й нижней губой. Эсэсовцы говорят, что она очень похотлива.
После попойки какой-нибудь мало-мальски трезвый немец выкидывает на двор мертвецки пьяных эсэсовцев, тащит за волосы по грязным коврам спящих эсэсовок. После новой дозы наркотика они пойдут в бараки проводить обыск и распределять наказания. Загаженный пол в комнате вымоют терпеливые руки узниц.
Группа эсэсовцев остановилась на пороге сверкающего чистотой барака. Они смотрят на вымытые до блеска красные кирпичи пола, на аккуратно застланные одеяла, на букет полевых цветов посередине стола. Улыбаются. Потом быстро решают что-то между собой, и Крамер кричит:
– Stubedienst! Alles runter! Alles runter![97]
Ничего не стоит, забравшись на печку, приказать мгновенно сбросить на пол все с нар: одеяла, тюфяки, белье, посылки. Вздымается густое облако пыли, в которой тускнеет даже электрический свет. Барак пуст – часть женщин занята в лагере, часть на полевых работах. Вернувшись вечером, они не найдут здесь ничего. Разве разыщещь в этой куче мусора, сваленной посередине барака, свой тюфяк, одеяло, полотенце, мыло, ночную рубашку или гребенку. Они лишились всего, даже своего места в бараке. Приехал комендант Крамер, он выгоняет прежних обитательниц (не зная еще, куда их поместить), бежит в другой барак и приводит оттуда ошеломленных женщин, которые тащат на спине или волокут по земле тюфяки и одеяла.
– Los! Schlafen! Schlafen![98] – орет Крамер.
Задыхаясь в клубах слепящей пыли, оглушенные непонятными окриками, женщины ложатся спать.
Тогда Крамер, расхаживая по плоской печи, цепляет согнутой палкой спящих женщин, вытаскивает их из-под одеял и велит браться за уборку. Он будит капо вещевого склада, приказав ей собрать работниц, выбирает на складе самые красивые ночные рубашки и на полном ходу въезжает на мотоцикле в барак. Теперь женщины должны встать, выстроиться и подходить к нему за ночным бельем, которое он раздает, улыбаясь. Чтобы тебя оставили в покое, нужно лечь плашмя под одеялом, укрывшись с головой, – впрочем, это удается только тем, кто спит на верхних нарах, подальше от печи.
Рев мотора поминутно слышится в разных концах лагеря. Особенно часто Крамер спьяну буйствует по ночам, словно боится оставаться один в своем особняке близ Освенцима. Зато другие приходят днем.
Заключенные напоминают стаи затравленных, носящихся с места на место животных. Никогда не известно, в какой миг нагрянет эсэсовец и нарушит их минутное спокойствие.
В женском лагере свирепствует надзирательница Борманн, от ее придирчивого взгляда ничего не скроется. Это по ее инициативе произвели нашумевший обыск у работниц ботанической лаборатории в Райске. Женщинам приказали снять все, вплоть до белья, надеть серые платья, а затем собраться у барака и стоять, не трогаясь с места. Из жилых бараков и мастерских вынесли все вещи, под руководством Борманн отыскали все тайники, даже в дупле дерева и в саду под листьями. Перерыли даже мусорную свалку. Комендант лагеря Крамер, начальница лагеря Мандель, надзирательница Милан-Фолькенрат принимают самое деятельное участие в обыске. Все найденное сортируется на две кучи, продовольственные посылки кидают целиком то в одну, то в другую кучу – Крамер запретил накапливать еду, чтобы не заводились мыши. Обыск продолжается весь день. К вечеру подъезжают грузовики и увозят вещи. Семь полных доверху машин! Все, что осталось, облили бензином и подожгли.
Когда грузовики подъехали к бараку интендантства и к вещевому складу в Биркенау, местные работницы не могли скрыть своего восхищения. Качество полотенец, пахнущих хорошим мылом, думки, покрытые ярким шелком, красивые мешочки, полные туалетных принадлежностей, чистое белье и книги говорят о том, что женщины в Райске наловчились великолепно «организовывать».
У них отняли все. Даже нож надолго стал там предметом роскоши. Пройдет немало времени, прежде чем колонны, идущие из Освенцима и Биркенау в Райско, смогут снабдить тамошних работниц самым необходимым.
На следующий день после обыска капо Райска в наказание перевели в Биркенау, где она должна была дожидаться эшелона в Германию.
Через некоторое время раскрылось, что эсэсовцы, усердствуя при обыске, заодно сожгли и бумаги с записями опытов над похожим на одуванчик растением кок-сагыз. Его в большом количестве выращивали в Райске для производства искусственной резины. Кроме того, были сожжены личные вещи жены Цезаря – начальника Райска, что послужило причиной недоразумений между ним и надзирательницей Борманн.
Работницы интендантства обеспокоены обыском в Райске. Как вскоре выясняется, тревога их не напрасна.
Лагерное интендантство, благодаря предприимчивости капо, польки Фелиции Ивановской, превратилось в тихую пристань в Биркенау. Превосходно владея немецким, она ухитряется держать начальство подальше от своего барака и шестидесяти работающих в нем полек. Это одно из немногих мест, где можно в рабочее время не только свободно помыться и выстирать свое белье, но и, соблюдая осторожность, читать раздобытые тайно книги, писать на запрещенном польском языке, учиться. Склад большой и по самую крышу заполнен байковыми и ватными одеялами, всевозможными горшками, ведрами, ящиками, досками, стружкой для набивки тюфяков. В этом складе легко можно спрятать свои вещи, книги, тетради, карты с намеченной линией фронта, бумаги. Но вот, однажды вечером, в барак врывается группа эсэсовцев во главе со знаменитым Totenkäfer[99] Лахманом из политического отдела, комендантом Крамером и начальницей лагеря Мандель.
Они перетряхивают громадный склад, точно ищут иголку в стоге сена; обыск длится несколько часов, затем барак запирают, якобы за коммунистические козни его обитательниц. Три женщины в наказание были высланы в Равенсбрюк.
Никогда нельзя знать, чем вызван обыск и какая его цель. Эсэсовцам нет дела до мелочей, которыми так дорожит заключенный. Но им нужно, чтобы он побледнел, чтобы у него задрожали руки, чтобы, заикаясь, он просил снисхождения. Тогда они разражаются хохотом и, записав номер, уезжают. Но когда они видят презрительное спокойствие, тихую улыбку узника, говорящие о том, что им не удалось потревожить его душевное равновесие, что, отняв у него все, они не отняли ничего, – эсэсовцы звереют. Бьют, истязают, секут плетью в кровь, потому что они идут в бараки, пожалуй, только затем, чтобы вызвать страх и, достигнув своего, хоть на миг громким хохотом заглушить безумный ужас, не оставляющий их ни днем, ни ночью.
Глава четвертаяСон о свободе
Лето в этом году выдалось на редкость жаркое. Небо без единого облака, воздух сухой, загустелый от дыма из крематориев, узники томительно дожидаются малейшего дуновения ветра,
За колючую проволоку все чаще проникают вести о поражениях немцев.
Слухи будоражат, бросают в жар. Определился новый счет времени – от сообщения до сообщения.
Новости поставляют заключенные, работающие поблизости от радиоприемников. Радио есть в политическом отделе, в строительной конторе и в немецком лазарете. Заключенные ухитряются слушать радио, когда начальник уезжает, оставляя комнату открытой для уборки.
Мужчины подходят к колючей проволоке женского лагеря и, делая вид, будто заняты работой, шепотом рассказывают, что передавали по радио. Чистое небо излучает радость, будто колышутся в нем развевающиеся на ветру флаги освобожденных стран.
Над кругом неволи и смерти витает свобода, воскрешенная уже во Франции и на восточных землях Польши.
Иногда мужчины заходят в женский лагерь по служебным делам и изловчаются сообщить новости, не навлекая подозрений. Жена, разговаривающая с мужем в лагере, – это странное зрелище. Он – наклонившись над тележкой, которую прикатил сюда, будто чинит что-то, она – в нескольких шагах от него кидает лопатой землю. Говорят они, не глядя друг на друга. При виде эсэсовца незаметно отстраняются и начинают работать с удвоенным рвением.
Молодого поляка – блокового, обвиненного в том, что он слушал радио и распространял известия, – сперва посадили в карцер, а затем приговорили к смерти через повешение. Но жизнь в лагере напоминает фронтовую обстановку: шагающий в строю не может позволить себе остановиться, оглянуться на павшего товарища. Смертью здесь не отпугнешь. Слушать же радио необходимо: слухи, что кружат в лагере, слишком противоречивы, чтобы им верить, сообщения немецких газет явно недостаточны. К тому же заключенный подозрителен и недоверчив. Он сопоставляет информации, полученные из разных источников, и потому чем больше в лагере радиоприемников, которыми можно тайно пользоваться, тем лучше.
Каждый вечер, возвращаясь в барак, работницы политического отдела и строительной конторы дают самый подробный отчет о последних событиях. Югославки, работающие в эсэсовском лазарете, приносят немецкие газеты. Из них можно узнать, насколько немецкие сводки соответствуют тому, что передает радио, там же иногда помещают карту военных действий.
А вести все отраднее. Поговаривают о Люблине, но как-то не решаешься поверить этому. Болезненный страх перед разочарованием, свойственный психике заключенного, борется с очевидностью фактов. Каждое утро, когда взгляд натыкается на уходящие вдаль ряды колючей проволоки, ты боишься, как бы вчерашняя радость не оказалась плодом твоей разгоряченной фантазии.
Все так же идет на работу колонна штрафников, все так же дымит труба, все так же за проволокой склоняются над лопатами мужские фигуры, все так же однообразна лагерная жизнь. Сомнения одолевают даже самых больших оптимистов.
В Биркенау прибывает Майданек. Заключенные Майданека рассказывают невероятные вещи.
Они шли пешком под эсэсовским конвоем. По ночам останавливались на постой. В лесах были попытки к бегству. Вот об этом заключенные из Освенцима хотят узнать подробнее. Ведь фронт приближается, и, возможно, лагерь будут эвакуировать.