– 7, – крикнул кто-то из комнаты.
– Сколько всего военных? – спросил Фима. Он чувствовал, что мокрое у него все – рубаха, гимнастерка, и даже спина ватника.
– Всего в поселке 268 человек. Из них две женщины – врачи. Хотя медикаментов давно уже нет.
– Так, постройте ваших людей и колонной по трое идете за мной. Вы идете рядом, несете белый флаг.
– Все будет выполнено.
Колонна была построена на удивление быстро и по команде Фимы двинулась в сторону балки. Лошадку с жердями Фима расположил сзади. На телегу сложили все вооружение. Лошадкой взялся командовать румын. Он объяснил, что ранг у него – полковник, поэтому с гужевым транспортом он справится.
Колонна двигалась не быстро. Было видно, что немцы здорово ослабели. Но шли.
Офицер смотрел на мокрую спину Фимы и думал:
– Ну куда, к черту, с ними воевать. На улице -15 °C, а парламентеру жарко, аж «ватная куртка» мокрая. Нет, проиграли подчистую. Погибла Германия. Ещё бы. Доверить войну художнику-недоучке. Уцелею ли я. И что будет с Лоттой, когда эти варвары ворвутся в наше имение. – А это произойдет, у офицера сомнений не оставалось.
Фима смотрел вперед, на замерзшую дорогу в сторону балки и тоже очень беспокоился. Правильно ли он делает, что ведет врага в расположение своей воинской части (на минуточку он забыл, это враг, но пленный. И пленен им, рядовым Ефимом Булочником). Чем их кормить, когда самим жрать мало что есть.
В наших же окопчиках было смятение. С одной стороны – подготовились к бою. С другой – офицер идет с белым флагом, а рядом с ним – Фимка.
Подполковник послал всех подальше, сел на виллис и был таков. Сказал – доложу в дивизии.
Вот так закончился для Фимы этот боевой эпизод.
Утром пришли полуторки и забрали всех пленных.
Лошадку с дровами и немецким оружием румынский полковник передал нашим коноводам. И просился оставить его при части вольнонаемным по конскому составу. В чем ему было отказано.
В дивизию пошел наградной лист на Булочника – к ордену Боевого Красного Знамени.
Но кто-то это дело тормозил. Корреспондентов далее дивизии не пустили. Все пояснения этой истории давал начальник особого отдела полковник Михненко.
Полк же, в составе которого воевал Фима, неожиданно перебросили на северо-западное направление.
Фима вернулся с войны в 1945 году. По демобилизации. Поступил в медицинский и уже много лет – профессор, врач – кардиолог.
Жена его, Аглая, не работает. Пятеро детей. Какое там работать.
Фима награду получил – медаль «За отвагу». Но в подпитии он всегда рассказывает фантастическую историю о пленении двухсот немцев. Ему, конечно, не верят. Если бы в ФРГ не выступил бывший полковник вермахта. Он рассказал, как он понял, что они, немцы, войну проиграли подчистую. Это когда он увидел русского парламентера, которому было жарко на морозе при –15°. Ну как можно у такой нации выиграть войну. Никогда.
Прошло много лет, но дотошные журналисты ФРГ нашли бывшего солдата Ефима Моисеевича Булочника, ныне профессора Первого мединститута.
Он получил приглашение в Посольство ФРГ и таки что вы думаете, пошел. С супругой, так было написано в приглашении.
Думал Фима, что празднуют немцы какую-то дату, но оказалось – весь сбор по случаю награждения его, профессора Булочника, каким-то орденом ФРГ.
Все, как и бывает в таких случаях, происходило торжественно. Почетным знаком Ефима награждал престарелый сенатор. Ефим при награждении осторожно поинтересовался, за что собственно ему такая честь от государства ФРГ. Сенатор, награждающий, пояснил: этим орденом награждается военнослужащий на поле боя, проявивший милосердие к врагу, который уже не в состоянии оказывать сопротивление.
Фима, конечно, был доволен. Аглая все время щебетала в кругу дам. Слышалось: ах, Париж, ах, Монмартр, ах, Лувр. Будто она там бывала.
А к Фиме подошел этот пожилой сенатор и предложил выпить водки. Да кто откажется. Да под тарталетки с икрой красной. А была на столе и черная. Но это так, к слову.
Выпили. Сенатор все время пристально смотрел на Фиму и улыбался каким-то, видимо, своим мыслям. Наконец, сказал:
– Вы меня, конечно, не помните, господин парламентер.
Фима начал судорожно вспоминать где, на каком конгрессе их пути могли пересечься.
– Да нет, герр Профессор. Мы с вами встречались под Сталинградом. Просто, это Вы взяли в плен голодных 268 солдат в степи под городом. И спасли нас от голодной смерти. Больше всего меня знаете, что поразило, геноссе. Что вы выполнили мою просьбу покормить солдат – мы все подыхали от голода. Даже лошадей павших не было.
И он снова предложил выпить. А Ефим все вспомнил. И как в этот день почти все ребята из роты отдали немцам, пусть немного, но отдали – кто сухарь, кто кусок сахара, а прижимистый Симоненко даже небольшой кусок сала.
И как в этот день комроты налил Ефиму полкружки спирту. И как Груша целовала его при всех и все орали – мы победили!
И как матюгался подполковник. Хотя что было ругаться-то. В то время, зимой 1943 в плен свыше 200 немцев, да с офицером, да с полковником-румыном, ещё никто не брал.
Чистое «Красное Знамя» светило бойцу Булочнику. Но вот кто-то тормозил. Но солдатский телефон на фронте работал лучше всякой связи. Совершенно на другом фронте ребятам полка рассказывали, как в степи под Сталинградом один абсолютно бесстрашный разведчик (он, мужики, пальцами немцев убивал, так был обучен) забрал в плен полк немцев в полном вооружении. И что все немцы были пьяны в дым.
Солдаты Фимкиной роты слушали серьезно и потом донимали Фимку – покажи, как ты одним пальцем немца убиваешь.
– Да ладно, – бурчал Фимка.
P.S. Кстати, Фима чуть было не загремел под трибунал за потерю боевого оружия, ППШ. Ибо в суматохе он забыл его. То ли в этой избе, то ли в телеге, то ли украл румынский полковник.
Спасла Ефима срочная передислокация полка.
18–19 мая 2014
Антони
Мотя-пулемет
В бывшем Советском Союзе в старые 1920-е и далее, иногда встречались семьи с абсолютно запутанной генеалогией. Причем, большинство этаких запутанностей выявлялось «органами» и наказывалось. Но иногда и проходило. Не выявлялись подделки, подчистки, путаница в метрических свидетельствах – и жили тогда эти семьи тихо. Но со страхом. Да и кто в 20–50-е годы жил иначе. Покажите.
Вот и семья мальчика Матвея, о котором мы будем в дальнейшем рассказывать, была, ежели копнуть глубоко, вовсе даже не тем, за кого, как говорят, себя выдавала.
(Кстати, к нашему мальчику Матвею это никакого отношения не имело. Но я представляю, как бы возбудился настоящий историк, особенно занимающийся историей Партии и Революции, узнав, что живет в Токмаковом переулке скромный бухгалтер какой-то потребительской кооперации. И фамилия у него вовсе не его. И имя – не его. И что он был действующий боевик партии, которая в свое время, себе, правда, на погибель, помогла прийти к власти партии большевиков).
А папа мальчика Матвея был отчаянный революционер – социалист. Боевик. Увидев, что светлые идеалы революции попраны, он вступил на путь вооруженной борьбы с большевиками. И только в 1921 году, когда ГПУ начало повсеместные аресты эсэров, он, как настоящий боевик, ушел в подполье. Было это где-то под Смоленском, в глухой деревушке. Так получилось, что у своих дальних друзей, к политике отношения не имевших, в это же время проживала фельдшерица Анна. По фамилии Нисская. Так называлась речка в Восточной Польше, а по её имени все проживающие в деревеньке и стали зваться – Нисские.
Анна окончила фельдшерские курсы. В период 1914–1917 годов врачевала раненых, а после развала Империи подалась к себе в деревеньку. Где её приняли с великой радостью.
Ибо врачей и в городах не доставало, а уж об деревнях что говорить.
Кстати, опыт Первой Войны дал Анне многое. И уважение в деревнях окрестных она имела полное. В общем, полный респект.
Кроме всего прочего, была Анна и хороша собой. Да мужской пол был весь повыбит. Вначале – войной. Затем – революцией. После – репрессиями Советской власти.
Так вот и горевали молодые вдовы да девки. Танцуй сама с собой. Или с подружками.
Тут и появился на выселках этот самый боевик из эсэров. Впрочем, последнего никто не знал. Просто видели энергичного красивого парня. Помогал по хозяйству. Хорошо помогал.
И, конечно, Анну не проморгал. И стало происходить на выселках то, что должно было происходить, когда парень молодой вдруг увидал Анну – фельдшерицу.
Я, кстати, назову, как звали боевика – эсера. Нюма. А фамилию не указываю. Она была известна в те сумашедшие и кровавые времена. А потом знать её не нужно, так как Нюмка – боевик с 1921 года был в подполье. В бегах. И сдаваться Советской власти не собирался.
«Я не баран и под нож уж точно не пойду».
Особенно взъярился Нюмка, когда понял, что процесс над его партией большевиками готовится и вероятно начнется не позднее 1922 года.
А любовь у Анны и Нюмки набирала обороты и все шло к женитьбе. То есть, к хупе[14]. К шалашу, где по древним обрядам все и должно было бы совершиться.
Вот тут-то Нюмка, пламенный революционер, и сознался своей избраннице.
Анна отнеслась к подпольному положению своего жениха с полным пониманием ситуации. Тем более, что уже с 1917 года поняла – с новой властью ни в какие игры не играть. А уж лезть в самое пекло, идти и сдаваться – «да так и дурак не сделает. А ты у меня, любимый, все, что угодно, но только не дурак».
Таким образом было проведено закрытое конспиративное совещание мамы и папы Ани с участием виновника всего – Нюмки. Была рассмотрена масса вариантов легализации. Нюмка запутался полностью. Но все решил в конечном итоге Анин папа.