Штефан заслушался и не заметил, как лежащие на полу покрытые перьями щупальца-нити пришли в движение.
– Только твое имя не узнал никто, шепчутся вокруг, и слова – стекло…
Что-то ткнулось ему в ладонь, острое и ледяное. Он медленно опустил взгляд.
В полумраке коридора светились рыжие птичьи глаза. Змея Иды рисовала кольца и петли на темном паркете. Ее хвост терялся в темноте, а тяжелый медный клюв почти касался его рукава.
Штефан сделал осторожный шаг в сторону от проема. Змея следила за ним, по-птичьи склонив голову.
– Что вы здесь делаете, господин Надоши? – раздался раздраженный голос Иды.
Он обернулся. В приоткрытой двери виднелась только широкая полоска света и обрывки теней на полу. Штефан почему-то был уверен, что если он снова подойдет к двери – увидит Иду и Берту на том же месте, где они были минуту назад.
– Зачем вышли из спальни? – в голосе Иды послышалась наигранная капризность. – Почему вы не спите?
Штефан отчетливо понял, что это те самые вопросы, на которые нельзя отвечать ночью. Днем он бы тоже остерегся.
– Почему вы не зайдете, господин Надоши? – позвала его Берта. – Разве вы шли сюда? Может, вы искали лестницу вниз, железную лестницу?..
Штефан обернулся. Змея с тихим шорохом стягивала кольца к порогу, только голова ее оставалась неподвижной. Круглые глаза на мгновение затянуло пленкой.
– Вы ведь видели железную лестницу, господин Надоши?..
«Лестницу. Железную лестницу. Ага, – подумал Штефан. – Очень хорошо. В жопу лестницу. В жопу мёд».
Змея предостерегающе щелкнула клювом.
«И у меня даже нет очков, чтобы все это снять. Ни одной причины смотреть железную лестницу. Ни-од-ной».
Печальные птичьи глаза, шорох сворачивающихся колец, колыбельная Берты и золотящийся в фарфоровых креманках мед – этого точно было мало, чтобы заставить его бродить по дому со странным чудовищем, задающим странные вопросы.
– Все будет хорошо. Нам всем нужно просто пережить завтрашний день… – бормотала Берта.
«Она ведь тоже не говорила с Идой ночью, – раздраженно подумал Штефан, медленно пятясь к лестнице. – Как работают проклятые запреты?!»
– И все будет хорошо, – печально пообещала она. Штефан ей не поверил, и змея, он был готов спорить, тоже. – Все будет хорошо. Может, на этот раз и правда хорошо, Астор.
Штефан остановился на третьей ступеньке. Змея опустила голову, почти касаясь клювом толстой полоски соли под порогом.
У мужа Иды не гардарское имя – наверняка его мать была из кайзерстатской аристократии. Наверное, Берта и пела не Иде.
Почему-то ему совсем не было страшно – может, потому что он отвык бояться еще пока лежал в гунхэгском окопе, в грязи по самый подбородок, может, потому что Иде с ее причудами едва удавалось переэпатировать Несс Вольфериц, а может, потому что верил Готфриду. Штефан много лет работал с чародеями-иллюзионистами и видел тысячи разных иллюзий – от цветов, которые светились в темноте, до животных, у которых был мягкий мех. Если Ида – незарегистрированная иллюзионистка, то здесь она может колдовать как ей заблагорассудится, к тому же Готфрид что-то там говорил про хорошую энергетику.
Иллюзии еще никого не убивали. А тоска – да что тоска. Штефан не был на улице больше двух недель, и после прошлой кочевой жизни у него начала развиваться клаустрофобия. Вряд ли во всем была виновата наколдованная змея.
Он думал об этом, поднимаясь по лестнице. Думал, чувствуя, как в затылок нацелились медовые фонари птичьих глаз. И думал, открывая дверь в гостевое крыло.
А потом в комнате закричала Хезер, и он перестал думать.
Штефан больше не заботился о том, чтобы его не услышали, и о змее не заботился тоже. Он отпирал дверь, и физически ощущал, как вслед за движением ключа медленно, слишком медленно, с щелчком расходятся пазы в замке.
Хезер сидела на полу, вцепившись в подол юбки, на которую нашивала бант. Готфрид стоял рядом с ней на коленях, сжимая ее запястья и что-то говорил, низко и зло, вбивая каждое слово в сознание, словно гвоздь.
Они подняли глаза одновременно. У Хезер взгляд был растерянным и испуганным, а у Готфрида – неожиданно мечтательным.
– Вы только посмотрите! – восторженно пробормотал он за секунду до того, как Штефан окончательно решил, что чародея все-таки лучше пристрелить. – Это же просто потрясающе!
Он выпустил Хезер и схватился за подол юбки, зеленый, в черных пятнах. Кровь пропитала оборки и капала на ковер.
– Хезер… – прошептал он, оттолкнув чародея и осторожно взяв ее за манжеты.
Вариантов быть не могло – чтобы кровь так пропитала юбку, Хезер должна была порезаться ножницами, причем очень серьезно. Пожалуй, даже напороться на них животом или вскрыть себе вены. На обеих руках.
Но она только мотала головой и молчала, с ужасом глядя на испачканную ткань. Он не мог найти ни одной царапины, только ее пальцы были испачканы красным.
– Это не настоящая кровь, – сказал Готфрид, отползая к ножке кровати. Юбку он сжимал в руках, и Штефану казалось, что он вот-вот начнет ее обнюхивать. – Это иллюзия.
Штефан посмотрел на свои руки. На руки Хезер. У него не было никаких сомнений в реальности этой крови – она была теплой, липкой, и он был уверен, что вкус у нее был металлически-соленый.
– Иллюзии кто-то наводит, – процедил он, вставая. – Вам лучше уйти.
Он хотел успокоить Хезер, отмыть руки от крови и больше никогда, чтобы он ни услышал, чтобы ни втемяшилось ему в голову, никогда больше не выходить из комнаты ночью. А как только стихнут метели, они с Хезер уедут. Вернутся в Кайзерстат или поедут к Томасу в Эгберт, чтобы помочь ухаживать за Тесс.
Но чародей покачал головой, а за дверью раздался скрип протеза.
– Вы не понимаете, – настойчиво сказал Готфрид. – Иллюзия нестабильна. Эта не разрушается даже боевым заклинанием.
– Вы использовали боевые заклинания на…
– Штефан… – всхлипнула Хезер у него за спиной.
Он обернулся. Она сжимала в руках собственный подол – с такими же пятнами, отчетливо багровыми на серой ткани.
– Это не мое, – прошептала она, а потом зажмурилась и провела ладонями от затылка к кончику носа, словно умывающаяся крыса. На ее щеках остались широкие красные полосы. – Да что за херня?!
Хезер больше не выглядела напуганной. Она встала, покрутилась, разглядывая подол, а потом обвиняющее уставилась на Штефана:
– Что это?!
– Я откуда знаю?! – опешил он от неожиданной смены настроения.
– Я думала, что все-таки допекла Спящего и перестаю Ему сниться, – фыркнула Хезер. – Ну-ка, – она открыла шкаф и зажгла ближайший фонарь на стене. – Замечательно. Готфрид, верните женщине тряпки, а?
Штефан, наконец опомнившись, встал с пола и заглянул ей через плечо.
Несколько платьев – коротких сценических и длинных повседневных – висели на вешалках, и кровь с их подолов редкими каплями пачкала остальные вещи, сложенные стопками внизу.
– Господин Надоши? – По косяку часто застучали. – У вас все в порядке?
Это был голос Берты, озабоченный и растерянный. И Берта задавала вопросы, на которые, Штефан чувствовал, можно отвечать. Но он не хотел.
– Будет проще, если вы разрешите мне войти, – тихо сказала Берта. Не спросила, можно ли ей войти, и почему-то сразу стала раздражать чуть меньше.
Он открыл дверь и жестом обвел комнату.
– Нет, у нас не все в порядке.
Готфрид так и остался сидеть на полу в обнимку с окровавленной тряпкой. Хезер, в заляпанном кровью платье скептически смотрела, как из шкафа на ковер текут тонкие черные струйки. Ее лицо было испачкано кровью, ее руки были испачканы кровью, и Штефан только сейчас понял, что сам выглядит не лучше.
– И мы даже не вспоминали, как забивать скот, – проворчал он, пропуская Берту. На ней был непривычный брючный костюм, и плотная ткань не могла скрыть очертания протеза.
– Мне очень жаль, – пробормотала она, рассеянно оглядывая комнату. – Я… не могу это убрать.
– В таком случае, Ида может? – спросил Штефан, машинально вытирая руку о штаны. Поморщился, подошел к столику для умывания и опустил руки в таз с холодной водой. Нахмурился. Потер одну ладонь другой и обернулся.
Берта смотрела на него с жалостью, Готфрид – с восторженным интересом естествоиспытателя, и только у Хезер было нормальное лицо. И она явно тоже начинала раздражаться.
– Не смывается, – он показал Берте окровавленные руки. – Пачкает ткань, но не смывается.
– Мне жаль, господин Надоши, – устало сказала она. – Ида вообще не должна была вас привозить. Особенно сейчас. Я говорила ей, что никакая… страсть к коллекционированию этого не оправдывает, но…
– Она может это убрать? – перебила ее Хезер.
– Ида спит, – почти виновато ответила Берта. – Ее нельзя будить, Ида… Ида нездорова.
– Все заметили, – поморщился Штефан.
– Как она это сделала? – спросил Готфрид, наконец вставая. Штефан ждал, что он споткнется или промахнется мимо кровати, на которую опирался, но Готфрид только упрямо щурился, крепче сжимал зеленую ткань и слепнуть явно не собирался.
– Не со зла, – уклончиво ответила Берта.
– Как она прячется? – с лица чародея вдруг исчезла вся мечтательная любознательность, и появилось совсем другое выражение – злой, отчаянной надежды. – У нее нет блоков. Она ходит во сне и ни хрена себя не контролирует, – продолжал он, улыбаясь и встряхивая юбкой. – Чародейка, которая может создавать такие устойчивые иллюзии, должна стоять на учете. Должна служить в армии, я работал с гардарскими чародеями – у вас точно такое же дерьмо, как в других странах. Как она прячется, фрау Блой?
Штефан успел порадоваться, что Готфрид не видел змею. Впрочем, из-за той глупости с последней записью у чародея появилась возможность это исправить.
Берта не выглядела напуганной. Смотрела на чародея сверху вниз, склонив голову к плечу, совсем как змея в коридоре. Штефан ясно читал по ее лицу, что она собирается врать.
– Под домом природный Узел, – наконец сказала она. – Очень большой силы. Поэтому чародеям здесь хорошо…