Если подумать, это было неплохое представление.
– Может, ты приехал потому, что Спящий увидел такой Сон? Может, все это потому, что Спящему пора проснуться?
– Иди в задницу со своими сентенциями, мальчик, – процедил Штефан. – Мне хватает одного проповедника.
– Ты когда-нибудь думал, почему Спящий спит?
– Потому что его затрахали другие настырные Боги, которым что-то было вечно надо? Может, у него была жена со скверным характером и десяток божков-детишек? Или, может, у него тоже был цирк?!
Штефан раздраженно фыркнул и обернулся. Гора пирожных в лотке опасно покачнулась, а на арене часто бились осколки.
Бенджамин Берг сидел на ступеньку выше и улыбался. Штефан смотрел на него и ничего не чувствовал – ни удивления, ни страха. Так и надо было.
Левая половина лица Бена была изуродована выстрелом. На виске зияла черная, сочащаяся кровью дыра. Бен отодвинул рукой слипшиеся от крови светлые кудри с правого виска и показал штанцмарку.
– Дети смеются, – зачем-то сказал Штефан, будто Бен сам не слышал.
– Это очень занимательно, Штефан, как ты думаешь?
– Нет.
– Может, у тебя будет шанс передумать? – Бен подмигнул ему оставшимся глазом, красным, как у Готфрида, когда тот надрывался.
И Штефан проснулся, а дети продолжали смеяться.
…
Он с трудом открыл глаза, позволяя шершавому полумраку спальни проникнуть под веки. Никакого цирка, конечно, не было. И Бенджамина Берга.
Был приторный запах пирожных и детский смех.
Штефан поморщился и растер ладонями виски, словно надеясь, что так разгонит кровь, и ему перестанет мерещиться всякая чушь.
Из-за двери раздалось хихиканье и заговорщицкий шепот, а следом – удаляющийся топот и визгливое кошачье мяуканье. В этот момент Штефан окончательно поверил, что чушь никуда не денется и в доме действительно откуда-то взялись дети.
Часы показывали пять, и судя по тому, как настойчиво вкручивалась в виски головная боль, Штефану не удалось проспать до пяти утра, избежав проклятого приема.
А еще кажется он спал на самом краю кровати, потому что болела еще и шея, а Хезер обнимала его подушку и чему-то счастливо улыбалась во сне. С учетом того, что это под его подушкой лежал револьвер, Штефан сомневался, что Хезер снится, как она завела себе новую крысу или купила еще пару клеток с канарейками.
Он подумал, надо ли будить Хезер. Решил, что лучше дать ей подольше поулыбаться снам об убийстве, или что ее там обрадовало. Долго искал в темноте одежду, кое-как застегнул жилет и наконец очень осторожно вытянул из-под подушки револьвер. Потому что спускаться к Иде без оружия казалось ему ужасной глупостью.
Стоило ему выйти из спальни, как мимо пронесся рыжий кот, которого таскала Иза. Штефан не подозревал, что это жирное и праздное существо может так быстро перемещаться, но за ним бежали двое мальчишек лет восьми, и он прекрасно понимал кота. Кроме того, что мальчики были абсолютно одинаковыми – с одинаковыми светлыми кудряшками, неприятно царапнувшими воспоминаниями об изуродованном Бене – в одинаковых желтых рубашках и черных жилетах, ничего необычного в них не было.
Штефан пожал плечами и вышел на лестницу.
Детей было не двое. Их было не меньше двух десятков – мальчиков и девочек, младшему из тех, кого он успел разглядеть было около трех, а старшей девчонке – лет пятнадцать. Она сидела на ступеньках и морщила веснушчатый нос, наблюдая за какой-то безумной игрой внизу. Трое мальчишек прятались за подставкой с розовой вазой, а четверо ползли к ним по ковру, разглядывая узоры.
– Igrayut v jandarmov, – с отвращением сообщила она, не оборачиваясь.
На девчонке было красное, явно парадное платье. Светлые волосы пытались собрать в прическу, но по ее спине змеились несколько прядей, а с затылка и висков свисали выпавшие шпильки с дешевыми камнями.
– Не понимаю, – честно сообщил Штефан.
– Вы ра-а-азве из прислу-у-уги? – поморщилась девочка. Акцент у нее был заметный, и Штефану казалось, что девчонка собиралась завыть.
– Меня пригласила госпожа Вижевская, – скептически сказал он, глядя, как один из мальчишек прячется за синюю портьеру. Раздался жалобный визг петель, и Штефан заранее посочувствовал Берте, которая так берегла свои занавески.
– А, вы из худо-о-ожников те-е-ети Иды? – она наконец обернулась. У нее были темно-зеленые глаза – как у Берты. На шее красовалась аляпистая ленточка из зеленого бархата, не подходящая к платью. Штефан улыбнулся.
По крайней мере, это точно была обычная девчонка.
– А ты – внучка Берты?
– Ага.
Мимо лестницы проскакал козленок с синим бантом на шее. За ним – девчонка в розовом платье. Она прыгала на одной ноге, и в гвалт вплетался монотонный грохот.
Штефан вспомнил, как Иза жаловалась, что к Берте приходили внуки. Что Берток Масарош готовил им сладости, и что дети разбивали линии из соли и везде раскидывали крошки.
– «Прием» это что, детский день? – пробормотал он, пораженный внезапной догадкой. – А из ближайшей деревни до усадьбы и по метели можно добраться?..
Девочка смотрела на него с нескрываемой жалостью.
– Ида… госпожа Вижевская – твоя тетка? – уточнил он.
– Она воспи-и-итанница ба-а-абушки.
«Берта ее воспитывала? И Вижевская наняла ее экономкой?» – подумал Штефан. И тут же вспомнил, что еще в Кродграде люди говорили что-то о секретаре и поверенной Вижевской, которая решала часть ее дел. Может, Берта занималась какими-то делами из дома, а экономкой представлялась для прислуги, чтобы не вызывать лишних вопросов? Такая заметная женщина, к тому же чародейка – явно ведь она, как и Готфрид, не хочет идти на службу. Но Ида тоже чародейка, тоже не хочет идти на службу – и она свободно ездит по стране. Если она откупается, то вряд ли у нее не хватило денег на взятки для Берты. Но Берта сидит здесь и не может даже поставить нормальный протез.
Штефан мотнул головой, стряхивая мысли. Когда Готфрид окончательно поправится, он сможет сказать, на что способна Ида, а на что – Берта. Тогда и можно будет строить предположения.
– А из гостей будет только семья Берты? – спросил он, запоздало сообразив, что даже не спросил имя девочки. Но она, казалось, совсем не обиделась, даже улыбнулась ему, только в глазах все еще читалась жалость.
Раздался звон и сухой треск. Штефан спустился на пару ступеней ниже.
Мальчишка в зеленой рубашке стоял над розовыми осколками напольной вазы и пытался ногой затолкать их под портьеру.
Кроме девчонки в красном платье Штефан не видел ни одного взрослого, только из гостиной доносились голоса и смех.
– Вы бу-удете рисо-о-овать Астора Вижевского? – внезапно спросила девочка. – Или пейзажи?
– Нет, я… я буду… рисовать прием, – нашелся Штефан. – Не совсем рисовать, скорее фотографировать…
– Так не полу-у-учится. Она пыталась. Не получа-а-ается фотографий.
– Что пыталась?
Девочка только фыркнула.
– А что за пейзажи? – спросил Штефан, поняв, что ответа не дождется.
– Места-а-а… памятны-ы-ые тете И-и-иде места. Где ей было хо-о-оро-о-ошо, – протянула она и прищурилась. Лицо у нее стало по-кошачьи самодовольным.
Штефан вспомнил, что они не в цирке, и что девочка уже не совсем ребенок, и решил, что задерживаться здесь не стоит, тем более что она смотрела на него с какой-то странной заинтересованностью.
Он быстро попрощался и пошел к гостиной. Под ноги ему бросился еще один козленок – с красным бантом. За козленком тащилась хмурая Иза с веником и совком.
– А я думал, тебя съели, – улыбнулся ей Штефан.
– Лучше б съели, – мрачно сказала Иза, не сбавляя шага. – Если госпожа еще свинью изволит притащить – уволюсь тем же днем!
– Там холодно, – философски заметил он.
– Гости же как-то приехали, – бросила она, не оборачиваясь. – Спящий помоги мне, г-дин Надоши, Спящий помоги мне!
– Господин Надоши!
Ида стояла на пороге гостиной и улыбалась ему, как вернувшемуся с войны другу.
– Доброе утро, – хмуро поздоровался он.
Впервые с самого Кродграда Ида оделась прилично. Даже слишком прилично, пожалуй – в глухое бархатное платье темно-фиолетового цвета, черные кружевные перчатки, даже шапочку в тон платью она зачем-то надела, а вокруг нее намотала сетку, скрывающую волосы. Шею и декольте закрывала черная горжетка. По крайней мере, это выглядело лучше пеньюара.
– Хорошо выглядите, – неискренне похвалил он. Ида улыбнулась и покружилась, с шорохом расправив складки юбки.
– Давно не надевала это платье, – заявила она. – Это траурное. Для вдовы, которая не хочет носить черное.
– Но вы вдова и, видимо, не хотите носить черное.
– Ну и что, мне спать теперь в этом дерьмовом платье? – неизвестно чему обрадовалась Ида.
Штефан хотел сказать, что ему было бы куда спокойнее, если бы она спала одетой – а еще спокойнее, если бы она привязывала себя на ночь к кровати – но решил все же проявить вежливость.
– А почему везде бегают козлята? – улыбнулся он в ответ.
– Потому что они нравятся детям.
– А почему везде бегают дети?
– Потому что детям нравятся другие дети, – Ида продолжала улыбаться и была почти очаровательна, и если забыть, что на ней этот уродливый бархат, и что она скребется в двери по ночам. – Пойдемте к нам!
В гостиной было накурено, тесно и темно. Теперь это строгое помещение больше напоминало притон.
У горящего камина сидел Готфрид, судя по лицу, уже изрядно пьяный, и, зажав между коленей бутылку виски, растил на ее горлышке золотые светящиеся цветы. Одна женщина – черноволосая, в розовом платье, опиралась на спинку его кресла и лицо ее было перекошено странной гримасой, будто у нее одновременно прихватило живот и начался инсульт.
Еще одна женщина стояла у старого граммофона и пыталась поставить пластинку. На оттоманке пыталась вышивать совсем молоденькая девчонка, которой место было, скорее, рядом с той, на лестнице. Две женщины в зеленом стояли рядом с камином и наблюдали за Готфридом, одинаково склонив головы, одна к левому плечу, а другая – к правому.