– А кому завещано состояние?
– Не знаю, – пожала плечами Иза, выжимая тряпку. – Может всяким школам раздадут, которые фрау Вижевская содержит, она же эта, как ее…
– Меценатка, – подсказал Штефан.
– Ага, вот. А может, она экономке все отписала и детям ейным.
– У Берты есть дети?
Иза быстро обернулась, проверяя, закрыта ли дверь, и жестом позвала Штефана подойти поближе.
– Тут деревня неподалеку, – заговорщицки прошептала она, – так половина деревни, если не больше – ее родственники. Говорят, у нее семь дочерей и два сына – правда, сыновья вроде приемные. Еще у нее вроде были сестры, но по-моему они умерли. Но внуков теперь у фрау Блой – я со счета сбилась. Они вечно к ней таскаются, прислуге потом водки наливают перед отбоем. Повар, герр Масарош, к ужину штуки такие жарит… вот такая корявина из теста, а сверху орехи с шоколадом…
– Куртёшкалач, – вспомнил Штефан название простой сладости, которую жарили над углями в каждой уличной палатке с едой.
– Словечко-то, да не приснится оно Спящему больше никогда, так вот, герр Масарош для этой штуки тесто в здоровенном тазу замешивает, и потом крошки повсюду, вообще везде – на полу, на мебели, по всему столу… – Иза зябко поежилась, и трагически повторила: – Крошки!
Штефан не разделял настроения Изы. Если кто и мог окончательно лишить дом зловещей ауры, то это дети. Толпа детей со спиральками из теста. Дети шумят, пачкают ковры, скатерти и обивку, бьют посуду, носятся по коридорам и залезают в такие места, о которых хозяева дома сами не знали.
Даже монстры бессильны против детей со сладостями – не зря в Кайзерстате так любили сказку про старую чародейку-людоедку, которую утопили в чане кипящего сиропа двое сирот. В ее честь в конце октября, на Райфхейм, продавали леденцы в виде человечков, и Штефану всегда казалось, что это очень злая шутка – леденцы в виде насаженного на палку трупа сваренной в сиропе женщины.
Вот что дети делали с монстрами. Вот кого на самом деле стоило бояться.
– А еще мы потом соль пересыпаем, – продолжила Иза. – По всему дому. Дети разбивают линии под каждым порогом, а фрау Блой заставляет возвращать как было. А соль рассыпанную подметать…
– Ее же нельзя трогать?
– Фрау Блой все можно, и когда фрау Блой рядом стоит все можно, а вот…
– Почему оконные рамы изрезаны? – перебил ее Штефан, вспомнив, что соль есть не только под порогами.
– Путаете что-то, герр Надоши, все с окнами в порядке, – оскорбилась она. – Только вчера в вашей спальне их мыла.
Штефан внимательно посмотрел на нее. Потом на тряпку и блестящую каминную решетку. Встретился с усталым взглядом Астора Вижевского. Вспомнил про детей. И вспомнил о своем решении не думать об оконных рамах, потому что еще несколько секунд назад был уверен, что дом окончательно перестал пугать.
– Покажи мне дом. – Он решил, что нужно держаться своих намерений. – Все равно тебе не дадут долго натирать эту решетку.
– Ох, ну инастырный вы, господин Надоши! Пойдемте, – Иза решительно бросила тряпку в ведро и вытерла руки о передник. – Где там ваши друзья?
…
Иза не обманула – она смогла показать только первый этаж и то крыло второго, где были их спальни.
Ничего интересного они не увидели: в их крыле сплошные коридоры – обои серо-стального оттенка, темный паркет, изрезанные правилами двери, за которыми таятся темные холодные комнаты с мебелью, накрытой белой тканью. На первом этаже – хозяйственные помещения, столовая, гостиная, библиотека и отдельная комната отдыха, где, как сказала Иза, «фрау Блой по вечерам вышивает».
Штефан осмотрел все оконные рамы. В каждой спальне, начиная со своей – царапин не было. Гладкое темное дерево, едва заметно пахнущее антипожарной пропиткой.
В любом другом случае Штефану бы хватило увиденного. Он собирался работать в этом доме, и все, что нужно было для работы – по крайней мере сейчас – у него было. Его не интересовал интерьер спальни Вижевской, как и цвет обоев в коридорах другого крыла. Но Штефан чувствовал, что заглянуть во флигели ему придется. Даже если Берта будет против.
Готфрид снял очки и сообщил, что видит пятна, но уже в библиотеке надел снова. Впрочем, его любопытства это не уменьшило – он щупал обивку мебели, гладил столешницы и даже обнюхал каминную полку.
Библиотека была прохладной и темной. Весь дом был похож на рисунки в альбионском мебельном каталоге – бездушные интерьеры, комнаты словно гостиничные номера, чисто убранные и пустые. Даже комната отдыха Берты не казалась обжитой – только на одном из кресел лежала кружевная салфетка. Ни сухих цветов в напольных вазах, ни статуэток на пустых полках, ни патины сажи в камине.
Библиотека была совсем не такой. Узкие стеллажи, снабженные подписями на гардарском, перемежались со стеклянными витринами, на полках которых лежали раскрытые книги – видимо, редкие издания – вставленные в рамки желтые страницы и гербарии. Мертвые буквы рядом с мертвыми растениями, распятыми на таких же мертвых листах.
– А что вокруг дома? – спросила Хезер, наблюдая, как Готфрид кончиками пальцев гладит корешки книг.
– Снег, – философски ответила Иза. – Дохрена снега, фрау Доу. Ну и под снегом… сад есть. Сарай с дровами, сарай с углем прямо рядом с котельной, на другом конце участка есть домик для прислуги, которая не живет в доме – там садовники, дворники и парень-скотник.
– Скотник? – Готфрид отвлекся от окна. – Фрау Вижевская держит скот прямо в поместье?
– Там курятник и хлев с козочками, – пожала плечами Иза. – Говорят, она любит козочек.
– И курочек? – серьезно уточнил Готфрид.
– Бульон. Из курочек она любит бульон, фрау Блой специально повара искала чтобы он супы лучше всех варил. Мы с Питером – ну, со скотником – разговаривали… пару раз, было дело, да, так он за курочками и козочками лучше ухаживает, чем за бабами. Травой специальной кормит, чуть ли не тряпочкой каждое зернышко протирает… Ух, красивые они у него – козочки белые-белые, куры все кругленькие, как на картинке, а у козочек козляточки недавно родились, такие славные…
Хезер закатила глаза и отвернулась. Ей явно не нравилась Иза.
– Мы можем познакомиться с поваром? – спросил Штефан, чтобы прервать поток умиления над зверушками. Впрочем он подозревал, что настоящим объектом умиления в этой истории был скотник Питер.
– Если поговорить хотите – завтра. Если умереть – могу сегодня отвести, только я на кухню заходить не буду, – предупредила Иза.
– Штефан, будьте любезны, – Готфрид не глядя снял с полки одну из книг и жестом попросил его подойти. – Скажите, как выглядит это издание?
– Это том в зеленой обложке с золотым тиснением. На корешке орнамент, издание старое, – честно попытался разглядеть в книге хоть что-то необычное Штефан.
Готфрид пробормотал что-то и потянул с полки следующую книгу. Раскрыл на середине, обнюхал, словно старался втянуть слова со страниц.
В этот момент по-птичьи зачирикали встроенные в стены динамики. Иза торопливо отряхнула передник и схватила Штефана за рукав.
– Приехала! – с ужасом прошептала она. – Да оставьте вы книжку, герр Рэнди, идемте скорее!
Она схватила Штефана за рукав и потащила к выходу. Он услышал, как за его спиной раздраженно фыркнула Хезер. Она немного задержалась, чтобы вывести Готфрида. Штефан хотел сам помочь чародею, но Иза вцепилась в него так, будто в доме начался пожар.
В холле собралось столько людей, что Штефан сперва решил, что встречать Вижевскую пришла вся деревня. Он сбился со счета на пятом десятке – здесь были и горничные, и кухонные рабочие, и даже ужасающего вида мужчина, заросший бородой до самых глаз. На нем была чистая рубашка и галстук в тонкую полоску. Иза наконец выпустила Штефана и встала рядом с черноглазым парнем в шерстяном пиджаке, который явно был ему не по размеру.
Берта стояла на лестнице. Встретившись с Штефаном взглядом, она тростью указала на декоративную колонну недалеко от входа и начала медленно спускаться. Рядом с ней стоял пожилой мужчина в синем сюртуке – Штефан смутно припомнил, что это управляющий, которого не было видно все эти дни.
Хезер встала рядом с колонной. Презрительно оглядела накрахмаленно-прилизанную прислугу, а потом все-таки стянула с волос алую повязку и убрала в карман. Штефан растрепал ее примятые кудри, и она заставила его задержать руку в волосах, придержав за запонку.
– Здесь слишком холодно, чтобы спать одной, – тихо сказала она. – Если хочешь интрижку – подожди до весны.
– Я хочу вернуться в Кайзерстат. А оттуда во Флер, где еще теплее. Хочу кредит, нормальную работу, полную табакерку дури и утопить очки. А интрижку не хочу, – улыбнулся он, не отнимая руку. Волосы у нее были теплые и тяжелые, и он вдруг почувствовал, как в душе шевельнулось нечто странное – похожее на радость встречи после долгой разлуки. Они спали рядом, вместе ели и работали, пережили утрату антрепризы, вместе приехали сюда. Занимались любовью, говорили друг с другом и даже были откровенны, но почему-то в этот момент он чувствовал, будто она вернулась к нему из затянувшегося путешествия.
Стук открывшихся дверей нарушил ход мыслей, разметал запутавшиеся чувства. В наступившей тишине по полу мерно застучали каблуки.
Штефан поднял глаза и наконец опустил руку.
Вижевская стояла перед выстроившейся прислугой словно перед расстрельной командой. Выглядела она ужасно – хуже, чем при их последней встрече. Макияж расплылся, словно она добиралась пешком сквозь метель, а не ехала в экипаже. На губах толстым слоем была наложена жирная помада, какую обычно используют, чтобы скрыть сухость, под глазами синяками чернели потеки подводки, а на щеках лежали темные тени сухих румян – Штефан мог разглядеть неправильный грим с последнего ряда в темном зале, и эта уродливая оплывшая маска почти физически раздражала.
Белоснежная горностаевая шуба, наполовину спущенная с плеч, волочилась за Вижевской как шлейф. В холле царило неловкое молчание – жалостливая брезгливость, смешанная с ужасом, сгустилась в воздухе. Она пахла духами и мокрым мехом.