– Когда вы сможете колдовать? – прямо спросил Штефан, пытаясь влить в себя еще глоток.
– Я не знаю. Может, завтра, а может, через месяц.
– Зачем вы вообще полезли! Обошлись бы оружием, – Хезер все-таки придержала его за руку, но Готфрид аккуратно забрал у нее рукав.
– Во-первых, оружие я стараюсь не использовать. Из… личных соображений. Во-вторых, позвольте, Хезер, гораздо лучше стрелять наверняка, а не бегать вокруг экипажа по колено в снегу и палить на звук.
Штефан вспомнил последнего разбойника и допил чай залпом. Он до сих пор не мог ответить себе – стал бы он стрелять в одурманенного, обнаженного и безоружного человека, если бы не ранил его случайно?
Впрочем он знал – стал бы. Поэтому его и раздражал этот мертвец.
– Почему они вели себя по-разному? – Штефан решил, что все-таки хочет знать ответ на этот вопрос.
– Если людей не много – проще в каждом нащупать то, что легко сломается, чем давить универсальным приказом, – бесцветно ответил Готфрид, опуская пустой стакан. – Универсальных приказов я тоже… стараюсь не давать.
– Из личных соображений, – криво улыбнулся Штефан. – А говорили, что лучше обращаетесь со зверушками.
– Скажите, на войне… как внимательно вы относились к сплетням? – неожиданно спросил Готфрид.
– Не слушал. Я, знаете ли, занят был – там было много людей, которых приходилось убивать, а еще много трупов и мешков, которые приходилось таскать.
Чай приглушил пробуждающийся голод и разогнал сонную муть, выплетенную холодом и тревогой. Штефан почувствовал, что у него снова появились силы нервничать и раздражаться.
– У вас очень рациональный подход, – попытался перевести все в шутку Готфрид, но Штефан уже решил, на ком выместит недовольство.
– Знаете, у нас в труппе кого только не было в разное время – и проститутки, и убийцы, из воров получаются хорошие гимнасты, а лучшим атлетом был бывший кожевник с пятнами от растворов по всему телу. У него такая рожа была, что мы рассказывали, как спасли его из пожара в доках, где его держали в клетке. И нам все верили. Что бы вы ни устроили – меня это не удивит. Хоть щенков жрите. И волнуют меня не сплетни и не зверушки, меня волнует, что нам придется здесь ночевать, а утром, видимо, искать проклятое поместье.
Он встал, кое-как приладил выбитую дверь экипажа и подошел к костру, от которого остались лишь седые угли.
Готфрид был прав. Что-то было не так – разлитое в воздухе, неуловимо неправильное и тревожное. Поэтому он и срывался на чародея – так на Альбионе не любили рыжих кошек и стрижей, которые показывали на близкую беду, но ничего о ней не говорили. Уж лучше вовсе не знать, что должно случиться, чем изводить себя ожиданием.
Что не так? Еще кто-то нападет? Поблизости волчья стая? Или что еще не так?
Сначала он заметил пятна. Темные, бесформенные, они растекались на сером сумеречном снегу вокруг экипажа и уходили в лес.
Штефан знал, что это за пятна. Все кровавые следы он засыпал несколько часов назад, и вот теперь они снова ожили.
Он подошел поближе, стал на колени рядом с ближайшим пятном. Оно было темно-оранжевым, словно ржавчина. Прикоснулся – на пальцах остался тающий, рыхлый снег. Чистый, ни цвета, ни запаха.
– Что за дрянь…
А потом он увидел другие следы. Они вились вокруг поваленной ели, у которой целился в лес первый разбойник, а потом уходили в лес, к реке. Глубокие отпечатки, превращающиеся в полосы у сугробов, и всего два четких следа у колеи от полозьев экипажа. Штефан не видел разницы между волчьими и собачьими следами. Даже не мог определить, сколько зверей метались вокруг экипажа, почему-то в полной тишине.
– Так не бывает, – пробормотал он, разглядывая хаос следов и пятен на недавно безупречно-глазурном снегу. – Хезер! Хезер, иди сюда! – опомнившись, позвал Штефан.
Она подошла – Штефан слышал ее шаги, и как снег сухо хрустел под ее ногами. Он должен был услышать и зверей, но они появились со стороны реки и исчезли. Вернулись откуда пришли. И скорее всего, они придут снова.
– Видишь ржавчину? – спросил он, указывая на пятна.
– Вижу, – удивленно ответила Хезер, а потом наклонилась и коснулась пятна. Зачерпнула, растерла между ладоней, долго принюхивалась и даже лизнула указательный палец.
– Это снег, – сказал Штефан. – Чистый снег.
– Но тут была кровь… может, она как-то просвечивает?..
– Ржавым? Я ничего не понимаю. И еще эти… – он махнул рукой на следы и вдруг подумал, что стоять им здесь незачем. Холод уже просочился в люверсы ботинок, пропитал несколько слоев ткани и с наслаждением вгрызался в кожу.
«Нужно возвращаться», – подумал он. И остался стоять.
Хезер разглядывала следы и что-то бормотала себе под нос. Крыса, спустившись по ее рукаву, настороженно принюхивалась, трогая снег передними лапками. Штефан усмехнулся – все-таки Хезер набралась повадок у своих зверьков.
– Это не волки, – наконец сказала она. – Кажется…
– Откуда ты знаешь?
– У волков следы в строчку и… компактнее, – она попыталась что-то изобразить, раздвигая и сжимая пальцы.
– Но они огромные.
– Может, большая собака. Понимаешь, что это значит?
– Ты думаешь, где-то недалеко деревня? Или это из поместья нас ищут?
Хезер кивнула. Встала, отряхнула юбку. Крыса быстро забралась к ней на плечо – вдоль узора юбки и линии пуговиц на куртке.
– Перфекционистка, – проворчал Штефан. – А если это разбойничьи собаки?
– Наверное, кинулись бы, пока мы хозяев убивали, – пожала плечами Хезер. – А может, их Готфрид напугал? Пошли у него спросим, были у разбойников собачки или нет.
Готфрида в экипаже не было. Он стоял в стороне, за деревьями, и напряженно вглядывался в сгущающуюся темноту у реки. Шарф змеился у его ног черными петлями.
– Готфрид, вы зачем повязку сняли! – Хезер бросилась к нему, отобрала шарф и принялась отряхивать. – Готфрид! Да вы оба меня в гроб вгоните, наклонитесь, я вам надену…
– Я ничего не вижу, – тихо признался он, словно не хотел, чтобы кто-нибудь кроме Хезер услышал. – Вообще.
– Так зачем выперлись, – прошипела она, повязывая шарф. Прежде, чем Готфрид успел выпрямиться, она быстро погладила его по волосам, а потом дунула на ладонь.
– Вы знаете, были ли с разбойниками собаки? – спросил Штефан.
– Собаки… – эхом повторил Готфрид. – Не было собак. Точно не было… Вы нашли какие-то следы?
Штефан кивнул, а потом раздраженно сказал вслух:
– Да.
– А это точно собачьи следы?
– Да откуда я знаю, – огрызнулся он. – Вокруг экипажа резвилась какая-то зверюга, которую мы непонятно как не заметили, а там, где была кровь теперь…
Последние слова Штефан договаривал уже беззвучно, по инерции, потому что со стороны кустов раздался человеческий вздох – тяжелый, утомленный, слишком отчетливый и громкий.
– Идите в экипаж, – тихо сказал он, снимая с плеча ружье.
Следом за вздохом раздался шорох, ритмичный и далекий. Снег с шипением вытянул из углей мерцающее алое тепло, и от костра неожиданно остался только черный отпечаток.
«А если бы чародей не разменялся на доходяг с паршивыми ружьями…» – раздраженно подумал он, пытаясь разглядеть, что происходит за деревьям, темными и неподвижными, словно декорации.
Неожиданно начал давить подвязанный шарфом ворот. Куртка сделалась тяжелой и неудобной, словно мягкий панцирь, сковывающий движения, но не способный защитить.
Первая собака вышла из-за кустов, как только у Штефана за спиной скрипнула дверь экипажа. Нападать собака будто не собиралась – села на снег и уставилась на ружье. Штефан раньше не видел таких псов – огромных и черных, но со светлыми глазами. На длинную шерсть налипли комочки снега.
– Мне стрелять, или нас ищут твои хозяева? – спросил он скорее у себя, чем у собаки. Но ему показалось, что собака ответила – наклонила лобастую безухую голову и вывалила розовый, в черных пятнах, язык.
Вторая собака появилась так же неслышно, как и первая. Вышла из-за его спины, бесшумно прошла мимо, обдав мускусным запахом теплой шерсти и задев его плечо обрубком хвоста, и села у двери экипажа. Штефан, который уже собирался опускать ружье, отошел на пару шагов так, чтобы под прицелом были обе собаки. Так было спокойнее, хоть он и понимал, что застрелить успеет только одну.
Даже на корабле Штефан так мучительно не нуждался в чародее, который «умеет договариваться со зверушками».
Третья собака появилась рядом с первой так неожиданно, что он даже не успел заметить, откуда она взялась.
Из экипажа не доносилось ни звука. Штефан слышал только приближающийся шорох и тяжелое собачье дыхание.
Почему-то он решил следить за первой собакой, а не за той, что сидела ближе. Потому что она, наверное, вела остальных, а может, потому что ему было в общем-то все равно, какая начнет его жрать, а какая закончит.
Секунды ожидания сплетались в минуты, становились осязаемыми – собирались в тугую тяжесть у затылка, стекали каплями пота по спине.
Сначала онемели пальцы. Холод легко просочился между петлями перчаток, потек по кисти дальше, наполнив колкой легкостью запястья. Словно сам лес, полный замерзшей темноты, пытался забрать у него ружье.
Вот сейчас оно упадет в снег, перед лохматым черным монстром с почти человеческими, тоскливыми голубыми глазами и желтыми звериными клыками. И кровь шумит в ушах все отчетливее, шуршит, шуршит, как прибой, становясь все громче. Отчетливее.
Ближе.
За спиной раздалось ровное пыхтение мотора и вспыхнул грязно-рыжий свет, разлился по синему снегу, потянулся к кустам. Собака встала, прищурила глаза, оказавшиеся серо-голубыми, мотнула головой, словно стряхивая воду, а потом скрылась в темноте.
Штефан опустил ружье и обернулся, чувствуя себя полным идиотом. Экипаж стоял совсем близко, скалясь черной квадратной мордой с оранжевыми фонарями. Штефан успел подумать, что обычно фонари гораздо ярче, а на эти он может смотреть даже не щурясь. А потом все глупые мысли и остатки наваждения сменило чувство облегчения. И пусть он умудрился не услышать экипаж – во всем была виновата проклятая псина.