– Ничего не куплю, пошел вон, – процедил он, надеясь, что тон отпугнет попрошайку, но живое доказательство упрямства и жизнелюбия Идущих сидело у него за спиной, позвякивая браслетами.
Мальчишка, словно прочитать его мысли, быстро просунул голову в купе прямо из-под руки Штефана, присвистнул и загнул один палец.
– Теперь это дерьмо стоит одну монету, э? – усмехнулся Штефан.
– Купи у него что он хочет, – глухо посоветовала Хезер. – Нам теперь все равно деньги не очень-то нужны…
Она протяжно всхлипнула и торопливо закрыла лицо рукавом. Штефан сунул мальчишке монетку, не глядя схватил листовку и захлопнул дверь.
– Я никогда не видел такой твари, – неожиданно подал голос Готфрид. Он успел спуститься с верхней полки и теперь сидел рядом с Хезер, накинув на плечи одеяло Штефана.
– У Идущих не самые симпатичные дети, – проворчал он, возвращаясь на место. Холод начинал першить в горле и свербеть в носу. До станции, которую назвала Вижевская, предстояло ехать еще двое суток, а там им предстояла пересадка в еще более дешевый вагон.
– Вы ведь не снимали очки? – с жадным интересом спросил чародей, бесцеремонно допивая остатки еще теплого чая из стакана Штефана. – Вы были в них все представление?
– Да… должен был снять все… Готфрид, у нас люди умерли и труппы больше нет, и…
– И вы собираетесь по ним скорбеть? – вкрадчиво спросил он. – Кажется, когда мы познакомились, вы тоже потеряли двух артистов. А меня интересует, что сбило герру Лангу удар.
Штефан хотел сказать, что Пину и Вито наняли недавно, и что он даже трупов не видел, и умерли тогда гимнасты, а не дело всей его жизни, но прикусил язык. Хезер бы не поняла, да и он сам не был уверен, что хочет облечь в слова свое прошлое равнодушие.
К тому же его тоже интересовал последний бросок Эжена.
…
Он поручил Хезер увести Готфрида в гостиницу и срочно собирать вещи – личные, не трогая реквизит – а сам остался с Вижевской договариваться с жандармами.
Штефан был совершенно спокоен, потому что был уверен в Вижевской, а еще потому что успел зайти в уборную, отколоть от кристалла Идущей тонкую чешуйку и положить под язык. Но стоило ему увидеть следователя, как все спокойствие куда-то делось.
Высокий, рыжий худощавый мужчина в темно-синем кителе, на вид чуть моложе Томаса, стоял у колеса на коленях и ощупывал кончиками пальцев жесткие кожаные ремни, которыми пристегивали Энни. Движения у него были плавными и размеренными, как у человека, привыкшего искать новое в привычном. Только этот человек искал улики, а не способ превратить эту неуклюжую конструкцию в искусство.
– Вы владелец? – не оборачиваясь, спросил следователь.
Штефан поблагодарил Спящего за то, что акцент у него был местный, а не эгбертский.
– Да, – хрипло ответил он, не зная, куда девать взгляд. Нашел зачем-то снятые золотистые туфли Энни и стал смотреть на них.
– Что произошло? – так же не оборачиваясь, спросил следователь.
Штефан бросил быстрый взгляд на Вижевскую, и она едва заметно кивнула.
– Несчастный случай, – ответил он. – Метатель ножей, Эжен Ланг, случайно убил девушку и сразу отравился в гримерке. У них был продолжительный роман. С девушкой, не с гримеркой, – зачем-то уточнил он.
– Это ложь! – раздалось разъяренное шипение с края сцены. – Старый ублюдок из ревности ее убил!
– Герр Мольеф, как бы славно вам было помолчать, – пробормотал Штефан, оборачиваясь к Сетне. – Ваши разногласия, кажется, разрешились естественным образом? Чего вы сейчас хотите?
Сетна вышел на свет. Выглядел он ужасно – несмытый золотой грим потек, заляпал жирными пятнами его воротник и манжеты. В этом расплавленном золоте его глаза – красные, с черными провалами радужки и зрачков – казались такими же ненастоящими, как у Вижевской.
– Я хочу, чтобы его посмертно признали виновным, – процедил он.
Следователь слушал с интересом, Вижевская – равнодушно, лишь слегка усмехаясь, а Штефану хотелось взять мальчишку за грудки и хорошенько потрясти.
Потому что он понятия не имел, что Штефан и ради его будущего только что отдал антрепризу, что им всем сейчас лучше кивать и говорить правильные слова, а если этого сделать нельзя – молчать. Иначе неизвестно, чем обернется это расследование, результаты которого ударят не только по ним, но и по Томасу. И было бы неплохо, если бы Томасу еще кто-нибудь, кроме Штефана, был благодарен.
Зато он точно мог сказать, что у Сетны нет ни капли чародейских способностей, и никаких теней он не видел.
– У вас и господина Ланга, кажется, похожие синяки, – заметил следователь, разглядев что-то под гримом.
– Вчера у них вышло небольшое недопонимание, – быстро сказал Штефан. – Герр Ланг ревновал подругу и ему померещилось нечто предосудительное в…
– Мы хотели пожениться! – сорвавшись на фальцет выкрикнул Сетна, и Штефан понял, что гаденыш сейчас тоже умрет. – Он об этом узнал и поэтому убил ее!
– Это она тебе об этом сказала? Вы обо всем договорились? – ласково спросил Штефан, мысленно рассказывая Спящему Сон, в котором Сетна даст правильный ответ, потому что у Энни хватило мозгов послушаться совета про хвост.
– Нет, – признался он. – Я по глазам видел. Она его не любила!
«Я пойду в ближайшую Колыбель, куплю самую дорогую свечу, поставлю на алтарь и четыре раза ударюсь об него башкой – не знаю, нравится ли Тебе, когда люди себя так ведут, но клирики вроде постоянно так делают», – мысленно поблагодарил он Спящего, пользуясь общим замешательством.
Он хотел нарушить молчание, но заговорила Вижевская – по-гардарски, лениво растягивая гласные. Она указывала веером то на колесо, то на туфли, то на Сетну. В ее жестах чувствовалась легкая брезгливость, скука – и больше ничего.
Следователь сначала раздражался, потом успокоился, и голос его стал сухим и строгим. Штефан смотрел себе под ноги и старался не слушать их разговор. И не думать о том, как написать Томасу, что он потерял антрепризу, да не просто потерял, а избавился от нее, когда стали кончаться живые артисты.
«А где же Епифанович? – неожиданно подумал он. – Вот кто должен тут стоять и руки заламывать… и кому мне придется возвращать аванс…»
Мысль вспыхнула, заметалась, собирая на себя остальные.
Аванс. Все оставшиеся у него деньги, реквизит, который больше никому не нужен – все придется отдать, и он еще останется должен. Можно попросить другой аванс – у Вижевской. Наверняка увидев очки она подпишет любой чек.
Реквизит можно продать за честную цену – на это, конечно, нужно время, зато у Вижевской придется просить гораздо меньше.
А можно продать его быстро и вдвое дешевле. Очень быстро – и втрое. Тогда получится ничтожно маленькая для антрепризы «Вереск» сумма, но не все в этом мире измеряется нуждами антрепризы «Вереск».
Штефан, который в жизни не украл у цирка ни тайра, слушал, как Вижевская хрипло говорит что-то следователю, похожему на Томаса, и точно знал, как поступит.
…
Снова раздался стук. Штефан хотел рявкнуть, чтобы его оставили в покое, но Хезер опередила его и открыла дверь. Равнодушно, снизу вверх оглядела женщину в темно-зеленой форме и ее тележку, а потом протянула ей купюру и что-то сказала.
Штефан молча наблюдал, как проводница разливает по опустевшим стаканам чай – темно-красный и сладкий, как мед на его родине. К его легкому удивлению, следом она сняла крышку с большой кастрюли, стоявшей над горелкой на нижнем ярусе тележки. Скоро на столе стояли три миски с рассыпчатой кашей, в которой золотились куски жирной жареной свинины, плошка с красным перцем, перемешанным с травами и солью, и белое полотенце с тремя ломтями хлеба.
Штефан удивлялся все больше. Последнее, о чем он мог сейчас думать – это еда, а уж от Хезер, молча глотавшей слезы всю дорогу, тем более трудно было ожидать хорошего аппетита.
– Надо есть, – мрачно ответила она на немой вопрос. – Здесь собачий холод, а мы сидим, жалеем себя и мерзнем еще сильнее. Энни не воскреснет, Томас не вернется. Надо есть.
Она скинула ботинки, с глухим стуком упавшие на холодный пол, поджала ноги под себя, поставила миску на колени и мрачно воткнула ложку в кашу.
Готфрид пожал плечами и взял свою миску. Он явно не собирался тосковать ни по Энни, ни по потерянной антрепризе, а спал почти сутки, видимо, отдыхая от колдовства на представлении.
Штефан, мрачно хмыкнув, высыпал в кашу большую ложку смеси.
Хезер оказалась права – жирная, острая, горячая еда, сладкий до приторности чай и подогретый хлеб сделали вагон теплее, а мир – приветливее. В такие моменты Штефан мрачно думал, как же мало отличает человека от животного, которое довольно, когда сыто и находится в безопасности. Впрочем, он не видел в этом особой беды, особенно пока был сыт и находился в безопасности.
– Ешьте, – бросила Хезер, заглянув в тарелку Готфрида. – Мы вас когда лечили решили, что вы тощий и скоро окочуритесь, а где нам нового чародея искать?
– В реестре дезертиров, – отшутился он, но Штефан заметил, как забегал его взгляд – Готфрид явно искал, чем отвлечь Хезер и сменить тему. Взгляд остановился на листовке, которую Штефан купил у мальчика. – Вы поглядите-ка, а я думал, это альбионская мода!
Он повернул листовку – на обороте было чуть смазанное изображение какого-то чудовища. Штефан пригляделся – женщина в лохмотьях, оставшихся от дорогого платья по моде прошлого века, стояла на четвереньках и скалилась на зрителя. То, что он сначала принял за скелет, оказалось ивовыми фижмами. Рот женщины был неправдоподобно широко раскрыт, и Штефан мог пересчитать все ее звериные клыки и капельки крови, стекающие с подбородка.
– Это что, дешевые страшилки? – фыркнул он.
Когда-то они с Томасом думали открыть еще небольшой театр ужасов. Точнее, думал Штефан, очарованный очередями у касс таких театров на Альбионе, а Томас отмахивался, и говорил, что это слишком просто. Штефан же был в восторге от того, как из плохих актеров, паршивых декораций