– Госпожа Вижевская! – крикнул он. – Ида Вижевская, стойте!
Она вздрогнула и действительно остановилась, всего на несколько мгновений. Штефан ждал, что она обернется, но Вижевская лишь слегка поворачивала голову.
Прислушивалась. Так и не привыкла полагаться на механические глаза.
Она не обернулась и не подошла к нему. А значит, он должен был преодолеть эти пять рядов.
Перед глазами плясали сотни черных точек – клочки паники, отвлекающие от цели.
Нужно было идти – снова. Ни елей, ни госпиталя, ни взрывов. И даже обезумевшей толпы нет – люди были раздражены, некоторые в бешенстве, кто-то действительно испугался, но никто не ждал, что Эжен, которого уже уволокли со сцены, начнет бросать оставшиеся ножи в зал.
«Хезер. Очки. Томас», – напомнил он себе.
А еще он должен спасти чародея. Потому что ему он тоже кое-что обещал, потому что принял его на работу, и конечно потому что без Готфрида очки можно будет снова закопать в лесу. Поэтому Штефан, сделав глубокий вдох, оторвался от стены и бросился к Вижевской.
Женщины – мягкие плечи и руки под мягкой тканью, множество царапающих украшений и оборок. Мужчины – сюртуки из гладкой шерсти и злые искривленные лица. Дети путаются под ногами, кого-то матери подхватывают на руки, и детские лица возникают словно из ниоткуда прямо перед глазами.
Совсем не то, что у госпиталя. Все совсем не так, ведь тогда у него было непростительно, бессовестно много надежд.
Люди дышали ему прямо в лицо – пыльный запах помады, запах лимонного масла, которым отбеливали зубы. Тошнотворная застарелая горечь табака, пот под надушенной тканью – если бы Томас теперь спросил, как должно пахнуть в цирке, Штефан ответил бы без запинки.
Наконец он почувствовал под пальцами шершавое кружево голубой манжеты. Все началось с синего обшлага Томаса, а закончится голубым рукавом Иды Вижевской. И правда, за эти годы слишком много вылиняло и поблекло.
– Хотите настоящую сделку, госпожа? – выдохнул он, сжимая руку.
Глава 13Джелем, джелем
Били колеса по замерзшим рельсам. Скорее скрипели, чем грохотали, разбрасывая мелкие искры, тут же гаснущие в промерзшей черноте. Штефан видел их в полоске мутного стекла, почему-то еще не покрывшейся изморозью, и думал, как славно им сейчас, этим маленьким искоркам – ничего они в своей короткой жизни не успеют разобрать. Им не нужно ехать в глухое поместье с сумасшедшей слепой аристократкой, дезертиром и очками, которые точно следовало утопить.
Хезер сидела напротив. В вагоне было холодно, но она не надевала черную шубку, чтобы не закрывать ярко-зеленый, в алых цветах жакет, надетый поверх желтого свитера. Шесть ее разноцветных юбок шуршали при каждом движении, а в такт им звенели украшения – все, какие у нее были, все, какие нашлись в реквизите. Браслеты, бусы, гребни и мониста должно быть, весили больше самой Хезер. Только серьгу она надела одну – ту самую, что Штефан купил ей на ярмарке. У Идущих было принято одеваться на похороны ярко, и провожать мертвецов весело. Она нашла в себе силы нацепить пестрые тряпки, но лицо ее оставалось непроницаемым, а губы серыми.
Штефан не раз замечал, что в трудные минуты с Хезер слетает благоразумный кайзерстаткий лоск, и на смену ему приходят дикие привычки народа ее отца, которого она никогда не видела. Но ни разу она не надевала полный наряд Идущей.
Ему было холодно на нее смотреть – сам он сидел во всей верхней одежде, еще и набросив на ноги одеяло, но сквозящая зябкость все равно находила щели в слоях ткани, протекала через них и впитывалась в кожу. И все же Штефан ясно понимал, что Хезер не согласится прервать свой негласный траур.
Готфрид спал на верхней полке, завернувшись в серое пальто. Изредка, когда раздавался гудок, или вагон покачивался особенно резко, он глухо ругался сквозь сон, но так ни разу и не повернулся и не заговорил.
Штефан молчал. Как всегда, слова в нужный момент покинули его, а он и не особенно стремился их искать. Что они могли исправить, кого вернуть?
И Колыбельных по уходящим он не знал. Ни одной отходной Колыбельной до сих пор не выучил. Почему? Томас ведь ходил на службы, и иногда Штефан слышал, как он молится. Язык в Эгберте был текучий, вспыхивающий трескучими согласными. Не похож на альбионский. Он не нашел времени проникнуться его верой и не знал, о чем молился Томас.
А о чем молился бы он сам?
…
– Хотите настоящую сделку, госпожа? – выдохнул Штефан, сжимая руку, и кружево манжеты неожиданно зло впилось в кожу.
– Пустите, – прошептала Вижевская. – Мне идти надо… надо… Ne derzhite menya, nelzya… vstretiv hozyajku nochyu… ne govorite s nej…
– Я ни слова сейчас не понял, – прошипел Штефан, оттесняя ее к опустевшему ряду. – Твоя каракатица сейчас за колесом стояла? Отвечай, госпожа Вижевская, я видел такую тень у тебя в кабинете!
– Какая тень?! – опомнившись, она попыталась вырвать рукав.
– Дрянь с щупальцами, – пояснил он, и, поддавшись наитию, продолжил: – Я слышал несколько вздохов в зале, до того, как Эжен бросил нож! Кто-то тоже ее разглядел, а? Может такие, как я – недочародеи? А на учете ты стоишь?
– Что ты хочешь от меня? – скривилась она. – Шантажировать? Потому что тебе померещилась каракатица? Мне не до этого, я срочно должна… вернуться в поместье. On menya zovet…
– Спаси моего чародея, – выплюнул Штефан, отпуская ее руку. – Нельзя, чтобы его допрашивали. Говорят, у тебя усадьба в глухом лесу, ты ведь туда хочешь, а? Нам нужно отсидеться – Готфриду, мне и моей подруге.
– Это не просто поместье…
На миг ему показалось, что лицо Вижевской ожило, обрело цвета и даже появился невозможный блеск в глазах. Штефан только раздраженно фыркнул – он изначально взял не тот тон, но от обвинений удержаться не смог.
«А что если Энни жива?» – блеснула одуряющая надежда.
«А что, если она жива, а ты сейчас выложишь все про очки, не видя тела? Теперь-то Вижевской легко их получить – обвинить тебя в халатности, особенно если кто-нибудь еще и про трос растреплет», – мурлыкнула та часть сознания, что отвечала за благоразумие и цинизм одновременно.
– Плевать, главное, чтобы далеко. – Штефан встряхнул головой, прогоняя назойливые мысли – он видел, куда вошел нож. Люди не выживают после такого. – Я не хочу вас шантажировать, – он снова перешел на «вы». – Я хочу торговаться. У меня есть то, что вы искали – только у меня, особая, магическая вещь, новое искусство. Вы сможете по-настоящему… примерить чужие глаза. Мгновения чужой жизни.
Он увидел, как на ее лице дрогнула жадность – приподняла уголки губ, сощурила глаза.
– Вы ничего не потеряете. Помогите нам. Остальную труппу пусть забирает Явлев – после такого скандала билеты только лучше будут продаваться, он это сам понимает, – Штефан даже почувствовал легкий укол зависти, но тут же погасил его и продолжил: – А вы получите то, что хотели. Если моего чародея не будут допрашивать, и если у нас будет место и деньги для… исследования этой вещи. Ее отдал мне другой чародей и пользоваться ей могу я один, – блефовал он, надеясь, что такое возможно, а если невозможно – Вижевская об этом не знает.
Если несколько минут назад он думал только о том, что должен спасти Готфрида, то теперь счетная машинка в сознании защелкала, застрекотала привычными тактами.
Если они сейчас останутся без труппы…
Нужно вернуть аванс…
Нужно отправить деньги Томасу – срочно…
Нужно будет где-то жить, что-то есть и проводить тесты, может быть даже платить Готфриду…
А денег осталось…
А заработать их можно, если продать…
– Это не просто поместье, – тихо повторила Вижевская. – Это… особенный дом. И я еду туда… зимовать. Скоро начнутся метели, и мы не сможем уехать до весны.
Единственное, что Штефан по-настоящему услышал – слово «мы». Остальное сейчас не имело никакого значения.
– Значит, вы поможете?
Она только кивнула. Штефан уже пробирался к сцене через опустевшие ряды и не видел, как она сняла очки и мечтательно улыбнулась, приглаживая волосы.
…
Хезер подняла руку к лицу, тяжело звякнув браслетами, и вытерла рукавом катящиеся слезы. Она до сих пор не сказала ни слова.
– Ты знала, что у Эжена были чародейские способности? – хрипло спросил Штефан, и слова увязли в холодном, пахнущем гарью воздухе.
Хезер подняла на него пустой взгляд, а потом покачала головой.
– Ты ведь тоже видела тень? – он все еще надеялся ее разговорить, но Хезер только молча тряхнула черными кудрями.
Штефан замолчал. Никакого значения теперь не имело, были ли у Эжена чародейские способности, потому что нашли его в гримерке в компании пустой бутылки из-под «Холодного пламени» Сетны. Штефан не удивился – чем еще могла кончиться история брошенной создателем труппы «Вереск»? Наверное, Хезер права, и они тоже умрут. Утонут?.. Почему бы и нет.
А выживут ли Томас и его мать?
«Надо было ехать к нему, – зажглась злая, отчетливая мысль. – Не пошли бы эти очки и этот чародей, и деньги ли Томасу нужны? Что если Тесс тоже умрет?»
Мысль была такой яркой, что Штефан физически почувствовал, что совершает ошибку. Ошибка грохотала обледенелыми бронированными боками, лязгала колесами по рельсам, перемалывая хрупкую надежду все исправить.
…
Он говорил Томасу, что не видел мертвыми Пину и Вито, пытаясь оправдаться и убедить себя, что есть надежда.
Теперь надежды никакой не было – Энни лежала рядом с колесом, завернутая в белый шелковый задник для номера с исчезновением. Одну руку она вытянула, словно пытаясь дотянуться до входа. Три свидетельства смерти – белая, будто напудренная кисть с чуть согнутыми пальцами, очертания колючих, как рыбья чешуя, блесток костюма под шелком, да неопрятное алое пятно – несуразная точка в оборвавшейся жизни.
Рядом, завернутый в такую же белую ткань, лежал Эжен. Хезер стояла перед телом на коленях, и скалилась снизу вверх на задумчивого техника Петера.