и нескольких пузырей с бутафорской кровью получалось представление, собирающее полные залы заходящейся в восторге публики. А на выходах таких театров продавали дешевые листовки с рассказами о монстрах, маньяках и призраках. Штефан на глаз определил выручку от стопки таких листовок и впал в меланхолию.
– Именно. Видимо, развлекать пассажиров в дороге, все-таки темный лес, зима, скоро выключат лампы, – улыбнулся Готфрид.
Второй раз проводница не стала стучать. Она молча собрала пустые тарелки, не стесняясь пересчитала ложки и проверила полотенце, на котором лежал хлеб, потом сказала что-то и вышла, плотно закрыв за собой дверь.
– А вот сейчас их и выключат, – проворчал Готфрид.
– И что это за тетка на карачках? – спросила Хезер, разглядывая листовку.
Чародей забрал ее, несколько секунд вчитывался, прищурившись и наклонив голову, а потом вернул Хезер.
– Местное чудовище, женщина с собачьей пастью или собака с человеческим ртом. Называют это, кажется, «гавкающей женщиной», по их будет «лай-баба».
– И чем она знаменита? Ест детей?
– Нет, она вроде клирика, – неожиданно ответил чародей. – Она хранит людей, питается кошмарами, которые видит Спящий. Не всеми, правда, а от которых возникает другая, непорядочная нечисть.
– Нихрена себе у них хранители. – Штефан думал, снимать ли на ночь ботинки, и в каком случае он скорее проснется без пальцев.
– Да, а еще иногда она ест детей, – усмехнулся Готфрид.
– Господа, – внезапно хлопнула в ладоши Хезер. – Не пошли бы в задницу женщины с собачьими пастями? Пойдемте-ка лучше в соседний вагон.
…
Штефан продал реквизит не выходя из театра – Явлеву, которого нашел на том самом крыльце, где они курили с Готфридом. Его бывший коллега – Штефан, потеряв труппу, перестал считать себя антрепренером – курил с Несс и Инмаром, и, казалось, эти трое крайне довольны друг другом. Штефан спросил, не хочет ли он в придачу к мешку проблем, который был постоянным приданным Несс, приобрести хоть что-то хорошее и купить у него реквизит и декорации.
Явлев оказался приятным человеком. Он ходил медленно, с какой-то медвежьей вальяжностью, не вязавшейся с его энергичным обликом. Штефан быстро понял, что он просто подстраивается под длину его шага. И почему-то это даже не показалось оскорбительным – у Явлева все выходило спокойно и естественно. Штефан успел порадоваться, что оставляет артистов в хороших руках, и порадовался второй раз, когда Явлев назвал сумму – лишь немного меньше честной цены. Он платил наличными, был вежлив и искренне посочувствовал его утрате.
– Вы ведете какие-то дела с баронессой Вижевской? – спросил он, с усмешкой разглядывая кусок резины с отпечатанной газетой.
– Веду, – не стал отпираться Штефан. – Я хотел заключить с ней контракт.
– Почему не заключили? – Явлев подцепил пальцем ремешки туфель Энни.
– Посчитал, что… в свете случившегося моим артистам будет лучше с вами. Вы ведь возьмете факира? – встревожился Штефан. – Я видел, как вы смотрели его номер.
– Возьму, – кивнул он. – Техников не возьму – я видел карабин. А гримера и униформиста могу устроить. Вы хороший человек, господин Надоши, – между делом заметил он.
Штефан раздраженно мотнул головой. Он не считал себя хорошим человеком. Хорошим управляющим, способным вовремя признать поражение – пожалуй. Хотя можно ли считать хорошим управляющим человека, у которого половина сотрудников умерла, а другая страстно хотела сбежать?
– В Кайзерстате говорят «для хороших людей копают плохие могилы», – наконец ответил он.
– А у нас говорят «бойся стать хорошим другом плохого человека», – усмехнулся Явлев и сел на ближайший сундук. – Ида Вижевская – сложная женщина, а ее экономка – еще сложнее.
Штефан с трудом вспомнил сухопарую женщину, встретившую его в особняке, и пожал плечами. Ничего выдающегося он в ней не заметил.
– Если вам нужен совет в придачу к деньгам: решите иметь какие-то дела с Вижевской – спросите ее, что стало с Татьяной Потоцкой.
– А что стало с Татьяной Потоцкой? – Штефан стоял, глубоко засунув руки в карманы пальто и нервной перекатывал в пальцах монетку с мятым краем.
– Это знают только Ида и ее экономка, с которой мне пришлось вести переписку, – Явлев смотрел серьезно, без тени улыбки. – У нас с Идой была старая договоренность об артистах…
– Я знаю.
– Догадываюсь, откуда. Так вот, однажды я ее нарушил – у Татьяны было просто потрясающее меццо-сопрано, а у меня был тур… сначала я пытался договориться с Идой, но она не уступала. И тогда я пошел к Татьяне.
– Все так делают, – пожал плечами Штефан. Они с Томасом именно так перекупили Вольферицев.
– А все артисты после этого пропадают? – Явлев начал натягивать перчатки, и Штефан заметил, как дрожат его руки. – Татьяна исчезла, герр Надоши. Не сбежала, не бросила нас обоих – исчезла. Уехала в дом Вижевской, в Соболиную усадьбу, и исчезла. Ее нет в Гардарике, ни в одной труппе. Нет во Флер и на Альбионе. И в Кайзерстате тоже. Когда у девушки такой голос и такая внешность – она не останется незамеченной. Спросите у Вижевской, что стало с Татьяной.
Последние слова прозвучали не предостережением, а просьбой. Штефан вдруг ясно понял, что главным в Татьяне Потоцокой было вовсе не меццо-сопрано. А еще – что Вижевская была уверена, что Явлев не станет переманивать у нее артистов вовсе не из-за договоренностей.
…
Выйдя из театра Штефан тут же отправился в банк доказывать, что он вовсе не хороший человек. Все деньги он носил с собой, не рискуя оставлять их в гостинице. Дорогу к банку указал Явлев, и Штефан видел в этом некоторую иронию.
Банк возвышался недалеко от центральной площади – белоснежное здание с острым шпилем, пытающимся вонзиться в низкие серые тучи. Было в нем нечто неумолимое, хищное – и Штефану это нравилось. Словно весь мир подыгрывал его падению, расставляя подходящие декорации.
– Мне нужно отправить перевод в другую страну, – сказал он первому попавшемуся парню в сером костюме клерка.
– Пройдите к пятнадцатому отсеку.
К счастью, он действительно оказался служащим и понимал по-кайзерстатски.
Отсеками здесь называли обычные стойки, тянущиеся вдоль стен, только разделенные тонкими перегородками. Зачем это нужно Штефан понять не мог – разглядеть чужие бумаги от соседней стойки все равно было нельзя, а от желающих послушать, чем занимается сосед, перегородки не защищали. Но думать об этом было некогда – он встал, облокотился о стойку и посмотрел на огромные часы, зависшие под потолком.
Штефан заранее был раздражен – в банках Кайзерстата можно было несколько часов простоять в очереди или прождать какого-нибудь особого специалиста до вечера, на Альбионе бедно одетых иностранцев обслуживали последними, а в Хаайргат ко всем клиентам относились как на Альбионе к бедно одетым иностранцам. Но к его удивлению всего через пару минут к нему подошел другой парень в точно таком же костюме – долговязый, сутулый и носатый, как птица из гунхэгского трактата.
– Мне нужно отправить перевод в Эгберт, – повторил Штефан, не тратя времени на приветствия.
Парень нацепил на самый кончик носа крошечные очки и что-то забормотал, шурша бумагами. Потом поднял взгляд и спросил, не то растягивая, не то пропевая гласные:
– Какова сумма вашего перевода?
Штефан, усмехнувшись, начал выкладывать деньги на стойку. Пачку синих купюр из левого кармана, пачку розовых – из правого. Еще одну, смешанную пачку, полученную от Явлева, из внутреннего кармана. Оставил совсем немного – два жалования чародея и небольшую сумму, чтобы им с Хезер не пришлось спать в подвале, если Вижевская передумает помогать.
Он смотрел на разложенные на стойке деньги, механически отвечал на вопросы, и думал, как здесь оказался. Несколько дней назад он украл часы у девчонки на ярмарке. Украл у воровки, и вовсе не потому, что ему повезло. За недолгую жизнь на улице он научился подрезать кошельки и таскать еду с прилавков. В приюте воровство вообще было чем-то вроде соревнования – кто лучше спрячет, кто быстрее найдет и перепрячет. Но за все годы работы на Томаса, долгие, долгие годы, он не положил в карман ни одной лишней монеты. Наоборот, в тяжелые времена он платил жалования из своего кармана. И даже сейчас он не смог не рассчитать людей, хотя легко мог скрыться со всеми деньгами. Но все же сейчас он крал у цирка, пусть даже уже не существующего. Крал у Томаса, чтобы помочь Томасу.
Если задуматься, это было даже смешно.
– Нужно указать ваши реквизиты, – терпеливо сказал служащий, когда Штефан протянул ему бумаги. – И адрес вашего проживания.
– Зачем? – слегка удивился он.
– Чтобы в экстренном случае мы вернули деньги на ваш счет и прислали вам извещение.
Теперь Штефан по-настоящему удивился. Обычно в «экстренных случаях» нужно было готовиться к долгим скандалам и сражениям с бюрократической машиной, которая почти всегда побеждала. Еще десять лет назад деньги можно было отправить только почтой, в конверте, и механизм переводов, особенно в другие страны, нещадно чадил, гремел, капризничал и норовил рассыпаться.
– Я не знаю, где буду жить в ближайшее время. Я – владелец цирка, – по привычке сообщил он, показывая карточку общего удостоверения.
– Может быть у вас есть кто-то хорошо знакомый здесь? – продолжал настаивать парень, и, видимо разглядев выражение лица Штефана, торопливо затараторил: – Не переживайте, kak tam… kak zhe… доверенное лицо не сможет получить ваш перевод, никто, кроме вас не заберет ваши деньги. Нам просто нужно, чтобы кто-то… известил вас, связался с вами…
– Я понял, – Штефан раздраженно перебил тщательно подбирающего слова служащего. – Дайте секунду…
У него не было знакомых в Гардарике. Ни одного. Он даже не знал, к какому портному ходили Хезер и Энни.
– Никого нет, – буркнул он.
– Это обязательное условие, – развел руками парень. – Что нам потом делать с вашими деньгами?
«Если банк спрашивает, что делать с моими деньгами – значит, Спящий просыпается», – мелькнула злая мысль.