Все это отвлечение я написал, чтобы вы видели – разный контингент проживал в дачном поселке Мамонтовка.
А мальчик оттаивал окошко и смотрел на калитку. Он уже знал, сегодня суббота. Скоро будет ужин. Но он не начнется, пока не приедет папа.
Ну, наконец-то. Мелькнули за штакетником фары «Эмки». Вышел папа. О чем-то они говорили с дядей Сережей. Затем закурили. Мороз был. Снег хрустел под сапогами. Птицы и собаки – все попрятались, кто куда. Снегири с красными грудками, как у конногвардейцев когда-то, полностью распушили на брюшках перья и прикрыли ими лапки. Так – теплее.
А вот и папа! Ритуал был разработан давно и не нарушался. Отец подхватывал мальчика, подбрасывал его, ловил и затем щекотал усами.
Пахло от папы упоительно. Табаком, кожей от ремней, немного – сапогами и шинелью. Запах требовал от мальчика – расти быстрей и становиться таким же, как папа. Большим, в шинели и весь в ремнях.
Затем начиналась суета. Поля, мама, бабушка все ходили взад-вперед, что-то носили, подавали, уносили. Наступал ужин.
Мальчику, впрочем, ужин был не очень важен. Он знал – после ужина – сон. И не волновался. Вечер принадлежит папе и маме. Недаром мама с субботнего утра всегда делала на голове какие-то закрутки и поливалась «Красной Москвой». На даче в это время пахло волнующе.
А вот утро и день воскресный были мальчика. Как только разносился по даче дымок «Беломора», мальчик безбоязненно бежал в папин кабинет.
Папа сидел уже за столом и разбирал какие-то бумаги. Это называлось – папа работает и в это время мальчик сидел, не мешал. Правда, садился так, чтобы можно было дотронуться до кобуры. В которой находился такой заветный. Такой тяжелый. С потертой рукояткой. Под названием – «наган».
Далее папа начинал работать с мальчиком. Показывал карту – нужно было пройти из деревеньки Мокшино в деревню Синие Бугры. Это было не так легко, так как то мальчик терял тропку, то попадал в болото, то не находил брод у ручья. Папа выговаривал:
«Пойми, сын, за тобой люди. Ты же командир. Ведешь секретно полк. Приказ тебе какой? Правильно, незаметно выдвинуться в деревню Синие Бугры и ходом, утром, в 4 часа, захватить её.»
При этом папа загорался, входил в роль и громко кричал:
«А ты технику, пушки, машины и главное (он усмехался), полевую кухню утопил в болотах. Или они завязли при форсировании речушки. Как её название? Так, Светлая Грязь. Вот полк и не выполнил задание. А кто виноват? Правильно, ты, командир полка».
Затем, после перерыва, наступала игра легкая. Заводной танк должен преодолеть массу препятствий и войти в тыл врагу.
Мальчик иногда спрашивал, а кто враг-то? Белые опять? Нет, отвечал папа, уже не белые. А похуже. Скажу, но это военная тайна. Ни-ко-му.
Мальчик клялся серьезно. И знал, что не скажет. И так уже слишком много тайн он знал. И чувствовал, хоть и годов-то шесть – седьмой, что никому ничего рассказывать про папу, маму, Полю и бабушку – нельзя. Особенно, когда на улице соседи или знакомые паточными (в смысле сладкими) голосами интересовались. На машине ли папа приехал. И много ли продуктов привез. И так далее.
Иногда любопытные тетя сердились на него и ворчали: «Ишь, молчит, ну чистый энкавэдэ, да и только».
На самом деле мальчик носил в себе много секретов.
Например, нельзя говорить, что папа привез «кремлевский паек». И что именно. Нельзя говорить, как няня Поля ругает колхозы и что очень голодно. Нельзя говорить, что друзья папы вдруг оказались врагами, а папа (это мальчик подслушал) маме сказал – «чудом, сам не пойму. Я ведь с Михаилом всю гражданскую, от и до».
Нельзя говорить, что у бабушки до революции была «мануфактура». Что это такое, мальчик не понимал, но знал – раз говорят, молчи, значит нужно молчать.
Вот такая школа у мальчика началась.
Однажды день воскресный, зимний прошел особенно хорошо. Мальчик и карту прочел без ошибок. И полк вывел так, что побеждай, не хочу. И стихи прочел про Ворошилова, что наш красный маршал.
Тут папа вздохнул, посидел, покачался и неожиданно сказал:
– Ладно, сын, доставай.
Вот это и было высшее наслаждение. Даже лучше, чем Герой Советского Союза. Мальчику позволили взять тяжеленную кобуру, отстегнуть и вытащить черный «наган». С серебряной табличкой на рукоятке: «За разгром врага…»
Они садились за стол и папа начинал наган разбирать, а мальчик готовил масленку, отверточки, щеточки для чистки оружия.
Ах, ребята, вот оно – счастье. А не мандарины или шоколадка. Да ну их, у нас дела мужские, военные.
Вот так прошел воскресный день. А ведь ещё и вечер. Значит – ужин. С папой. Проводить – папу. И потом ждать – папу. Иногда выполняя домашние задания. Например, за дачей сделать из снега штабную землянку. Ох, как это не просто. А надо – вот всю неделю и строишь.
Вот сидят за столом. Как хорошо. Потрескивает «голландка».
Но няня Поля выходит из кухни. Быстро подходит к папе и шепотом ему что-то говорит.
Папа бледнеет и быстро идет на кухню. Мальчик, было, устремился за ним. Но мама и бабушка в один голос крикнули – сиди. Ослушаться, мальчик это понял, нельзя.
А через некоторое время няня Поля мальчика позвала.
На кухне он ничего особенного и не увидел. Просто сидел какой-то дед, пил чай. Папа сидел рядом, курил и все старался подложить этому деду то колбасу, то сыр. Колбасу дед не брал. Улыбался, поглядывая на папу. А сыр ел. И ещё очень натекло на пол от валенок деда. За такие нарушения мальчика няня Поля «пилила» беспощадно. А тут даже бровью не повела. Обидно.
– Ну, малыш, – неожиданно дед обратился к мальчику, – кем ты думаешь быть?
– Да тут и думать нечего, военным, конечно, как папа.
– Да, – протянул дед, – а вот доктором не хочешь ли, а?
– Нет, нет, я уколы не умею делать.
Дед допил чай и сказал папе – позови жену, попрощаюсь.
Мама пришла тут же, поцеловала деда в плечо и руку, удивив мальчика. Потом заплакала. Они говорили на совершенно незнакомом языке. Иногда какие-то слова вставлял и папа.
Неожиданно дед встал. Он оказался большого роста.
– Поеду, уже стемнело. А на станции не узнают, кто и к кому приходит. Ну, прощайте.
И ещё произнес фразу, которую потом мальчик слышал часто:
– Зайн гезунд[3].
И ушел.
Папа пошел его проводить до калитки. И долго стоял один. Мальчику даже казалось, что папа плачет, чего быть не могло. Но было уже темно, можно и ошибиться. Легко.
Ужин уже не продолжался. Почему-то плакали и Полина, и мама, и бабушка. Папа позвал мальчика в кабинет.
– Ты уже большой мальчик, все поймешь. И ты знаешь, как нужно хранить тайну. Поэтому слушай: дедушка, что приходил, это мой папа, а твой дед. И он сказал, что ты на него похож. Такое же ухо большое, как у него, у меня и у тебя.
А дедушка с нами жить не может. Он – священник. Но это я тебе объясню позже, когда подрастешь. Все ясно?
– Да, все, – ответил мальчик, – я понял, никому про дедушку не расскажу. А мы его ещё увидим?
– Как Бог даст, – задумчиво ответил папа и начал складывать бумаги. Через штакетник виднелся силуэт эмки.
Мальчику не удалось увидеть деда. Никогда.
А папа в 1941 году уехал на фронт и пропал. Навсегда.
Мальчик взрослел, но все тайны, которые знал в детстве, хранил и берег, как память о светлых и теплых безмятежных днях.
11–12 января 2014 г.
Часть IIПро любовь и другие рассказы
Пятая парковая
Все – вымышлено.
Никаких претензий.
Все коммуналки счастливы одинаково.
Но каждая – несчастлива по своему.
Пятая Парковая бывшего сельца Измайлово, где царь Петр во вьюношестве гонял верхами с Александром Меньшиковым, была в конце сороковых годов ХХ века застроена хорошими пятиэтажными домами. Кирпичными, об 3-х подъездах.
А кругом сохранили строители рябину, черемуху, да сирень разного цвета и немыслимого по весне запаха. От которого парни сходили с ума поголовно, а девы млели и просто-таки не знали, что же им делать. Так как время было послевоенное, суровое и «этого самого дела» в нашем, сталинском обществе не было. А может и было, но на таком заоблачном верху, что обыкновенный народ просто этого не знал. Недаром в те суровые, голодные и безденежные трудовые годы мамаши на вопросы детишек, мол, откуда они взялись, смеясь, отвечали – да дедушка Ленин принес. И все тут. Ни аист. Ни в капусте. Ни Бог послал. А просто – дедушка Ленин.
Дом № 7, квартира 35 по Парковой 5-й была заселена разным людом. Но заселением все были довольны. Потому что строили дома немцы. Пленные. Расплачивались, видно, и за «внезапное и вероломное» на нас нападение, и за уничтожение городов наших, и за гибель сотен тысяч, вернее, миллионов наших пленных.
Строили, что там ни говори, немцы хорошо. Дома по Парковой стояли аккуратные, даже с эркерами, что в нашем государстве уж точно являлось излишеством и выговорить это мудреное слово не каждый коммунальный жилец мог.
Утро в квартире № 5 начиналось рано. С осторожного стука в дверь девушки Гали Приклонской (по мужу). Стучала Дора Семеновна, которая, конечно, имела папу Соломона. Но для простоты и иных соображений звалась она Дорой Семеновной. Мало ли что там в паспорте! Как говорят в Одессе, кто вам туда заглядывает.
Вообще, немного отвлекаясь, хочется отметить – что это наше государство советское так пеклось об лицах еврейской национальности? Мол, ассимилируйтесь, мать – перемать, и все тут. Вот и стали появляться: Петр вместо Пинхуса, Семен вместо Соломона, Марк вместо Меера, Александр вместо Шлемы и так далее. Но! Во-первых, все-таки, да, правильно, таки бьют по физиономии, а не по паспорту. А во-вторых, остается это гонимое племя. Остается и от всех горестей только крепнет.