– Дом, кажется, почти новый, но здесь много старых вещей и старой мебели. На стенах газовые светильники, но в нашем коридоре ночью было темно – я решил, что они не работают, но теперь думаю, что их просто не зажигают, – Штефан налил кофе в чашку и со стуком поставил на стол. – Везде люди, часть в форме, часть одеты как попало – может, из деревни пришли помогать, – вспомнил он. Все-таки он больше разглядывал девчонку с котом, чем дом и прислугу.
– А где соль?
– Под каждым порогом что я видел, широкой полоской, на окнах вроде тоже есть. Вы что-нибудь знаете о таких… обрядах?
– Рядом кто-нибудь есть? – тихо спросил Готфрид.
– Нет.
– Я думаю Ида – незарегистрированная чародейка-иллюзионистка. Вряд ли сильная, иначе ее давно бы заметили, или она платит взятки. Думаю, она себя не контролирует и наводит какие-нибудь мороки.
– А зачем соль и правила на дверях?
– От слуг и гостей, – пожал плечами Готфрид. – Знаете, Штефан, чародейки… чаще всего… – он нервно пощелкал пальцами, а потом твердо закончил: – Сумасшедшие. Но я уверен, что в доме нет никаких монстров, и что нам ничего… инфернального не угрожает. Скорее всего Ида ходит во сне и пугается, если с ней заговорить, а про предметы и еду ночью просто придумали, чтобы…
– Роб! Роб, ну-ка поди сюда, – раздался из-за двери голос Берты. – Нам нужно место для трех трупов… так возьми Уолиша, и скажи Иру готовить экипаж!
Штефан молча смотрел на Готфрида.
– Разбойников нужно похоронить, – спокойно напомнил чародей. – А извозчика наверняка похоронят родственники.
– Я только что познакомился с горничной, – медленно начал Штефан. – Ее зовут Иза, и она работает здесь с осени. Она из Кайзерстата. И Берта только что позвала троих с явно не гардарскими именами. Эй, парень, откуда ты родом? – он поймал за рукав белого кителя черноволосого поваренка, который принес поднос с кофе, яйцами и тостами.
– Из Кайзерстата… господин, – без особой учтивости ответил он.
– Давно здесь работаешь?
– С осени.
– На кухне есть люди не из Кайзерстата и работающие не с осени? Отвечай. Мы здесь по особому приглашению госпожи Вижевской, ты же не хочешь остаться без работы посреди зимы?
– Двух девчонок наняли месяц назад. Из Флер, – поморщился парень. – И главный повар, Берток Масарош из Хаайргат.
– Давно здесь работает повар?
– С осени. Пустите, мне идти надо!
Штефан отпустил поваренка и, морщась, налил кофе в чистую чашку.
– Ну и как вам? Вся прислуга – иностранцы и наняты примерно в одно время. А где вся прошлая прислуга?
– Мы знаем только о горничной и кухонных рабочих, – медленно сказал Готфрид. – Я согласен, что это выглядит… очень странно. Но… скажите, дом большой?
– Достаточно.
– Значит, прислуги здесь много? Сколько человек? Тридцать, пятьдесят?
Штефан попытался вспомнить сколько девушек в форме он видел. На кухне служили минимум четверо, при усадьбе должна была быть псарня, где Берта держала своих собак, должны быть еще дворовые рабочие, двое едут с Бертой за мертвецами, да еще извозчик, и это только те люди, кого Штефан сразу смог вспомнить.
– Думаю да, может быть даже больше, – признался он.
– Какими бы ни были странными правила, я не думаю, что эти люди каждый год убивают полсотни человек. К тому же Берта явно ответственно относится к работе и дорожит доверием Вижевской. Значит, слуг она подбирает тщательно. Вы хорошо представляете, что такое нанять такой штат.
Штефан хмыкнул. Нет, он не думал, что Берта каждый год убивает прислугу. Не думал, что она нанимает ее в других странах потому что в Гардарике никто не хочет с ней связываться – иначе им бы еще в Кродграде рассказали про усадьбу со странными надписями на дверях.
Но это вовсе не значило, что его не тревожил огромный дом, полный недавно нанятой прислуги.
– То есть вы считаете, что ничего страшного в доме нет? – прямо спросил Штефан, выгребая на тост сваренное всмятку яйцо.
– Отчего же, – задумчиво ответил Готфрид. – Я лишь думаю, что мы не можем доподлинно знать, чего стоит бояться. Но одно могу сказать точно – не того, что тянется из стен.
…
Вечером Штефан сел писать Томасу письмо. Стулья им принесли, и он до ночи сгорбившись наполнял дорогую бумагу дешевыми словами, отдающими театральной патетикой. «Жаль», «подвел», «умерли», «новый проект», «с надеждой на», «получил перевод», «в нашу последнюю встречу» – слова прилипали к листу словно мухи и казались Штефану такими же отвратительными. Он никогда не умел писать личные письма.
В конце концов он не выдержал, безжалостно смял все листы вместе со всеми прилипшими мухами, и начал писать деловое письмо. Он расчертил поля и наполнил их цифрами, показывающими падения и взлеты доходов за последние два месяца. Он начертил таблицу, где напротив имени каждого артиста стояла сухая, официальная формулировка, сообщающая, почему он покинул труппу. Он на двух листах перечислил весь проданный реквизит и указал его стоимость. Только о задатке писать не стал – не потому что так уж мучился совестью, а потому что боялся, что Томас отправит деньги Епифановичу.
В конце он так же сухо поинтересовался здоровьем Тесс и поставил размашистую подпись.
– Томас решит, что ты на него злишься, – тихо сказала Хезер, разглядывая письма из-за его плеча.
– Хочешь написать сама? – огрызнулся он.
– Я напишу Тесс. Расскажу, как все было и совру, что сейчас у нас все хорошо. Почему ты не написал про очки?
Штефан задумчиво почесал подбородок кончиком ручки.
– Не знаю, – ответил он. – Берта сказала, что очки не опасны. Но мне все равно кажется, что это… злая вещь.
– Почему бы тебе не спросить Берту?
– Ты видела, как она мечется? По-моему, если Вижевская приедет в дом, где есть хоть одна пылинка, Берта просто перегрызет прислугу. Кстати, ты видела батлера?
– Того заморенного мужика, который бегал за Бертой со списком винных бутылок и показывал ей серебряные ложечки?
– Вот именно. Я видел, как он потом бился головой о стену. И еще минуту обои разглядывал как закончил – вмятины искал. Мне кажется, тут по ночам нельзя в зеркала смотреть не потому, что на дверях написано, а потому, что Берта с другого конца дома почувствует, что ты нарушил правила, появится у тебя за спиной и вырвет тебе глаза.
– Перестань, Берта просто… экстравагантная, – вымученно улыбнулась Хезер.
Рядом с Бертой Хезер почти все время молчала и старалась держаться у Штефана за спиной. Она и рядом с обычными людьми выглядела ребенком, а когда она стояла с Бертой, Штефану казалось, что она может катать Хезер на воротнике, как крыску.
– Знаю я такую экстравагантность, – проворчал он, складывая письмо. – Надеюсь, они их не сжигают, а действительно возят на почту.
– Как иначе. Пошли спать.
В эту ночь он не смог уснуть сразу. Смотрел, как пляшут на ковре тени тлеющих углей, похожие на черные щупальца, обвившие колесо Энни. Прислушивался к ровному дыханию спящей Хезер, скрипам и шорохам, которыми полнился дом.
Он ждал, он почти хотел, чтобы что-то начало царапать стекло снаружи, или чтобы из-под двери показались чьи-то черные пальцы – тогда можно было бы сказать, что он прав. Убраться из этого дома с чистой совестью, если им только дадут это сделать.
И тогда он не будет больше думать, что чародей и проповедник оказался разумнее него. И что его, прагматика и материалиста, до одури напугали надписи на дверях.
Но ничего не происходило, и чем тусклее становились угли, тем больше путался и тускнел мир. В конце концов Штефан уснул, так и не дождавшись никаких зловещих знаков.
…
Когда он проснулся, в комнате было холодно и темно. Хезер спала, положив голову ему на живот. Штефан отодвинул ее, решив, что проснулся от того, что стало трудно дышать, и закрыл глаза.
Из коридора раздался удар трости, и уютная темнота под веками взорвалась сетью трещин. Он медленно открыл глаза.
Стук повторился, а за ним раздался приглушенный скрип и звук, с которым что-то тяжелое и металлическое волочат по паркету. Под дверь, в соль и темноту полился дрожащий желтый свет.
Штефан хотел закрыть глаза и сделать вид, что ничего не происходит. Но он заставил себя подняться, накинуть халат и пройти к двери. Он позволил себе лишь пару секунд колебания, а потом повернул ручку и открыл дверь.
Берта стояла прямо перед ним, заслоняя темноту коридора. В руках она держала керосиновую лампу, которую прикрыла ладонью, как только он открыл дверь.
Штефан не мог ответить себе, зачем он вообще встал с кровати, но явно не за тем, чтобы рассматривать вышитые белыми нитями цветы на вороте ее темно-синего халата. Хотя по-настоящему впечатляли, конечно, вовсе не цветы.
Наконец он поднял глаза. Берта улыбнулась и медленно поднесла к губам указательный палец. А потом ударила тростью по косяку и медленно двинулась к следующей комнате. Штефан смотрел, как она идет, тяжело опираясь на трость и подволакивая протез. Она дошла до соседней двери, за которой, насколько Штефану было известно, находилась пустая спальня. Постояла, разглядывая узоры на темном дереве. Потом слегка наклонилась, разглядывая соль. Ударила по косяку и пошла к следующей двери.
Штефан понятия не имел, зачем она это делает. Видно было, что Берта устала и ходит с трудом. Наверное, ей даже было больно – старые протезы были очень громоздкими и неудобными, с таким же успехом она могла опираться на деревянную ногу.
Он хотел закрыть дверь и лечь спать, потому что это было не его дело, действия Берты не имели никакого смысла, а еще он все равно ничем не мог помочь. Но вместо этого он обулся, вышел в коридор и закрыл за собой дверь.
Берта обернулась. Ее белое лицо, подсвеченное снизу желтым керосиновым светом, казалось одновременно зловещим и печальным. И Штефан забрал у нее лампу. Подал ей руку и кивнул, не говоря ни слова. Кто знает, она или Вижевская настоящая хозяйка этого дома, с которой нельзя разговаривать ночью, но на дверях ничего не было написано о том, что нельзя помочь немолодой женщине обойти дом, если уж ей зачем-то это понадобилось.