Посетил тетю Дору. Ничего, конечно, не рассказал – секретность высшего порядка. Да и ушел быстро.
Дора нервничала. Время шло. Изя – не женился. Галя уже вроде бы даже беременная, Анна где-то в облаках музыки, Гнесинки, бредит стать великой певицей и обещает многое. Ну, как пролетит мимо Изи, думала Дора Семеновна. И очень просто даже. Ходют же к ней какие-то волосатые. С гитарами. Поют.
Бутылки потом Тимоша сдает полные авоськи.
С такими невеселыми мыслями сидела как-то вечером Дора на кухне. Пила чай. Подошли Галя и Анечка. Стали чаевничать вместе. Чего-то вдруг разговор перешел на войну. Тем более, что она, судя по «Правде», все нагнеталась, да нагнеталась.
А раз о войне, то плавно – об Изе. Дора говорит:
– Вот все-таки везучий мой Изя. За всю войну орденов – куча, и ни одной царапины.
Анька же ей живо так возражает:
– Как это ни одной. У него вся спина обожжена и попа вся в рубцах от ожогов.
За столом на минуту наступило полное онемение. Дора и Галя изумленно смотрели на Анну.
Анна, сообразив, что произошло, стала сначала пунцовой, а затем ярко-красной. Разговор увял быстро. Все разошлись по комнатам.
Галка перед уходом показала Анне кулак. Мол, подруга, твою маму, а поделиться секретом века, можно сказать, не могла.
Дора же Семеновна только в комнате дала волю своим чувствам. То есть поджала обиженно губы и поняла, что провели её, её, маляра 1-го класса, как воробья на мякине.
– Милая, у меня нет выхода. Я еду. Это приказ, а я – военный. Хоть и еврей. Вот ведь как. Ты ведь институт заканчиваешь. Нам разрешают брать с собой жен, ежели они еврейки. Так что ты подпадаешь. Ты – еврейка. Осталось немногое – стать женой офицера. Давай, завтра подадим заявление. У меня это пролетит пулей.
Все это говорил Исаак Григорьевич Анечке у себя в комнате на 3-й Фрунзенской. Было уже 3 часа ночи. Анна плакала и гладила обожженную спину Изи.
– Ну как я поеду. Я маму не могу оставить. Она одна, папа – ты знаешь – завинтился за молодой. Ну умоляю, откажись. Мы поженимся. Я буду петь. Мне все обещают блестящее будущее. Ты ведь видишь, как я тебя люблю. Останься. Покажи им, гадам, спину. Если не вдохновит, покажи задницу. Пусть поймут, нам нельзя друг без друга. А я, ты видишь – не могу. Как маму оставлю – она сразу умрет.
И они оба плакали. Аня ревела в голос, а Изя глухо мычал. Так он мычал только на фронте, когда хоронили сожженных танкистов.
Можно все-таки отметить, что стратегия и тактика Доры Семеновны сработала. Только она об этом догадалась слишком поздно.
Но не все было так уж безмятежно на 5-й Парковой. Заболел Тимоша. Врачи определили болезнь запущенную и уже не излечимую. Заболел Тимоша раком. Боли приглушал водкой, а когда стало уж совсем невмоготу, просил позвать попа. Тимошу причастили и, казалось, ему стало легче. Увы.
Маша делала все, что могла. Да и другие соседи помогали.
Однажды Тимоша сказал Маше:
– Мать, видно помираю я. Вон, вишь, и вина не хочется.
Маша заплакала. Тимоша уходил из жизни просто. Как простой рабочий, живший честно, трудившийся много и радостей видевший незначительное количество.
– Иван, а Иван, – позвала как-то Маша Тимошу. Он уже не вставал. – Ты ето, как туды попадешь, за меня попроси. Чтоб, значит, нам вместе быть. А то без тебя я и здеся пропаду и тама прям не знаю, куда итить и что кому сказать.
Она заплакала сильно-сильно и все продолжала просить Тимошу, чтобы не забыл он про неё в загробном миру. Тимоша в полузабытьи все же спросил:
– Ты, мать, подумай. Меня в рай-то вряд ли пустят. Я ить беспартейный. А в геену куды ж тебе со мной переться. Ты ж у меня как голубь белый. Только всем добро и делала. Прости, что обижал тебя. И не реви. Дай глоток белого. – Маша быстро налила немного водки. Но Тимоша выпить не смог. Водка полилась по небритому подбородку.
– Эх, мать, вот и выпить не могу. Все, видать смерть моя.
И умер. Было 22 часа.
Маша заголосила. Прибежали все: Анна, Галя, Дора. Да уж ничего не сделаешь. В комнате стало тихо. Странно, видно так всегда бывает, когда подходит смертное таинство – ты смотришь в лицо умершего. И не знаешь, что же происходит.
Слышит ли он. Что он чувствует. Где душа его.
Девочки плакали, а Дора увела Машу и сделала единственно правильное дело – заговорила о том, как прибрать Тимошу.
И что сделать, чтобы все было как у людей, да и Тимоша чтоб не сердился. Маша начала успокаиваться.
Но в эту ночь не спала коммуналка. Галя и её Андрей набрасывали список – кого оповестить. Анна сидела у окна и просто плакала. Что там говорить, люди искусства подвержены эмоциям более иных смертных.
После ухода Тимоши квартира сразу как-то стала другая. Даже хулиганка Анька вышла умываться, накинув халат.
И ещё долго оставшиеся и Маша, конечно, прислушивались. Им всем, они потом признались, слышалось тихое постукивание на кухне у окна молотка Тимоши.
Пустела квартира. Пустела.
Прошло много лет и квартира № 35 по улице Парковая постепенно исчезла. Вернее, она осталась, но жить там стали совершенно иные люди. И постепенно перестал звучать на кухне Тимошин молоток. Просто исчез. Как и сверчок, который постоянно пел в комнате Маши и Тимоши.
В Соединенных Штатах Америки, в городе Нью-Йорке в 1991 году состоялась церемония, посвященная пятидесятой годовщине начала войны между СССР и Германией. Были приглашены ветераны войны СССР, живущие ныне в США, в Израиле.
Особенно отмечали Исаака Бен Цви, бригадного генерала танковых войск Израиля, много сделавшего в войну «Судного дня». Он уже давно является признанным экспертом в вопросах танковых войн и книги его распродаются, как бестселлеры. Кстати, он – один их немногих, удостоенных награды «Герой Израиля». Сбылось пророчество Рокоссовского.
Церемония шла своим торжественным чередом и только генералу Бен Цви, то есть, нашему Изе, не давало что-то покоя. Он все время из президиума старался рассмотреть в зале женщину, сидевшую в третьем ряду, с краю.
После торженственной части объявили – подарок для ветеранов – им будет петь несравненная Анна Ласкари, солистка Нью-Йоркской Метрополитен Опера.
А дальше произошло то, что многие журналисты, освещавшие это событие, назвали блестящим пиар ходом, заслуживающим самую высокую номинацию.
На самом деле произошло вот что. Как только Анна подошла к микрофону, неожиданно на сцену вышел, скорее – выбежал генерал Бен Цви и стал рядом с ней. Минуту они молча глядели друг на друга. Затем оба заплакали и обнялись.
Кто-то начал апплодировать. Затем зал подхватил.
И пожалуй никто не догадывался, что апплодируют они горьким годам разлуки, безутешной тоске и одиночеству этих двух людей, молча глядящих друг на друга.
Наконец, все решились. Один из устроителей концерта и бессменный импрессарио Анны Бен Либерзон или просто Бенчик волновался больше всех. Впервые он организует выступление своей подопечной на государственном уровне. В первом ряду сидел Вице-Президент США. Рядом с ним – заместитель министра обороны Израиля, бригадный генерал и герой Войны Судного дня Исаак Григорьевич Бен Цви. Тот самый Изя-шлимазл, что не уставала повторять когда-то тетя Дора.
Пресса внимательно следила за разговорами Вице-Президента и Генерала танковых войск. Впрочем, разговоров почти не было. Никто не знал, что всю предыдущую ночь генерал и Вице-Президент провели, обсуждая поставки оружия, отношения суннитов и шиитов, Дамаска и Ливана. Да мало ли что они обсуждали.
Я повторяю, они почти не говорили. Исаак Григорьевич смотрел на сцену не отрываясь.
Оркестр, блестящий и профессиональный оркестр Метрополитен Опера был готов. Программа у каждого профи лежала не только на пюпитрах. Но и в голове. Улыбался всем гениальный Мон Индино – дирижер Божьей милостью. Он всегда работал с госпожой Ласкари и улыбался – работать с ней – это больше, чем профессиональное удовлетворение. Это – счастье творчества. Ибо в каждом концерте у неё по новому, так свежо и неожиданно звучит классика и джаз и фолк. Мон улыбался.
Ещё бы. Когда он приехал в Нью-Йорк, он был Моней Ривкиным. Просто Моней Ривкиным. Но, господа, эта страна может дать многое. Только попробуй. Но об этом Мон и не думал. Он знал, что сейчас он будет вести этот слаженный музыкальный механизм и радость переполняла его весьма тучное тело.
Анна подошла к микрофону. Смотрела она только на генерала в первом ряду. Да и никто её не осуждал. Все понимали – произошло нечто экстраординарное.
Правда, оркестр и Мон обмерли в первые секунды начала, ибо вместо сложнейшей арии «Царицы ночи» Анна вдруг запела «Хава Нагила». Сопровождения не было только 21 секунду. Профессионалы – они и в Ковент-Гардене – профессионалы. И Моня повел за собой и оркестр, и Анну, и «Хава Нагилу». Далее все пошло вот как. Вперемешку с ариями сложнейших партий вдруг зазвучали «Шаланды, полные кефали» и «Ты одессит, Мишка», после прекрасных блюзов вдруг слышалась «Эй, давай, гони-ка к Яру», «Мамелэ», «Тум-балалайка» или цыганская «Ехали цыгане, хрен догонишь».
Народ вопил. Все уже давно слушали стоя. И холеные миллиардеры и юные программисты. Только пресса не спускала глаз с Вице-Президента и Генерала. Но ничего не происходило. Генерал сидел прямо и у него все время текли слезы. А Вице, конечно, «ничего не замечал» и только один раз спросил, что это значит – «хрен догонишь». Ведь хрен – это растение и в лавках на Брайтон Бич продается за 95 центов.
Генерал на ухо шепотом разъяснил Вице-Президенту идиому «хрен догонишь». На что Вице-Президент реагировал бурно и ещё долго сотрясались его плечи. А затем и супруга Вице, после разъяснения, не могла удержаться от хитрой улыбки.
Пресса не спала в эту ночь. Каждый гадал, что «он» спросил и что «тот» ответил. Уже выкладывали в утренний выпуск и Египет, и Сирию, и Россию.