Но все оканчивалось тем, что верная жена его Маша приносила чекушку и все устаканивалось.
Как мы видим, все жильцы – с особенностями. Разными, но тем не менее.
Ещё одна жиличка, занимающая комнату в коммуналке, звалась Анной Левенсон. В школе её дразнили «рыжая», в институте Гнесиных её звали «логарифм» за математические познания. А друг её (правда тогда ещё своих мальчиков друзьями не называли) звал просто «веснушка».
Анна обладала «характером нордичесим, к врагам Рейха беспощадная» («17 мгновений весны»), то есть никому ничего не спускала, уж если что заслужила – отдай, не греши. Спорщицей была необыкновенной и только на занятиях марксизма-ленинизма молчала, читая английский детектив. Она бы и тут ринулась в бой, но вспоминала наставления всего клана Левенсон и свою им клятву – молчала честно. На экзаменах всегда получала пятерки.
Так вот, в обыденной жизни у «веснушки» были особенности. Например. Например, умываться в ванную она шла всегда только в трусиках. Дора Семеновна сдала позиции сразу, как только Анна все объяснила ей про неё, Дору, про её семью и всех её мужей. Произнесено все было на чистейшем идиш с немецкими дурными словами.
– Деточка, откуда у тебя такой идиш. Только в Варшаве я слышала эту золотую речь. Но это было до эпохи эмпириокритицизма.
– От папы и мамы, тетя Дора. В общем, дайте мне жить в единении с природой моего тела и мнениями моей души, ву ферштеен?
Дора энергично кивала в ответ и быстренько ретировалась в свою комнату.
Иначе все произошло с Тимошей. Он вставал рано и тихонько набивал набойки, крепко придерживая блестящую от долгой работы «лапу». Тимоша ногу-то потерял, но на самом деле был мужик ещё крепкий и совсем даже не старый. Дефиле Анны безо всего он воспринимал с пониманием и часто, оглянувшись – нет ли Маши – произносил одно и то же:
«Розы Чаира
В кустах расцветают,
Чувства в грудях
У меня набухают».
Кончилось все для Тимоши совершенно неожиданно. Просто однажды, когда Анька проходила мимо рабочего места Ивана Тимофеича, на его тирады она, вытирая капли воды на умопомрачительных выпуклостях, сказала с акцентом марьинорощинских девчонок:
– Тимоша, хватит трепаться. Чекушку в карман и ко мне через 30 минут. Что – слабо, а?
– Да я, да мы, да… – задохнулся Тимоша и через 30 минут, стараясь не скрипеть протезом, появился в комнате Анны.
Был полумрак. На полу расстелен ковер иранского происхождения. Посредине ковра в полной обнаженности тела сидела Анна в позе лотоса. По бокам горели свечи.
Тимоша онемел от происходящего, а когда услышал голос Аньки, то просто растерялся. Как дворовый пацан, которого неожиданно поймали у щели в женском туалете. Анна четко выговаривая каждую фразу, вдруг произнесла:
А ну,
Доставай из
Широких штанин
Дубликатом
Бесценного
Груза
Свой
член.
Ведь ты
Гражданин
Советского
Союза.
– Ань, да ты чё, – забормотал растерявшийся Тимоша, – ну чё так сразу. Давай по граммуличке, я принес. Да на кровати, оно лучшеé.
– А ну, – вдруг произнесла Анна страшным шепотом, легко вскочила и медленно стала наступать на Тимофеича. Совершенно, как мы отметили, голая. – Я тебе сейчас, охальнику, это дело вырву, – и заорала – Во-о-о-н!
Тимоша выбил дверь. Вылетел прямо в объятья Доры и Галины и только это спасло его от увечья.
Теперь Анечка по утрам ходила в ванну на утренний помыв полностью нагишом. Из одежды на ней были только веснушки.
Тимоша же лежал два дня пластом. Потом был вызван батюшка (подпольный, так как в СССР религии не было) и произведено соответствующее действие против духов зла, которые могла навлечь на Тимошу носительница другой конфессии.
С тех пор Аня ходила по утренней квартире в совершенном неглиже, Тимоша опускал глаза всякий раз да промахивался – вместо набойки садил себе по пальцам.
Жизнь шла своим чередом. Не забывать «отоварить» карточки (по 5 талону дают мясо). Отметить, чья очередь подметать коридор да Тимоше в очередной раз воткнуть:
– Не ссы, мил друг, мимо унитаза.
Это очень любила делать Дора. Она получила очередной знак победителя соцсоревнования СМУ-5 Горжилстроя и могла бы уже по совокупности грамот, вымпелов и значков претендовать и на орден какой-ништо. Например, «Трудового Красного Знамени». Увы, увы, народ несправедлив. Так и уйдет Дора Семеновна на заслуженный отдых без ордена. А орден (один на СМУ по разнарядке) получит шалава малярша Дуська, что приехала в столицу из Торжка за квартирой и мужиками. Мужика в лице зам. начальника СМУ она тут же получила, а за безотказное кувыркание орден – нате, пожалте. Правда, маляром она была хорошим, работала много и по молодости усталости не чувствовала ни в одном из органов своего здорового тела, выращенного на молоке, твороге и сливках коров в пригороде Торжка.
Доре же ничего не светило. И она знала – почему. Но менять себя не могла.
Дело в том, что в СМУ и даже выше Дору Семеновну руководство ненавидело люто и навсегда. Бригада же любила. Все знали – Дора закроет наряды хоть и без туфты или приписок, но твердо. «Что мое – то мое».
А вот руководство Дору терпеть не могло, но терпело – как же, ети его…, рабочий класс.
Ларчик открывался просто. Где бы, на каком бы объекте не работала Дора Семеновна, он всегда сдавался в срок. Не раньше. И без недоделок. Поэтому там, где отделывает дом Дорка, начальству нечего и мечтать сдать его к 1 мая, или к 7 ноября, или к 8 марта. Как водится, с недоделками, но это потом исправится. Хрен два. Как только начиналось такое движение, то от Доры Семеновны, ветерана малярной кисти и мастерка, летели письма-голуби: в райком ВКП(б) (потом КПСС), в КПК[4](хоть и беспартийная), КНК[5], ЦС Профсоюзов[6]Строителей. А так же в ЦК ВКП(б) (потом КПСС), в отдел капстроительства – для начала. Но этого было достаточно. Сверху, из ЦК шел «втык», к нему добавлялся «втык» от всех Комитетов. И обидно то, что отбиться от выговоров не было у начальства никакой возможности – жалобы идут не от какой-то прослойки интеллигентов (знамо каких), а от рабочего класса.
Так все и продолжалось в нашей квартире. Галочка покрикивала по ночам, Анна тоже звуки издавала, Дора Семеновна волновалась – не обижают ли её девочек эти прыщавые наглые мальчики и тому подобное.
В общем, секс шел. Хотя, его вроде и не было. А любовь ещё не подходила, но время любви начиналось.
А наша Анна все-таки пошла в Гнесинку. У неё была полная уверенность – она пройдет все три конкурса и её обязательно возьмут. Поэтому относилась к поступлению легко. Но известно – когда легко к делу относишься, оно к тебе и благосклонно. А если гундишь, волнуешься и думаешь про диафрагму – ни фига и не выйдет.
Так Анна думала. Так и получилось. Учиться было легко. Да что это за учеба – петь. То, чему она предавалась все детство. Главное, что можно петь во весь голос и соседи не будут шикать.
Приблизительно через месяц проректор Гнесинки вызвал Анну к себе. Пыхтел. Курил.
– Анна, я послушал тебя несколько раз. Скажу сразу – голос замечательный. И будущее твое будет блестящим – в залах и театрах Парижа, Лондона, Нью-Йорка.
(Тут Анька не выдержала – хихикнула)
– Да, не смейся. Вы, молодые, ещё не понимаете ничего. И не видите ничего впереди, кроме затылка какого-нибудь вонючего мальчишки. А я массу уже видел таких вертихвосток – сегодня хихикает, а завтра – в Большом. А ежели в Большом, то и в Лондонах, и Лиссабонах, – и директор хитро прищурился.
Анна снова прыснула.
– Но. Тебе нужно менять фамилию. Ну сама представь. Исполнила партию Татьяны. Народ неистовствует, бис, браво. И все кричат что? Левенсон?
И они оба неожиданно рассмеялись.
– Вот я даю тебе псевдоним. Я, кстати, всем даю. Послушай его. Попробуй на слух. На вкус. Представь, как будут кричать в залах: «Бис», «Ласкари», «Бис».
Проректор вскочил и вдруг заорал во весь голос:
– Народная артиска СССР Анна Ласкари!
Вот так Анька с Первомайки сделала первый шаг к славе.
У Доры Семеновны никого не было. Кроме, как мы от неё же и знаем, многих мужей.
Но не совсем верно. Был у неё племянник Изя. Иначе – Исаак Григорьевич Гуль. Все, с кем по проживанию не контактировала Дора, знали Изю. И все про него. В основном, что это – шлимазл[7]. Да такой, что, как говорила Дора, в первенстве шлимазлов займет второе место. Потому что даже первое занять не сможет – он же шлимазл.
С Изей и Дорой связан один случай, который Доре чуть не стоил жизни.
Война, 1941 год. Положение аховое. А Изе исполнилось 17 лет и его сразу же призвали в военное училище. Танковое. В Ульяновске. Изя писал домой бодрые открытки (другие не пропускали). Училище все окончили в 1942 году, ускоренный выпуск. Изя стал водителем на Т-70. Но шлимазл и на фронте шлимазл. Танк Изи обязательно попадал или в кювет или куда похуже. Командир и комиссар части уже подумывали – не диверсант ли этот Гуль. Или саботажник. Лучше, мол, со своим танком в болоте застрять, чем на дороге под Смоленском гореть.
Решили перевести Изю для проверки в башнеры.
И тут произошло удивительное и непонятное. Только на войне такое бывает.
В том смысле, что Изя стал расщелкивать немецкие Т-III как орехи.
Через два месяца боев экипаж легкого танка Т-60 не только не горел. Не только не был бит или сломался. Но он побил немецкой техники прямо по инструкции о госнаградах на Героя Советского Союза – командиру и «Ленина» – всем остальным. Надо награждать.