– Сегодня, – пожала плечами она. – Везде одно и то же – в человеке дырка в палец глубиной, а врач как-нибудь найдет время краем глаза глянуть… Ну ты же сказал хозяин театра – нормальный мужик. Давай Сетна по бумагам будет… ну не знаю, осветитель?
Штефан задумался. У Сетны было много красивых трюков, он вполне мог развлекать зал между номерами. Но согласится ли герр Епифанович?
Томас лучше всего решал такие задачки.
– Не надо осветителем. Надо, чтобы чародей очухался, – решил Штефан. – Выпустим Сетну, а чародей пусть сделает огонь зеленым. У Томаса вроде были какие-то порошки, чтобы красить пламя, но я в них рыться не стану. Ты знаешь, у него химикаты такие, что мы от театра можем кратер оставить, если что-то напутаем… Скажем, что это не огонь, а морок.
– А почему нельзя сразу морок?
– Во-первых у Готфрида получаются… морочные мороки. Во-вторых – нет у нас времени учить Готфрида правильные иллюзии наводить. И потом – что теперь, чародеем всю труппу заменить?
– А если вообще не очухается?
– Тогда как ты в начале сказала, – он развел руками. – Кто нам еще нужен?
– Все… если будут номера Сетны – как-нибудь представление склеим. Теперь расскажи мне, что с гардарским антрепренером.
– С Явлевым? Он придет на наше представление. Понятия не имею, чего от него ждать – может, денег предложит, а может, половину труппы уведет. И думаю, второе вероятнее.
– А женщина? Вижевская?
– Не знаю, кто это. Знаю, что они с Явлевым друг друга не любят. Я собираюсь попробовать встретиться с ней до выступления.
– Я погуляю по городу с Энни. У нее, оказывается, тут есть знакомый… даже вроде не один… – задумчиво пробормотала Хезер, обводя кончиком пальца золотистый цветок на юбке. – А можно сделать так, чтобы Явлев, ну… не приходил?
– Предлагаешь мне встать с граблями на входе и не пускать коллегу в театр? – ухмыльнулся Штефан. – Нет уж, пускай смотрит. Хотя есть у меня пара мыслей, особенно если удастся поговорить с Вижевской… Отменить представление мы все равно не можем, к тому же я все еще надеюсь на прибыль. Нужно помочь Томасу.
– Я люблю Томаса, – прошептала она. – Я люблю Тесс… но мне кажется, мы уже ничем им не поможем. Я думаю, Томас… не хочет, чтобы ему помогали.
– Чушь, – Штефан хлопнул ладонью по столу, убивая мысль как комара. – Томас всю жизнь отдал этой антрепризе. Большинство о детях меньше заботятся. И будет честно, если сейчас антреприза ему поможет.
– Я не против отдавать ему прибыль, – миролюбиво сказала Хезер. – Дело не в деньгах. Дело в тебе – помнишь, ты говорил про деньги и женщин? Что деньги, как и женщины, тем меньше тебя хотят, чем больше ты их хочешь. Ты всегда легко к этому относился. Без фанатизма. Даже когда жрать было нечего говорил, что сегодня потеряли – завтра заработаем. А сейчас у тебя глаза горят.
Штефан остановился. Прижался лбом к холодной стене. Сделал глубокий вдох и признался:
– Горят. Очень нужны деньги, Хезер. Речь уже не о том, что придется голодать. И даже не в том, что мы можем разориться.
– А в чем, Штефан? В чем дело?
Он промолчал. У него не было ответа – на самом деле, Штефан понятия не имел в чем дело, и от чего он так старается откупиться.
…
Врач пришел в обед, когда Готфрид еще не очнулся. Хезер увела всех на репетицию, а Штефан был единственным, кто не участвовал в представлении. Поэтому остался сторожить чародея.
Осмотрев рану, доктор что-то спросил, но Штефан не понял ни слова, зато ему почудились скептические нотки.
– Кайзерстат. Хаайргат. Морлисс. Флер, – перечислил он названия стран, языки которых успел выучить хотя бы на том уровне, чтобы поддерживать диалог.
– Как это случилось? – на чистом морлисском спросил доктор.
– Я не знаю. Мы вчера… – Штефан осекся, а потом решил соврать: – Мы вчера репетировали. Я – хозяин цирка, этот человек – мой чародей. Нанял недавно. Во время репетиции он потерял сознание. Мы осмотрели его и обнаружили рану.
– Если этот человек – ваш чародей, значит, он – иллюзионист? – прищурился доктор. – Тогда скажите своему иллюзионисту, что, если он будет сам себе зачаровывать раны в надежде, что срастется, и что если он будет сам себе снимать болевые синдромы – его скоро повезут на кладбище. Это не в его компетенции.
– Я не понимаю, – признался Штефан.
– Я сказал, что рана старая. Этот человек ходит так уже минимум неделю, накладывая чары, чтобы края не расходились. И наверняка пытался сам лечиться.
Штефан вспомнил, что Хезер говорила об антибиотиках и ошеломленно кивнул.
– А вчера, видимо, вы потребовали от него очень достоверных иллюзий, – теперь скептицизм в голосе доктора был не прикрыт, и Штефан почувствовал, как в душе поднимается злость.
Еще бы, посмотрел на дешевый гостевой дом с крошечными комнатами, на иностранца в старом пиджаке и решил, что говорит с нищим циркачом о его недоучке-чародее.
«А разве это не так? Ну конечно не так, чародей-то нормальный», – пронеслась злая мысль.
– Этот человек недавно меня вылечил. После… драки, – окрысился Штефан.
– Удивительно, что не свалился еще тогда, – пожал плечами доктор. – Впрочем, вылечить синяки или разбитый нос не так трудно, а вот если вам, к примеру, ломали ребра…
Штефан понятия не имел, что именно ему сломали в давке у госпиталя. И с трудом представлял, зачем Готфрид вообще полез помогать судовому врачу – может, был как Томас. Не мог пройти мимо, вечно лез не в свое дело.
– Что вы можете сделать?
– Залечить ему рану колдовством, – с сомнением сказал доктор. – Нормальным колдовством, а не тем уродством, что он сотворил. Если только мои чары и его прошлые не вступят в конфликт. Это дороже, но скорее всего он сразу встанет. Или зашить, обработать и оставить вам лекарства, через три-четыре дня получите своего чародея.
– Три дня?! За три дня механические протезы приживляют!
– Только очень хорошие врачи в дорогих клиниках. И воля ваша – везите его в лучшую кродградскую больницу. Дать адрес? – доктор не улыбался, в глазах не было злорадства, но Штефан явно чувствовал его настроение.
«Мне нужен чародей, чтобы исследовать очки. И подготовиться к выступлению», – сказал себе Штефан.
– Лечите, – процедил он. – Колдовством. Я заплачу.
…
Штефан хотел сходить в театр и проверить, как идут репетиции, но что-то его остановило. Он остался, пообедал внизу, а потом забрал со стола пепельницу и поднялся в номер.
В реквизите нашлось несколько книг Томаса. Он выбрал том с померанцевым цветком на обложке, надеясь, что найдет там разгадку фокуса с черными нитями. Но оказалось, книга совсем о другом. Первые несколько страниц Штефан в изумлении скользил глазами по строчкам, не в силах поверить, что эта книга действительно принадлежала Томасу. Но на форзаце обнаружился безжалостно четкий экслибрис.
Он держал в руках гунхэгский философский трактат. В стихах.
Несколько минут Штефан не мог решиться. Он не испытывал к Гунхэго и его жителям никаких чувств, вернее, старался о них не думать и ничего не испытывать.
Он поехал на войну только ради Томаса, а Томас поехал ради тех, у кого не было выбора. Штефану даже почти не пришлось там стрелять – почти все время они просто таскались с места на место по колено в грязи рядом с маркитанскими обозами. Несколько раз он издалека наблюдал отвратительные сцены – сначала альбионские солдаты измывались над пленниками, потом зачинщиков с чего-то решили повесить, причем непонятно зачем им прострелили колени. Штефан не знал об этом виде альбионской казни, и на нее ему точно было наплевать. Он в это время менял нательный знак Спящего на табак, рассказывая ехидной пожилой маркитантке, что это чистое золото и подарок матери. Разумеется, знак ему дали на сдачу на каком-то базаре много месяцев назад и с тех пор он болтался в кармане, царапая ткань острыми краями.
Иногда, если Штефан отходил от отряда в лес, натыкался на привязанных к деревьям пленных. Некоторые страшно кричали и корчились, некоторые смотрели перед собой пустыми взглядами и не обращали на него внимания. Он понятия не имел, в чем смысл – сам видел, как альбионские солдаты кормили пленных и стряхивали с них насекомых. Ему и на это было, в сущности, наплевать. Сделать он ничего не мог и утешал себя тем, что по доброй воле никогда здесь бы не оказался. А потом их с Томасом перевели в другую часть, и Штефан дослужил спокойно. Даже спал в чистой казарме.
И вот теперь у Томаса в вещах эта книга. Что это, покаяние? Попытка что-то осознать?
Штефан прочитал первую страницу и нахмурился. Их стихи были похожи на Колыбельные, которыми шептали Спящему о своих желаниях.
Что же, если Томасу потребовалось очеловечивать бывших врагов – почему не последовать его примеру.
Штефан честно читал пару часов. Продирался через заковыристые формулировки и странные метафоры, никак не мог уловить ни настроение, ни сюжет, только ритм – чужой и чуждый.
Дойдя до совсем уж невозможного «и протянулся яшмовый мост, укрытый белыми росами, и встретились плети наши – красная моя и твоя золотая, скажи, где очаг, который согревал тебя?» в эротической сцене, Штефан услышал, как за стеной закашлял Готфрид.
Он с облегчением захлопнул книгу, захватил кувшин с водой и обезболивающую настойку со стола, и вышел из комнаты.
– Итак, вы живы, – констатировал он, глядя, как чародей садится на кровати и слепо щурится в полутьме.
– Простите, я…
Штефан сунул ему стакан воды с настойкой.
– Врач сказал, что вас ранили давно.
– Да, еще в Морлиссе. Я вроде говорил, что меня не очень хотели отпускать, – легкомысленно заявил чародей, осматривая место, где раньше была рана. – Хорошо сделал, у меня так не получилось, – пробормотал он.
– Готфрид, вы отдаете себе отчет в том, что делаете? – спросил Штефан, садясь на стул. – Кстати, вы залили кровью свой сюртук, надеюсь, он вам не очень нравился.
– Ерунда, почищу, – отмахнулся чародей. – Вы платили за лечение? Сколько я вам должен?