– Смотри…
Он не хотел ни на что смотреть. Так не хотел, что был готов поменяться с Готфридом местами.
Штефан с трудом сфокусировал взгляд на Хезер. Она сидела, одной рукой вцепившись в ворот рубашки, а другой указывала на окно.
Стекло дрожало, будто о него билась птица, а из-под занавесок сочился дым. Штефан не чувствовал запаха гари, не слышал треска пламени, только видел густую черноту, текущую сквозь закрытые ставни.
– А еще там… слышишь? – прошептала Хезер.
Кто-то стучал по косяку в такт ударам о стекло. Под дверь лился желтый свет.
Штефан представил, как Берта стоит за дверями и стучит тростью по их двери. Она поднимает фонарь и смотрит на нацарапанные правила.
У нее печальное лицо.
«Берта, открой дверь!»
– Не бойся, – сказал он, успев удивиться собственному спокойствию. – Все будет хорошо.
– Штефан, там какая-то дрянь в стекло долбится, другая дрянь в дверь, и в комнате полно дыма! – зло прошипела Хезер, и в ее голосе зазвенели слезы.
А Штефан подумал, что если она проснулась и испугалась – значит, стук не иначе предвестник пробуждения Спящего. И еще о том, что он почему-то совсем не боится, и в этом есть что-то неправильное.
– Иди сюда, – позвал он.
– Штефан…
– Мы ничего не можем сделать, – тихо сказал он, проводя ладонью по ее вздыбленным волосам. – Дом не горит. Окно никто не выбивает. В дверь никто не ломится…
– Мне снилось, что я ползу по лестнице, – всхлипнула Хезер. – Я ползу, а меня тянут назад, и у меня такая юбка тяжелая, и повсюду дым…
– Мне приснилось, что я сгорел заживо, – улыбнулся он, кутая ее в одеяло.
Теперь стучали в соседнюю дверь, а вот окно продолжало вздрагивать от ударов. Штефан ладонью закрыл глаза Хезер, чтобы она не видела, как на обоях в полутьме оживают узоры – на темных линиях появлялись тонкие волоски, похожие на усики насекомых. Теперь они вздрагивали в такт ударам об окно.
Если бы это была птица, она бы давно разбила стекло. Может, ее останавливает соль на подоконнике?
Какая разница, если этого всего на самом деле не существует. Спящему снятся абсурдные Сны, и иногда в его Снах появляются призраки и тени. Призраки дыма. Призраки сгоревших заживо мужчин и призраки женщин, которые не успели доползти до лестницы.
В этих мыслях была какая-то умиротворяющая, светлая тоска, совершенно неожиданная и вовсе неподходящая кошмарам о пожаре.
Хезер больше не пыталась ничего объяснять, только тихо плакала, прижавшись лицом к его плечу. У нее был холодный нос и холодные щеки, а слезы казались горячими, как угольки.
– Совсем не страшно, – прошептал он. – Совсем не больно. Да и не с нами это вовсе.
Одеяло обнимало сонным сухим теплом, а в подушке, казалось, можно было утонуть. Хезер всхлипывала все реже, и ее лицо стало горячим, только нос остался холодным. Штефан с улыбкой смотрел, как сгущается призрачный дым и тускнеет свет фонаря Берты, которая уходила все дальше по коридору.
Ему было хорошо. Это было забытое чувство из детства, в котором он жил с родителями – будто за окном гроза, и визжит ветер, ломится в дом вместе со всеми своими ледяными дождинками и истеричными порывами. Но не может прорваться, обтекает дом, словно вода волнорез. А в спальне мягкий свет и теплая кровать, и завтра будет новый день.
– Почему ты улыбаешься? – шепотом спросила Хезер, вытирая слезы уголком одеяла.
– Потому что мы живы, – просто сказал он. И поцеловал ее, чтобы запечатать эти слова, пока они не передумали быть правдой.
…
Ида спустилась к завтраку в приличном виде. На ней больше не было халата и ночной сорочки, волосы она свернула в тугой узел на затылке. Она сидела во главе стола, пила кофе и лениво крошила тонкими пальцами лежащую перед ней булочку. Готфрид уже сидел рядом, в выглаженной рубашке и без очков. Он щурил воспаленные глаза и что-то рассказывал Иде по-гардарски. Она хмурилась и разбрасывала по тарелке крошки.
– Доброе утро, – сказала она не поднимая взгляда. – Как спалось?
– Просто оху… прекрасно, госпожа, – буркнул Штефан.
– Кофе, – с ненавистью прохрипела Хезер, поймав за рукав горничную, которая пыталась поставить перед ней тарелку.
Хезер злилась с самого утра. Она сломала расческу, когда расчесывалась, и Штефан видел в ее кудрях застрявший зубчик гребня, но не решался об этом сказать – ему казалось, что она просто вырвет клок волос. Синяки под глазами она пыталась припудрить, но не то перепутала оттенки, не то слишком побледнела, и теперь казалось, что она положила под глаза по половинке абрикоса.
– А вам как спалось, Готфрид? – Хезер сладко улыбнулась чародею.
– Знаете, не очень, – легко признался он. – Снилась какая-то чушь.
– Неужели? – Ида погладила растерзанную булочку кончиками пальцев. – Берта, доброе утро! Нашим гостям плохо спалось. Как думаешь, может стоит проветривать комнаты на ночь?
– Ты считаешь это забавным? – холодно спросила Берта.
Штефан никак не мог понять их отношений – Берта вела себя без тени пиетета, положенного прислуге. Более того, она вела себя как хозяйка дома, а Ида – как его гость. Берта даже не стеснялась звать Иду на «ты» при посторонних. А Ида вместо того, чтобы ее осадить, с радостью поддерживала эту игру.
– Простите, господин Рэнди, – Берта обернулась к чародею. – Надеюсь, такое больше не повторится. Госпожа Доу, у вас тоже была тяжелая ночь? Если хотите, я прикажу к ужину подать чай, я сама собирала и сушила травы летом…
– Вы очень любезны, – ответила Хезер, и ее лицо немного разгладилось. – Можем ли мы поговорить о… природе ваших запретов?
– Нет, – ответила за нее Ида. – Не можем.
– Тогда об ужине через неделю? – предложил Штефан.
– Ко мне придут гости. Я хочу, чтобы вы сняли подготовку к приему и сам прием. Вы при этом должны будете молчать.
– Госпожа, в таком случае нам стоит наконец-то обсудить подробности нашей сделки, – поморщился Штефан. – Я обещал вам показать нечто новое – вы обещали решить наши проблемы с чародеем и жандармерией. Мы еще не исследовали эти очки, и вы согласились дать нам такую возможность…
– Мне нужно… запомнить этот прием, господин Надоши, – Ида смяла скатала маленький шарик из хлебного мякиша и тут же уронила на тарелку. – И эти очки… я готова назначить вам… всем троим еженедельную оплату. Разумеется, я возьму на себя… бытовые вопросы. Это если говорить об исследовании… Сколько вы хотите за запись?
Штефан переглянулся с Хезер.
– Нам нужно поговорить с Готфридом… – осторожно начал он.
– С вашим чародеем мы… все обсудим отдельно, – Ида бросила на Готфрида быстрый взгляд, и Штефан заметил, как дрогнули ее губы.
– Мне нужно чтобы вы оплатили операцию у лучшего альбионского протезиста, – пожал плечами Штефан. – Для пожилой женщины. Скорее всего, у нее проблемы с позвоночником.
Ида вздрогнула, будто он на нее замахнулся. Штефан не впервые отметил, что нижняя половина лица у нее более подвижна, чем верхняя – он видел, как на миг искривились ее губы и напрягся подбородок. И лишь слегка прищурились глаза.
– Это ваша родственница?
– Униформист, – с легким удивлением ответил он. – Это мать бывшего владельца нашей антрепризы. Мы с Хезер обещали ему помочь.
– Я оплачу, – глухо сказала она. – Вы запишете мой прием. И подготовку.
– Ида, мы же договорились, – подала голос Берта. Она забрала у горничной поднос, на котором стоял запотевший глиняный кувшин, высокий керамический стакан и что-то похожее на солонку с крышкой.
– Ты думаешь, мне нравится каждый год это терпеть? – Ида раздраженно отодвинула от себя тарелку. – Разве ты делала бы иначе?
– Делала бы, – ровно ответила Берта.
В стакане было не то молоко, не то сливки – что-то густое и белое, льющееся в стакан ровным тяжелым потоком.
– Господин Надоши, почему вы хотите оплатить операцию этой женщине?
Если бы в голосе Иды послышалась хоть тень издевки или любопытство – Штефан бы промолчал. Может, огрызнулся бы, и может, даже расторг бы договор. Но она спрашивала устало, будто отчаялась найти аргумент в затянувшемся споре и робко призывала Штефана в свидетели.
– Томас Даверс, основатель нашей антрепризы, помог нам с Хезер много лет назад. Не только дал работу, он…
Штефан осекся. Он не любил разговоров на личные темы. Особенно с деловыми партнерами.
– Томас подобрал нас на улице, – уверенно сказала Хезер. – Мы росли в приютах, у нас нет родителей, и нам никто ничего не был должен. Целый мир не должен, и Томас тоже. Но за все, что он нам дал, мы теперь должны втройне.
В ее словах не чувствовалось гордости или уверенности – скорее в них сквозила странная горечь. И Штефан почувствовал, как еще нерассеявшаяся мутная ночная нежность сменяется раздражением.
Берта поставила кувшин на поднос – керамическое донышко глухо скрипнуло о металл – и сняла крышку с солонки.
– Видишь, Берта. Дети должны своим родителям, а родители – детям, – печально сказала Ида.
Берта молча наклонила солонку над стаканом. В молоко тонкой струйкой полилось что-то темно-красное.
– Это мед, – глухо пояснила она. – Особый мед, – она выровняла солонку.
Берта кончиком пальца стерла капельку меда с ободка, а потом вытерла руку о салфетку. Размешала длинной ложкой, и Штефан заметил, как в белом до синевы молоке расходятся розовые облака.
– Должны, – ответила она, протягивая стакан Иде. – Но господин Надоши не твой отец, не твой сын и даже не твой брат.
– О, зачем же, – Ида широко улыбнулась Штефану и сжала круглый бок стакана. – Господин Надоши берет мои деньги. Это куда лучше.
…
Бертока Масароша Штефан нашел в погребе. Он стоял, ссутулившись и скрестив руки на груди, и не отрываясь смотрел на длинные заколоченные ящики из тонких досок, между которыми виднелась солома.
– Урр Масарош? – окликнул его Штефан. Даже короткое хаайргатское обращение царапнуло горло.
– Здравствуйте.
Повар был рыжим, полным и очень высоким. Он неприятно напомин