ромоздко. И только братья Манфреди среди всех — не черная кошка среди дворовых псов, как Его Светлость, и не павлины в курятнике, как родичи самого Марио… другие. Краем глаза, навскидку видишь: другие. Ярко-то ярко, но не как у попугаев африканских; пышно — но не так, как у прочих, богато, но глаза не слепит, не то что дон Рамиро после успешного штурма — и не было у Марио достаточно слов, чтобы разницу описать. Вот разве что вспоминаются старые мозаики, виданные в Равенне, совсем не такие, как ныне. И святые на них вроде те же, да не те…
— И много бывает убитых при такой свалке? — любопытствует Джанэванджелиста.
— Много. — Марио видел и цитадель в Форли, и кое-что другое. — В таком большом городе — тысяч пять-шесть, если на глаз. Ну и наших сколько-то потеряем.
А еще всем, кто не поехал, включая Вителли — а он не поехал, вон флажок над его шатром, через лагерь видно — все-таки придется отправляться в Капую к середине третьего дня. Людей выгонять и окорачивать. Заранее. Потому что иначе тремя днями не обойдется.
Асторре Манфреди стоит рядом и, если его не знать, то кажется, что смотрит он на город как рыбак на пойманного морского слона: ясно, что зверь полезный и в хозяйстве пригодится, но потрошить-разделывать его как?
— До сих пор Его Светлость, сколько мне известно, не позволял своим людям гибнуть попусту.
О солдатах говорит? О горожанах — они ведь теперь тоже, считай, подданные герцога…
Не будь здесь капитана Бальони, Марио ответил бы — подданных в Капуе многовато, на головах друг у друга сидят и оттого особо часто бесятся, так что небольшая прополка им не повредит. Но и говорить вперед старшего не подобает, и братьям Манфреди куда больше по сердцу Джанпаоло Бальони, чем Марио Орсини. К нынешнему штурму они окончательно перешли из одного покровительства в другое, точнее, Асторре перешел и брата за собой утащил. Вот и к лучшему — еще не хватало, чтоб у Его Светлости заводились особенные любимчики. Но — нет, не вышло как-то.
Сам герцог в основном шатре, в глубине за ширмой, с одной из капуанских веселых девиц, и раздается оттуда восторженное хихиканье и писк. Этих красоток, дорогих, которые не каждого гостя еще примут, вчера из Капуи перед штурмом целый обоз приехал, под охраной и по взаимной договоренности.
— Отчасти, — Бальони тоже смотрит на город, — Капуя своей судьбой обязана именно вам. Да, да. Вам двоим. Вы долго и умело сопротивлялись, с вами милостиво обошлись. Многие сделали неверные выводы.
— Неверные?
— В корне. Вы, мессер Асторре, хорошо подготовились к войне — деньги, войска, союзы. У вас был шанс на выигрыш. В этих условиях, как правитель, вы просто обязаны были драться. Это был ваш долг перед городом. Вы недооценили могущество Его Святейшества, таланты Его Светлости и глупость и трусость вашего деда. Но в вашем возрасте это простительно. Так вы начали. А продолжали не по глупости и не из гордости, а потому что считали, что у вас нет возможности сдаться. Эти люди влезли в заведомо безнадежную драку, считая, что так могут добиться уважения и лучших условий. Такие иллюзии следует разбивать сразу — меньше крови уйдет потом.
— Показать на одном городе, что будет с теми, кто решится сопротивляться? Чтобы не показывать каждому? — задумчиво говорит не Асторре, а Джанни. — Тогда еще нужно с городом, который сдастся сразу, обойтись особо милостиво…
— Что уже было сделано и наверняка будет еще.
Бальони говорит весело и ровно, будто разбирает отвлеченную проблему, будто никто, и ничто, и никогда не может угрожать его Перудже.
— Есть старое правило, — и все разворачиваются на новый голос, как куклы у хорошего кукловода. — Заняв царство, истреби семью правителя и снизь повинности.
— Вы обычно не следуете этому правилу, господин герцог… — слегка наклоняет голову Асторре.
Он почти нравится Марио, почти — потому что трудно забыть первую ревность, с которой началось знакомство. Так — всем хорош: красив, умен и благороден. Ту черную кошку, что пробежала в первые дни и заставила младшего Орсини искать дружбы обоих Манфреди, несложно забыть. Но можно и не забывать, можно как Его Светлость: он всем улыбается в лицо, не говорит ничего дурного за спиной, просто если считает нужным — ударит. Без гнева, без злобы, без бряцания оружием и проклятий. Придет и съест.
— Следовал, господин советник. — Его Светлость выглядит свежим и отдохнувшим, на город же смотрит с неудовольствием. Необходимые потери это все равно потери. — Катарину Сфорца и ее сыновей подданные ненавидели, а сейчас, попробовав иного, счастливы, что избавились, и сами костьми лягут, чтобы не пустить обратно. Пандольфаччо Малатеста — презирали и ему не вернуться в города, которые он продал за звонкую монету. Аппиани в Пьомбино терпели, но не более. Вы с братом другой породы, вас любили. Но вы не захотите навлечь беду на свой город, а потому тоже неопасны. До сих пор убивать мне приходилось только в Фоссате, но тамошние стервятники заслужили свою петлю по любым законам. В Капуе дело иное. Сильных родов много, поддержка есть у всех — и, как вы сами видели, нет того дела, которое они не совершат ради шанса навредить соперникам. Они открыли ворота мне, откроют и любому другому.
— Тогда труднее всего будет взять Феррару, Флоренцию и Урбино? — спрашивает Асторре, проверяя.
Перуджа не упомянута вслух, но словно бы и ее название прозвучало. Марио быстро прикидывает: Феррару поди выгрызи у д'Эсте, хотя на их пушки у нас есть пушки Вителли, а теперь еще и Делабарта. Во Флоренции обожают мягкого и безвольного Джан Галеаццо Сфорца, но только за то, что он так податлив и всю власть отдал в чужие руки, а сам-то город очень силен и зубаст. Гвидо да Монтефельтро — полководец от Бога, и его почитают в Урбино, как мудрого и справедливого правителя. Да уж, взять все эти города было бы не легче, чем Фаэнцу, а впрочем ворота Фаэнцы открыли не столько пушки, сколько власть Его Святейшества и предательство — найдется и на остальные города свой трус и Папская угроза.
— Флоренцию и Феррару. — поправляет Его Светлость. — И те, и другие будут понимать, что проигрыш — это, скорее всего, проигрыш навсегда. А вот если мы когда-нибудь поссоримся с да Монтефельтро, Урбино сдастся без боя. Но и моим останется — до первой неудачи.
Никто не переспрашивает — ясно, почему Урбино сдастся: чтобы выкупить право уйти своему герцогу и его свите. И с расчетом на то, что военная удача переменчива, разумеется. Марио несколько раз пытался играть с герцогом в шахматы, но быстро отчаялся: он мог просчитывать будущее на два, на три хода, и дома этого вполне хватало, а Его Светлость… они с Агапито Герарди свою игру придумали, в обычной им тесно и скучно. В политике то же самое. Считать так, как Марио, на полуострове могут не все, так, как Бальони или Манфреди — десяток наберется, а так, как Корво — никто. Поэтому мы берем город за городом, легко, как в военной игре на карте. Если оглянуться, дух захватывает — никогда еще никому подобное не удавалось, а мы ведь только начали…
— Но все это, — задумчиво говорит Манфреди, — до вмешательства кого-то из крупных игроков. Не так-то и много времени.
Толедо, Аурелия и, возможно, Арелат. А еще совсем недалеко на восток, если вплавь, недалеко, через два моря, лежит Константинов город. Тамошние колеса вертятся медленно, но именно поэтому там не забывают ничего. И неудачную попытку взять Полуостров — тоже. Даже если это и было страшно подумать сколько столетий назад.
Если подумать — а думать страшновато, то если бы не марсельский шторм, так на полуострове уже толклись бы или готовились толочься по меньшей мере две чужие армии… А так у Аурелии до сих пор связаны руки на севере, а Толедо не рискует влезать большими силами, пока не восстановит свой восточный флот — и терпит герцога, и позволяет своим людям служить в его войсках.
— Несколько лет, — соглашается Его Светлость.
— И все, что позволит успеть больше…
Стоит того, заключает про себя Марио Орсини. А затем понимает, что ни Асторре, ни Его Светлость не сочли нужным закончить фразу.
Дракон: огромная четвероногая крылатая огнедышащая змея с отвратительным характером. Виверна: большая двуногая крылатая ядоплюющаяся змея с совершенно отвратительным характером.
Делабарта… тут составитель бестиария задумается, но, случайно встретив, на дороге не встанет.
Был вызван в Капую почтовым голубем: прибыть, лично, как можно скорее. Прибыл, как можно скорее. Обогнал собственный эскорт на три дня. По прибытии обнаружил мирный лагерь, благополучно взятый город, отсутствие противника до самого Неаполя. Был перехвачен только что вернувшимся с Корсики де Монкада — и только поэтому никого не испепелил.
Уго де Монкада испепелять смысла нет — разве что копотью покроется, как статуя капитолийской волчицы после пожара, к тому же, чтоб его обидеть, ему нужно выказать недоверие, ущемить его права или покуситься на его власть. А если просто высказать ему, закопченному не при пожаре и не в пасти дракона, а под южным небом, все о такой политике, которая требует средь весны без предупреждения, без уговора срывать правителя из города, то толедский потомственный моряк, командующий флотом Его Светлости, от души посочувствует: хлопнет по плечу, всучит кувшин вина, неразбавленного, только-только пробка выбита, — и объяснит диспозицию.
— Вителли совсем взбесился, того гляди воду пить перестанет и кусаться начнет!
— Что значит — совсем? — удивится полковник Делабарта.
Удивится, потому что Вителли, вообще-то, из ума отбыл давненько. Мартен Делабарта еще и в мыслях не имел, что на полуострове окажется, а хозяин Читта-де-Кастелло, великий кондотьер, стрелок милостию Божьей, уже передвигался на носилках, разговаривал с миром преимущественно при помощи писем и записок и успел повесить страуса из зверинца Лодовико Моро за то, что страус «не так на него посмотрел», как будто эти безмозглые африканские птицы способны хоть на кого-то смотреть «так». Повесил — и Моро не возразил.