]
Стоящим босиком в грязи женщинам кажется, что окрик этот не умолкает ни на минуту. Их ноги покраснели, ноют от холода, а время будто остановилось. Всей этой муке не видно конца, ничто не сулит перемены, утро ничем не отличается от полдня, вчерашний день незаметно сменяется завтрашним, и все так же уныло хлещет по грязи дождь. От голода сводит внутренности и еще сильнее пробирает холод.
По дороге, скрипя и застревая в глубоких лужах, движется тележка с хлебом. Лагерю нужен хлеб в любую погоду. Брызгами грязи обдает с ног до головы толкающих тележку работниц, грязной жижей заливает лица и глаза. Тележка то и дело застревает в колдобинах. Ее раскачивают, толкают, сдвигают с места. Снова колдобина, снова остановка, буханки падают на землю.
Между работницами хлебного склада и штрафной командой существует тайное соглашение.
– Кто знает, может, мне самой придется завтра просить хлеба, – так рассуждают девушки из хлебного склада, не упуская случая подкинуть что-нибудь голодающим.
Штрафная команда работает между шестнадцатым бараком, откуда дразняще вкусно пахнет хлебом, и двенадцатым, где происходят первые репетиции женского оркестра. Летят в воздухе буханки – по две из рук в руки – и со стуком падают на полки. В двенадцатом гремит оркестр. А в ушах согнувшихся над носилками штрафниц все звучит неумолчное Bewegung, донимая женщин не меньше, чем дождь и ветер.
Немки, которых много в штрафной команде, норовят подойти поближе к хлебному складу, чтобы первыми подобрать с земли упавший хлеб. Но работницы из склада заставляют делить хлеб поровну. Общая беда – голод – постепенно сплачивает женщин разных национальностей.
Девушки из хлебного склада рискуют многим. Но как откажешь в куске хлеба людям, чьи глаза горят голодным огнем? Когда тележка катится по дороге, они незаметно сбрасывают буханку возле женщины, собирающей совком грязь, кидают в свежевырытые канавы нежданные дары. Они «организуют» все более искусно. Умудряются прятать хлеб под курткой: на спине, сбоку или на груди. А то вынесут ведро с мусором, на дне – две буханки хлеба. А как великолепно можно «организовать» хлеб, когда из посылочного склада выбрасывают набитые бумагой мешки. Буханку лагерного хлеба порой можно найти даже в посылке. Ведь посылочный склад по соседству с хлебным. Все эти способы рискованны, очень скоро эсэсовцы начинают подозревать неладное и устраивают обыск. Но нужда совершенствует методы, оттачивает изобретательность, учит пользоваться случаем.
Вскоре после ликвидации дезинфекционной камеры Эфингера работницы хлебного склада получили рабочие комбинезоны. Это облегчило дело. В двух карманах между складками материи легко помещаются две порции. Можно несколько раз на день выйти из склада с набитыми карманами.
Но самый верный способ – «организовать» хлеб с помощью эластичного пояса, специально купленного для этой цели. Пояс каждая работница носит под комбинезоном. Стоя на коленях, она укладывает хлеб на полку и незаметно отодвигает в сторону плоскую буханку. Затем, улучив момент, она засовывает буханку под эластичный пояс, быстро застегивает комбинезон и снова принимается за работу. Почти все девушки худенькие. Даже самый проницательный глаз не заметит малейшего изменения фигуры. Набитые чем попало боковые карманы выравнивают линию. Со спрятанной на животе буханкой можно ходить, разговаривать с эсэсовцами, даже работать. Нельзя только наклоняться. Как-то раз женщине с буханкой за поясом велели отвезти тележку на главный склад, что посередине между женским и мужским лагерями. Отказаться нельзя – рядом эсэсовка. Женщина с отчаянием взялась за дышло и через пятнадцать минут благополучно возвратилась. Пронесло. Буханка не выскользнула. Как кенгуру своего детеныша, таскают работницы со склада хлеб, которого дожидаются их изголодавшиеся товарки.
Это планомерное ограбление неминуемо приводит к крупной недостаче на складе. Надо сказать, что работницы берут хлеб не из того, что предназначен заключенным, а из излишков, оставляемых про запас. Поэтому сколько бы хлеба они ни «организовали», это никогда не в ущерб узникам.
Утром каждая блоковая получает хлеб по количеству заключенных, отмеченных на поверке. То, что выносят работницы, всего лишь капля в океане голода, и все же это дополнительная порция.
Однажды начальник главного склада потребовал произвести учет. И тогда обнаружилось, что на складе в женском лагере не хватает двух тысяч килограммов хлеба.
Узнай об этом лагерные власти, самым суровым наказаниям подверглись бы не только работницы, но также их начальство. Начальник склада предпочел замять дело и провести учет заново.
С этого дня женщины смелее «организуют» хлеб, помня, что следует почаще отмечать: «заплесневелый – искрошенный – съеденный мышами и крысами». Беспорядок, царящий в бухгалтерии у пьяных эсэсовцев, вполне допускает такое.
Но как бы ни изловчались девушки из хлебного склада, им все равно не насытить голодных.
Голод тревожной волной накатывает на лагерь – вот отчаянные украинки толпой бросаются на тележку с хлебом. Вот еврейки, неловко подкравшись, предлагают в обмен на хлеб самые невероятные вещи.
Голод царит в лагере, и все же, когда ты знаешь, что на хлебном складе работают девушки, к которым всегда можно прийти и от которых не уйдешь с пустыми руками, на душе как-то спокойнее. Заключенные всеми правдами и неправдами пытаются добыть хлеб собственными силами, меняют, «организовывают», зарабатывают, не забывая при этом, что в случае неудачи у них всегда остается еще последний, надежный выход.
Девушки со склада считают, что «организация» хлеба – вовсе не кража. Ведь они берут хлеб, выпеченный в лагере из муки, доставленной польским крестьянином по поставкам, и раздают его голодным. Они лишь связные между этим крестьянином и голодными заключенными.
Вот почему они так уверенно и спокойно делают свое опасное дело и улыбка не сходит с их лиц даже в самых рискованных ситуациях.
Женщины из штрафной команды порой заходят под эсэсовским конвоем в тамбур хлебного склада, идя к окошку за посылками. Когда они идут обратно, дверь притворяется, и чья-то ловкая рука быстро сует им хлеб в передники, под посылки. Этим они поделятся с остальными.
Однажды такой маневр не удался. Три женщины с красными кружками на спине стояли у окошка посылочного склада. Какая-то узница, торопливо пробежав мимо, всунула в руки одной из них три покореженные буханки. Слишком рано: надзирательница Милан еще не проверила содержимое посылок. Испуганная штрафница, взяв со стола адресованную ей посылку, прикрыла ею буханки. Милан хочет перерезать веревки, посмотреть посылку, она протягивает руку и замечает в переднике штрафницы хлеб. Поднимается крик, сыплются удары. Заподозренная в краже хлеба не признается, кто ей помогал. Конвоирующая эсэсовка уводит ее к воротам, чтобы доложить начальству. Женщины из штрафной команды смотрят им вслед. Они хорошо знают, что ждет их товарку, и сейчас думают о ее пятнадцатилетней дочке, к которой она так мечтала вернуться.
Простая, естественная потребность – утолить голод – приводит к самым тяжелым наказаниям.
Но голод не заглушишь. Чем человек крепче, чем здоровее, чем психически уравновешеннее, тем громче заявляют о себе его естественные инстинкты, а в противоестественных условиях концентрационного лагеря бунт голодной плоти неизбежно оборачивается против человека, навлекая на него беду или даже гибель.
Вот почему в глазах штрафниц затаилось горе и печаль. Ведь поступки, за которые они расплачиваются, вызваны извечными человеческими потребностями, а они, эти потребности, сильнее временных, навеянных условиями, доводов рассудка.
В штрафную команду попадают наиболее активные личности, те, кому внутренние силы не позволяют бездействовать.
Чем выносливее человек, чем здоровее в нем естественное начало, тем настойчивее пробуждается в нем чувство протеста.
Слабая и пассивная натура зачастую лучше переносит лагерную жизнь, ведь она не способна вступать в конфликт с навязанными ей порядками.
Сильная личность гибнет, сломленная собственным порывом, – все силы ее уходят на единоборство с противоестественными лагерными порядками.
Когда смотришь на штрафниц, невольно приходит на ум погреб, полный давным-давно забытых растений, клубней, корневищ. Над миром светит жаркое солнце, но лучи его не проникают сюда. И все же в глубине растений пробуждается могущественная сила, заставляющая их пускать ростки; точно бледные и слабые руки, поднимаются они в темном погребе. Они тянутся выше, чем в обычных условиях, рвутся вверх, тоскуя по солнцу. И чем стремительнее они растут, тем скорее упрутся в твердый свод, который остановит их порыв; побеги согнутся, повернут назад, задавленные собственной жизнеспособностью.