– Прямо в окно мыши ломятся, – пробормотал он и потянулся к ставням. И снова опустил руку – на темной раме и подоконнике виднелись короткие, глубокие царапины, обнажающие светлую древесину. Вокруг каждой царапины были густо рассыпаны точки, похожие на следы от тонких гвоздей.
Сначала Штефан решил, что это следы когтей, и шутить про мышей сразу расхотелось. Но потом, приглядевшись, понял, что царапины скорее оставило лезвие ножа.
Штефан еще недолго постоял, разглядывая изуродованное окно, а потом решил, что ничего не хочет об этом знать, закрыл ставни и плотно задернул шторы. Оделся в полутьме и вышел из спальни, надеясь, что дом не состоит из лабиринта путаных коридоров с ловушками.
Коридор был широким и хорошо освещенным. Штефан без труда нашел выход на лестницу и тут же перегнулся через перила, чтобы рассмотреть то, что происходило внизу.
Девушка в платье горничной тащила огромную корзину, полную белья. У нее под ногами распластался огромный рыжий кот, которого она пинками двигала перед собой.
– Фройлян моет полы? – дружелюбно спросил Штефан, впрочем, не рассчитывая, что его поймут.
Девушка подняла глаза и улыбнулась. Подвинула кота ногой и поставила корзину на пол, поправила выбившуюся из-под косынки светлую прядь.
– Пока вы спали, герр Надоши, полы трижды перемыть успели, – ответила она на чистом кайзерстатском. – Он много ест и много спит, – она указала на кота. – Вы много едите?
– Порядочно, – признался Штефан.
– Ну, значит, он как вы, – философски заключила она, поднимая корзину. – Где столовая знаете? Завтрак вы проспали, но кофе вам, наверное, нальют.
– Понятия не имею. А что, могут и не налить?
Дом определенно нравился ему все меньше.
– А вы долго согласны здесь стоять?
Штефан тяжело вздохнул. Он не знал, как полагалось вести себя с хозяевами и их гостями гардарским слугам, но кайзерстатская прислуга по праву считалась худшей на континенте.
– Нет, не очень.
– Ну тогда пойдемте до прачечной сходим, и я вас отведу, – предложила девушка. – Меня, кстати, Изой зовут. Вы кота будете пинать или корзину нести?
– Если бы я все еще работал в цирке – взял бы тебя продавать билеты, – проворчал Штефан, все-таки забирая корзину. – Зачем пинать кота?
– Он скучает когда один остается, – сообщила Иза, поднимая кота за шкирку. – Ложится на пузо и орет, как дурной, пока его кто-нибудь не подберет и не отнесет туда, где люди.
– У него парализованы лапы?
– Ага, колбасой. Здесь вообще-то очень много котов, но мне нравится только этот – другие злыдни.
– Ты давно здесь работаешь? – спросил Штефан, пытаясь запомнить дорогу. Это было непросто – все коридоры были оклеены одинаковыми обоями, двери во всех комнатах были одинаковыми. И под каждой одинаковой дверью белела широкая полоска соли.
А еще повсюду сновала прислуга – Штефан сбился со счета, сколько он видел сосредоточенных девушек и парней, которые что-то оттирали, мыли, приколачивали и подклеивали. Было ощущение, что за ночь отстроили половину дома и теперь заканчивали ремонт.
– С осени. Ага, вот видите эту ручку? Дергайте и ставьте на подложку корзину, ее опустят. Вот спасибо вам, герр Надоши.
– Правила на дверях читала?
– Как не читать. Наизусть заучить заставили.
– И что ты думаешь?
– Думаю, все аристократы с придурью, – пожала плечами она. – Вот был у меня хозяин, так он мочился исключительно в окно, потому что думал, что воздух в доме эти отравляют… миазмы. Всю стену снаружи обоссал, там раз в год облицовку меняли. И не спрашивайте, как он срать ходил, все равно вам не скажу. А сестра моя у художницы служила, так она как напьется – ну то есть каждый день – мужиков водила, вообще любых, какой первый на улице попадется – того и тащит. У ее дома не пройти было, человек по тридцать каждую ночь чуть не хороводы вокруг забора водили, иногда до драк доходило, вот так-то. А вот скажите мне, господин Надоши, как прикажете правилам следовать – написано, не отвечать на вопросы, заданные ночью. А если вы будете уборную ночью искать – сталбыть мне вам тоже не отвечать, извольте в окошко? А ночью ведь и ставни открывать нельзя, и как быть?
Иза говорила и возмущенно размахивала котом, а Штефан против воли улыбался все шире. Этого ему и не хватало – чтобы кто-то посмеялся над страхами, свел все грозные предзнаменования к простому и понятному смыслу: придурь. Штефана устраивала такая мотивация.
– А вы, говорят, фокусник? – кокетливо спросила Иза.
– Нет, я антрепренер. Нанимаю фокусников на работу, – уточнил он, заметив, что Иза не поняла.
– То есть фокусы не показываете? – расстроилась она.
Штефан вздохнул. Если бы Иза была первой или даже десятой очаровательной девушкой в его жизни, кто задавал этот вопрос.
– А что это у тебя под косынкой? Нет, вот тут, левее, гляди-ка, – он щелкнул пальцами над ее ухом.
Иза вытащила из волос бумажный цветок, на который Штефан смотрел с легким отвращением – лепестки были помяты, а в сердцевине, кажется, затерялось несколько крошек. Штефан носил по десятку таких во всех внутренних карманах, потому что эффектно подаренный девушке или ребенку цветок часто располагал к нему людей и даже решал исход переговоров. Но о том, что цветы надо иногда менять, Штефан постоянно забывал.
Иза улыбнулась и спрятала цветок под передник.
– А вот столовая, просите кофе, не стесняйтесь!
– Иза? – окликнул ее Штефан, когда она развернулась, чтобы уйти. – Правда полы-то трижды перемыли?
– Госпожа Вижевская через два дня прибудет, – она зачем-то изобразила реверанс. – Ух, страшно! А вы ее видели?
– Она нас пригласила.
– И какая она?..
С лестницы раздался ритмичный скрип и вторящие ему удары трости.
– Аристократка, – подмигнул Штефан и обернулся.
– Доброе утро, господин Надоши, – кивнула ему Берта. – Вы, видимо, сильно устали в дороге. Ваш чародей с утра сидит в столовой, все рвется посмотреть дом и пристает к слугам с вопросами. Я хотела выделить ему провожатого, но раз вы проснулись – удовлетворите его любопытство.
– Он прозрел? – спокойно спросил Штефан, опираясь о косяк. Берта медленно спускалась, придерживаясь за перила. Строгое черное платье, уложенные в низкий пучок русые волосы с редкой проседью – в образе экономки она должна была стать понятнее. Ближе, человечнее, несмотря на рост, уродливый протез и навязчивый стук черной трости. Но почему-то теперь ее облик тревожил еще больше.
– Увы. Поэтому я и не могу выпустить его одного, а вся прислуга занята. Скоро приедет Ида. Пойдемте.
Столовая была большой и светлой. Все газовые светильники были начищены до блеска, и Штефан не сомневался, что вечером зажжется каждый. Если ночью дом казался темным, пустым и заброшенным, то теперь он напоминал упавший на землю пчелиный улей.
Готфрид сидел на углу огромного темного стола. Перед ним была расстелена большая льняная салфетка, на которой стоял носатый медный кофейник, белая кружка, уже покрытая темными потеками, масленка, подставка с тостами и чистая пустая тарелка.
– Доброе утро, – окликнул его Штефан. – Как вы себя чувствуете?
– Прекрасно, – криво улыбнулся чародей. На нем были черные очки, а на белоснежном отглаженном шарфе Штефан заметил несколько пятнышек от кофе.
– Кажется, колдовать вы сможете не скоро, – заключил Штефан, садясь рядом.
– Скоро, – сказала Берта, прежде чем Готфрид успел ответить. – Это место… благотворно влияет на способности чародеев. А еще здесь чистая вода и прекрасный воздух. Это все, что нужно человеку, чтобы чувствовать себя… живым.
– Как вы колдуете? – спросил Готфрид, склонив голову к плечу. Штефану не понравился этот жест – так прислушивалась Вижевская.
– Я… лечу людей.
– Значит, вы можете вернуть ему зрение?
Берта стояла, опираясь рукой о край стола, и на контрасте с черным деревом ее длинные пальцы обрели неестественную, алебастровую белизну. Штефан поймал себя на неожиданной мысли об очках – он хотел бы отпечатать этот момент. Если из чего и должно было состоять «новое искусство», то из таких ускользающих, ярких вспышек образов и эмоций.
– Могу, – наконец ответила она. – Но не стану.
– Почему?
– Штефан, не нужно, – неожиданно твердо попросил его Готфрид, зачем-то заведя руку ему за спину. Штефан поморщился – чародей явно пытался положить руку ему на плечо, но промахнулся.
– Почему? – повторил он, глядя Берте в глаза. Сейчас они казались скорее карими – цвета высохшей, побуревшей травы.
– Мы все должны нести ответственность за свои поступки, – наконец ответила она. Тема явно была ей неприятна. – Ваш друг хорошо это знает. Лучше заплатить за колдовство цену, которое оно требует, чем возвращать… проценты. Простите, мне нужно на кухню. Я распоряжусь, чтобы подали кофе. Позже я сама покажу вам дом.
Она кивнула и убрала руку со стола. Штефан смотрел ей в спину и боролся с желанием потребовать, чтобы их немедленно отвезли на станцию. Пока не начались метели, которые запрут их в одном доме с женщиной, у которой ко всем недостаткам только что добавилась весьма своеобразная мораль.
– Она права, – миролюбиво сказал Готфрид. – Я действительно поступил против… даже собственных правил.
– Иначе нас бы убили, – процедил Штефан. Он не мог смотреть Готфриду в лицо – чародей, как бы ни раздражал, был его сотрудником, и видеть его беспомощным и ослепшим было неприятно. Словно это он, Штефан, не уследил еще и за ним.
– Я тоже так решил. Но… наша вера учит вмешиваться как можно меньше – нарушая ход вещей, мы берем ответственность за их исход.
Штефан вдруг подумал, какую вульгарную историю рассказала бы сейчас Иза. Если бы он услышал что-нибудь вроде «был у меня хозяин, который страдал запорами, потому что считал, что иначе вмешается в судьбу ночного горшка», ему, пожалуй, стало бы намного легче.
– Расскажите мне о доме, – попросил Готфрид, поднимая пустую чашку. Штефан молча смотрел, как он пытается из нее отпить, потом ставит на стол и медленно проводит рукой над столом в поисках кофейника.