К его удивлению, это был каталог акварелей. Он рассмотрел первую – золотую птичку-колибри в окружении ярко-красных цветов, а потом перелистнул страницу и замер в растерянности. На второй странице была изображена точно такая же птичка. И на третьей.
Штефан пролистал книгу до середины и заметил, что каждое следующее изображение неуловимо отличается от прошлого. Догадавшись, он положил книгу на колени, и быстро пролистал страницы, придерживая их большим пальцем.
Кадры сменялись и птичка ожила – замахала крыльями, мечась от цветка к цветку, а на последних страницах скрылась, будто вылетев за границы листов. Штефан, не удержавшись, посмотрел в сторону, словно ожидая увидеть птичку, парящую у своих коленей.
Когда-то в детстве они рисовали картинки на углах учебников. За это, конечно, пороли. И оставляли без еды. Зато можно было меняться учебниками. Кто-то, так и оставшийся неизвестным, даже сочинял истории про бесстрашного пирата.
Истории были записаны на полях, а один из моментов всегда был нарисован в углу страниц. Кажется, потом эти учебники изъяли и сожгли.
Во второй книге тоже была акварель – танцующая Идущая. На последних кадрах она протягивала зрителю бубен.
А третья книга неожиданно оказалась вполне реалистичной. Дотошно и детально на плотной белой бумаге были изображены мужчина и женщина перед самым пиком страсти.
– Желаете? – раздался у него над ухом голос фотографа. – Таких я продаю по три в неделю.
– Нет, спасибо, – Штефан закрыл книгу и положил отдельно от стопки. – Вы посмотрите пластину?
Фотограф пожал плечами и протянул руку. Штефан заметил, что на нем чистые белоснежные перчатки. Это был первый фотограф, который надел перчатки, прежде чем прикасаться к старой хрупкой вещи. Уже за это Штефан был ему благодарен.
Фотограф забрал пластину и отошел к столу. Что-то пробормотал, сжал пластину между ладоней. Штефан заметил, что лицо у него расслабилось, словно он уснул стоя.
«Колдует, – ошеломленно подумал Штефан. – Надо же…»
– Я могу попробовать проявить пластину, – глухо сказал он. – У меня есть… оборудование. Но скорее всего я ее уничтожу. С ней что-то не так.
– Мне дал ее хозяин, – соврал Штефан. – Коллекционер из Кайзерстата, с причудами. А он купил ее у чародея.
– Вижу.
Штефан не хотел, чтобы фотограф, в глазах которого уже зажегся хищный интерес, стал просить продать пластину.
– Так мы будем рисковать?
Штефан закрыл глаза. Он столько лет таскал с собой бесполезный груз, о котором вспоминал только оказавшись в новой стране или большом городе перед фотомастерской. Не знал, зачем, и что хотел найти. Может, просто выполнял последнюю волю Виндлишгреца. А может, надеялся, что это мечтательное, полное надежды «это – искусство» и правда таит в себе настоящее искусство, о котором еще никто не знает.
Впрочем, он хорошо понимал, что это скорее детская мечта, а он всю жизнь таскал с собой древний фотоаппарат.
– Да. Хозяин разрешил, – нагло заявил он, видя, что фотограф ему не поверил.
– Что же… Садитесь.
Штефан больше не разглядывал альбомы и не пытался выглядеть тактичным. Он смотрел на фотографа без отрыва. Как он по очереди опускает пластинку в ванночки реагентов, шепчет что-то – не то читает заклинания, не то матерится – и в конце кладет ее в небольшой черный ящик, похожий на духовой шкаф.
Раздался хлопок, и из ящика потянулась струйка белесого пара. В воздухе отчетливо запахло жженной химией.
– Хорошая новость. Плохая новость, – сказал фотограф, доставая пластину. – Хорошая – найдите фотоаппарат, откуда пластина. Может, сможете через объектив увидеть отпечатки с накопителя. Плохая – фотографий не будет. И пластины у вашего хозяина тоже.
Штефан кивнул. Он был разочарован и, пожалуй, расстроен – очки окончательно превратились в громоздкий хлам, так и не поведав никакого секрета.
– Если найти… чародея. Как вы их называете? Душа. Сознание…
– Менталист, – подсказал Штефан, почувствовав, как что-то густое холодное прокатилось по горлу и тяжело ухнуло в желудок.
– Да. Нужен сильный. Опытный. Может, он скажет, что за магия была на пластине. Я не чародей, я – фотограф.
– Я видел, как вы колдовали, – заметил Штефан.
– Я не колдовал, – равнодушно ответил фотограф. – Молился. Я искал такую пластину десять лет. Они редкие. Только тысяча штук. Всегда мечтал проявить.
По его лицу совершенно не было видно, что он только что потерял нечто важное для себя. Но он бережно, словно мертвого зверька, завернул пластину в чистую белую ткань и отдал Штефану.
– Простите.
– А что в этих пластинах такого? – решился спросить он напоследок.
– На них напыление из… запоминающего камня. Можно делать очень много снимков. Не знаю, где чародей достал такую.
– Я показывал многим фотографам эту пластину, – усомнился Штефан.
– О таких знает мало людей. Кто увлекается историей. Для остальных – просто хлам. Простите. Мне нужно работать.
– Сколько я вам должен?
Фотограф только махнул рукой и вернулся к столу.
…
– Угробил? – сочувственно спросила Хезер, разглядывая пошедшую золотыми трещинами пластинку. Они остались вдвоем в крошечной комнате с низкими потолками. Штефан решил не переплачивать за большую.
– Говорит – да, – с сомнением ответил Штефан. – Сказал чародею показать. Менталисту.
– Готфрида позовем?
Хезер положила пластину на стол и склонила голову к плечу.
– Зови, – нехотя согласился он. Услышал, как Хезер стучит каблуками по коридору, долго выбивает дробь о соседнюю дверь, а потом о чем-то вполголоса говорит с Готфридом. У нее голос был просящий, у него – изможденный, едва слышный.
Первое, что бросилось Штефану в глаза – на чародее не было петли. Он был в черной рубашке и сюртуке из плотной шерсти. Бледный, лоб покрыт испариной, зрачки расширены, а губы пересохли и потрескались – Штефан с удивлением подумал, что Готфрид выглядит еще паршивее чем он сам после экстренного отрезвления.
– Вы что, надорвались колдовать нам котика? – изумленно спросил он.
– Я… простыл, – хрипло ответил чародей.
– А где ваш шарф?
– В карты проиграл, – слабо улыбнулся он. – Что вы хотели, Штефан?
– Да, кажется, уже ничего. Вы бы присели? Вы вообще сможете колдовать?
У него мелькнула паническая мысль о скором выступлении и о том, что он понятия не имеет, по каким обрядам хоронят адепты Белого.
– Конечно, смогу, – раздраженно бросил Готфрид. – Что вы хотели? Еще одного кота? Только можно попросить вас закрыть окно и выключить свет? Голова болит…
Хезер торопливо погасила светильники и задернула шторы. Штефан достал из дорожной сумки тусклую светящуюся ленту, которую они использовали в трюме.
– Я хочу, чтобы вы посмотрели вот эту вещь, – он протянул чародею пластинку.
– Надо же, какая штука… – задумчиво пробормотал Готфрид, погладив ее кончиками пальцев. – Ах, какая вещь, сильная, холодная… очень сильная… а фотоаппарат у вас есть?
Готфрид, казалось, даже передумал умирать. В глазах появился живой, ровный блеск и лицо уже не напоминало цветом проклятые сугробы.
Штефан после секундного колебания отдал ему очки. В рюкзаке, который дал ему герр Виндлишгрец, был брусок из черного дерева с отходящими от него трубками – одна заканчивалась иглой, другая – лампочкой. Для чего нужно это устройство, Штефан так и не понял, а фотографы, кому он его показывал, советовали выбросить. В конце концов он стал показывать только снимающие очки.
– Нет, это не все, – неожиданно сказал Готфрид. – Кто вам это дал?
– Корабельный чародей, – нехотя признался Штефан.
– Помню… вы говорили… Видите ли, эта вещь зачарована на кровь. Она очень изящно сделана, я бы сказал гениально. Не думаю, что ваш чародей хотел поливать кровью линзы. К тому же тут явно не хватает деталей – смотрите, чары вот тут закручиваются, а вот тут… ах, вы же не видите…
Штефан, вслушиваясь в бормотание чародея, достал со дна саквояжа брусок. Бережно расправил трубки и отдал Готфриду.
– Ах, какая вещь! – зачарованно прошептал он. – Как этот человек вообще оказался на корабле?..
– Он был паршивый чародей, – бросил Штефан. – Не спас корабль, не прогнал змею.
– Думаю, он… он вряд ли мог это сделать. Вы же знаете, что чародеям подвластен один вид колдовства, остальные если и даются им, то очень… посредственно. Судя по этой вещи, ваш чародей не был боевым магом. И, наверное, не умел договариваться с животными.
– Я на горбу таскал память об этом человеке больше двадцати лет, – процедил он. – И вы говорите, что он не просто идиот, а убийца?!
– Давайте проверим, – пожал плечами Готфрид. – Закатайте рукав…
– Вы же не думаете, что я дам воткнуть в себя иглу, столько лет пролежавшую в земле?
Чародей молча достал из-за пазухи пакетик с новым шприцем. Хезер хмыкнула из угла:
– А у вас есть секреты, а, Готфрид?
– У всех есть секреты, – он снял со шприца иглу и приладил ее к трубке. – Стерильно. Давайте руку. И, если не трудно, сядьте на пол, не уверен, что могу стоять…
Штефан хотел было сказать Готфриду, что не нужно колдовать, что ему нужен живой чародей, и им еще выступать.
Подумал обо всем этом и промолчал. Потому что Готфрид поманил его тайной, оттуда, из детства, с тонущего «Пересмешника». А перед этой тайной Штефан был бессилен. Он сел на пол, надел очки, закрепил ремни. Позволил игле неожиданно мягко скользнуть в вену, а потом позволил Готфриду положить себе на затылок ледяную ладонь.
Сначала ничего не происходило. Они сидели в темноте, слушали, как тикают часы и ждали какого-то чуда. А потом Штефан почувствовал, как в животе завязывается ледяной узел. Как он распускает щупальца, забивает горло, давит на глаза. Штефан хотел отстраниться, но Готфрид неожиданно удержал его. И до того, как вытащить из руки трубку и рывком встать, Штефан почувствовал, что никуда вставать он не хочет. И не может.
Потому что тело не слушается. Потому что ему очень холодно, глаза жгут никак не проливающиеся слезы, человек, сидящий рядом, уже умер, и скоро не останется тепла во всем этом огромном, свинцовом море. Он беспомощен, напуган и скоро умрет.