Вижевская молча обводила прислугу мертвым голубым взглядом, но ее губы презрительно кривились, а пальцы нервно подрагивали. Штефан редко радовался своему росту, но сейчас он был готов пригнуться еще ниже, лишь бы стеклянный взгляд не останавливался на его лице.
– Ида, – позвала Берта. – Ида, ты… задержалась.
Она нашла взглядом Берту – та успела спуститься и теперь стояла перед горничными, которые, казалось, пытались спрятаться за ее спину.
Штефан видел, как губы Иды дрогнули, сломав презрительную алую линию.
– У меня были дела, – сдавленно ответила она. – Очень важные… – она сделала к Берте шаг и остановилась, – дела…
Вижевская стояла, опустив руки, и Штефану показалось, что он видит в стеклянных глазах навернувшиеся слезы. А потом вдруг бросилась Берте на шею.
Соскользнувшая шуба сугробом серебрилась на темном паркете. Штефан заметил, как все в коридоре одновременно опустили глаза, и ему на мгновение стало жутко, но он не стал отводить взгляд.
Ида Вижевская надрывно рыдала, прижавшись к плечу своей экономки. Ей пришлось встать на ступеньку, чтобы дотянуться, но ее явно не волновали такие мелочи. Ее не волновало даже внимание прислуги. Она что-то жалобно бормотала по-гардарски, а Берта молча гладила ее по спине.
– Что-то случилось в дороге? – очень тихо спросил Готфрид, наклонившись к нему.
– Нет, она как будто… соскучилась, – неуверенно ответил Штефан.
Одна из горничных торопливо подобрала шубу и принялась ее расправлять. Остальные смотрели на нее почти с ненавистью – они не догадались заняться делом и перестать быть частью неловкой сцены.
– Берта говорит: «что у тебя за дела, посмотри на себя в зеркало», – монотонно забормотал Готфрид по-морлисски. – Ида отвечает: «я не могла приехать раньше, главное я успела». Берта говорит, что это не главное, главное – чтобы ей было хорошо – или чтобы она была в порядке, я не разобрал, – Ида ответила, что уже много лет ей хорошо только в этот день, Берта сказала, что в этот день ей по-настоящему плохо, просто она не хочет это признать, но сейчас это неважно и ей нужно умыться.
– Как я с ней согласен, – проворчал Штефан.
– Берта спрашивает, где батлер, – продолжал бубнить себе под нос Готфрид. – Ида говорит, что его нужно забрать.
Штефан с трудом вспомнил нервного мужчину в клетчатом пиджаке, который вился за Бертой с набором ложек на черной бархатной подложке. Когда Берта не останавливалась рассмотреть ложки, батлер делал такое лицо, будто она его лично оскорбила.
– Ужин через два часа, – бросила Берта, обнимая Вижевскую за плечи. Это прозвучало одновременно приглашением и предупреждением.
Раздался синхронный шорох юбок и скрип каблуков. Холл опустел до того, как женщины успели подняться до середины лестницы.
Штефан зашел за колонну и потянул за собой Готфрида и Хезер – так их не будет видно с лестницы. Ему казалось, что на него только что накатила волна высотой в три человеческих роста, еще и поднявшая со дна весь мусор, которым отдыхающие на пляже месяцами щедро угощали море. Волна схлынула, оставив усеянный дрянью берег. Фантазия была такой осязаемой и мерзкой, что Штефан, не удержавшись, провел ладонью по лицу, стряхивая невидимую воду и водоросли.
– Она выглядела больной, – мрачно сказал он Готфриду. – В дом зашла с таким лицом, как будто в дерьмо наступила. Потом увидела Берту и бросилась с ней обниматься и рыдать. Вы что-нибудь понимаете?
– Скорее всего она колдует, – задумчиво сказал Готфрид. – Или, что вероятнее, она не колдует. Пытается сдерживаться, чтобы ее не заметили. Если Берта говорила правду и в этом месте есть какой-то Узел – значит, она ездит сюда восстанавливаться.
– Нам нужно о чем-то переживать? – спросила Хезер, возвращая повязку.
– Не думаю, – пожал плечами Готфрид. – Но за ужином мы в любом случае это обсудим.
…
Они сидели в столовой не меньше получаса. Остывали тарелки из подогретого фарфора, которые неизвестно зачем сразу поставили на стол, нервно сминались салфетки рядом с фужерами. Берта сидела рядом с пустым темным креслом во главе стола с совершенно безмятежным видом, а вот управляющий напротив нее постоянно вытягивал сигарету из портсигара, а потом совал ее обратно. Хезер не стесняясь курила, стряхивая пепел в блюдце, которое держала на весу испуганная горничная – видимо, боялась что уголек упадет на скатерть. Готфрид, казалось, уснул, упершись подбородком в узел белой петли.
Штефан смотрел, как тают в воздухе кольца сигаретного дыма. Пока что это было самым увлекательным занятием, и он был очень благодарен за него Хезер.
Наконец, дверь распахнулась.
– Госпожа Ида Вижевская, – придушенно пискнула горничная, поспешив скрыться в темноте коридора.
Хезер неторопясь потушила сигарету. Штефан пихнул Готфрида в бок и встал одновременно с управляющим, который тут же подал руку Берте.
Иду Вижевскую Штефан узнал только по глазам. Он впервые видел ее без косметики и сложной прически, и не мог сказать, какое амплуа было эпатажнее.
Ида спустилась к ужину в голубом халате, расшитом золотыми цветами – он видел такие среди вещей, которые выносили из опустевших домов мародеры в Гунхэго. Волосы она заплела в косу, свернула ее в узел на затылке и проткнула шпилькой из черного дерева.
Вместе с макияжем она, казалось, смыла с лица не меньше десяти лет жизни. Очень тяжелых лет, полных болезней и невзгод. Теперь она выглядела ровесницей Штефана.
– Садитесь, – широко улыбнулась она. – Берта, почему мы сидим в темноте?
Штефан переглянулся с Хезер. В столовой горели все газовые светильники, и света было даже слишком много. Берта кивнула горничной, которая держала блюдце для Хезер, и она, запалив длинную спичку, принялась зажигать свечи, расставленные между тарелок и пустых подставок.
Ида села, расправив подол халата и поправив воротник. О своем наряде она не сказала ни слова, но Берта смотрела на нее с легким неодобрением.
Вижевская обвела сидящих взглядом, который, пожалуй, можно было назвать благожелательным – когда ее мимика не была ярко подчеркнута запавшей в морщинки пудрой и яркой помадой, читать ее стало труднее.
Впрочем, в следующую секунду благожелательность сменилась ужасом, который трудно было спутать с другим чувством – уголки ее губ спазматически опустились, глаза широко распахнулись, а пальцы сжали край стола так, что скатерть начала скользить, увлекая за собой тарелки и фужеры.
– А с вами что случилось? – прошептала она.
– Госпожа Вижевская к вам обращается, Готфрид, – уточнил Штефан. Чародей был занят – он сосредоточенно ощупывал серебряную десертную ложку.
– А? Ах да… по пути сюда на нас напали, госпожа. Господин Надоши решил эту проблему, но мне пришлось колдовать. Ничего страшного не случилось.
– Но вы ослепли! – в ее голосе отчетливо заскрежетала ненависть. – Эти блоки… я всегда говорила, что с людьми нельзя так обращаться. Даже в цирках перестали издеваться над животными, потому что все понимают, что это отвратительно…
Штефан хотел сказать, что издеваться над животными перестали, потому что их содержание перестало окупаться, но благоразумно промолчал.
– Вы должны знать, что чародейская сила не всегда подконтрольна, – миролюбиво ответил Готфрид, которого, казалось, нисколько не заботили его блоки и вынужденная слепота. – Так гораздо лучше, чем потом очнуться и понять, что ты совершил нечто непоправимое.
– Ничто не оправдывает жизни в постоянной боли. Ничто не оправдывает слепоты, – процедила Вижевская. – Если вы сидите здесь со своими блоками, значит, вы уже совершили «непоправимое»?
– Да, – невозмутимо ответил Готфрид. – Совершил.
– Но вы не сдались властям. Вы сбежали. Значит, вы не хотите искупления? Зачем же вы защищаете эти… порядки?
– Вот, – чародей постучал кончиком пальца по дужке очков, – мое искупление. Если бы я не сбежал – меня ждал бы расстрел. Как только меня поймают – меня ждет расстрел. Пустота, госпожа Вижевская. Никакого искупления в смерти нет.
– О, какие знакомые слова, – поморщилась Вижевская.
Штефан краем глаза заметил лакея, замершего с фарфоровой супницей у дверей кухни. Ида тоже заметила его и махнула рукой.
Пока накрывали на стол все сидели молча, напряженно уставившись в свои тарелки. Только Хезер что-то бормотала, вытягивая под столом карты из колоды, и Берта наблюдала за ней, едва заметно усмехаясь.
– Впрочем, делайте что хотите, – наконец фыркнула Вижевская. – А теперь расскажите, господин Надоши, что вы привезли?
– Очки, – уклончиво ответил он. – Простите, я не смогу показать их без Готфрида, но как только он сможет колдовать…
– Что они делают? – перебила она, подавшись вперед.
Штефан глубоко вздохнул. Перед ним стояла полная тарелка мяса, тушенного в густом перечном соусе, и он безошибочно узнал сладковатые ноты паприки, которую так любили в Хаайргат. Вся еда в приюте пахла именно так. Теперь ему еще меньше хотелось оставаться за этим столом.
– Они… простите, госпожа, я не лгал вам, когда говорил, что это новое искусство – мне трудно описать словами, как работает этот предмет, – он попытался увернуться от вопроса.
Он не хотел выглядеть идиотом, рассказывая о волшебных очках, которые позволяют увидеть мир глазами оператора. И не хотел показывать записи, пока не снимет хоть что-то пристойное, а не случайное убийство и собственное ворчание.
– Если фрау Блой согласится помочь, вы можете показать очки, – спокойно сказал Готфрид.
Штефан представил, как топит его в супнице с гуляшом и улыбнулся:
– Конечно. Если фрау Блой согласится.
– Что нужно сделать? – заинтересовалась Берта.
Кто-то потерся о его ногу под столом. Штефан приподнял скатерть и посмотрел вниз. Дымчато-серая кошка поставила ему на колено передние лапы и выпустила когти.
– … узел на стыке трубки и окуляра, а второй – под линзой. Вам нужно просто попытаться его расслабить, он крепко завязан, но все равно не переусердствуйте, энергии сопротивления хватит, чтобы… – Готфрид нес какую-то чушь, сняв очки и водя по ним пальцем. Берта наблюдала со сдержанным любопытством, а Вижевская – с жадным интересом, приоткрыв рот и перебирая кончиками пальцев по краю стола.