Она дошла до дверей и остановилась. Штефан заметил, что из-под порога исчезла соль. Ида сделала глубокий вдох и прошептала, не открывая дверей:
– Vi mojete voiti.
А потом распахнула дверь.
Штефан ожидал увидеть там что угодно – от монстров до воющей метелью черной пустоты.
Но на пороге стояли трое детей – две девочки и мальчик. Штефан не мог определить, сколько им лет. Они были одного роста, в одинаковых белых шубках. На девочках были одинаковые синие платки, на мальчике – шапка, завязанная под подбородком.
Взрослых с ними не было.
Ида молча взяла за рукава первую девочку, и только тогда Штефан заметил, что рукава у всех троих пустые.
Сердце ударилось о ребра, распустило по венам что-то колючее и ледяное.
Ида одного за другим втянула в дом всех троих. Змей с шорохом развернул кольца, поднялся над полом, заглядывая каждому из детей в глаза. Штефан наконец разглядел их лица – обычные, даже щеки от мороза покраснели. У девочки и мальчика были голубые глаза, такие же, как у портрета над камином, такие же, как у Иды – только живые. У третьей девочки глаза были темными, и Штефан впервые подумал, какими были собственные глаза Иды – те, незрячие, которые она дала вырезать, чтобы вставить искусственные.
Ида сняла с детей шубы, бросила у порога, как недавно – свою. Только подобрать их было некому. Штефан не стал этого делать. Он смотрел, как и договаривались – молча, и не думал ни о чем, потому что сейчас не имел на это права.
Когда они зашли в столовую, никто не сказал ни слова. Только Хезер вздрогнула, а Готфрид вдруг побледнел – мгновенно, почти до серости. Штефан думал, что он увидел змея, но проследив его взгляд понял, что чародей смотрит на детей.
Ида усадила детей на свободные места, и в этот момент Берта коснулась клавиш.
Инструмент звучал не как пианино – из-под клавиш лился чистый, хрустальный перезвон. Сначала Штефан узнал мелодию из недавнего прогремевшего гардарского балета о девочке, попавшей в страну оживших конфет. Потом вспомнил название инструмента – челеста. А потом подумал, как же мало это имеет значения, и как эта звенящая мелодия не подходит происходящему.
Он сел рядом с Хезер. Теперь взрослые сидели неподвижно – дети, словно дождавшись какого-то сигнала, начали есть. Никто не прислуживал за столом, и они сами дотягивались до нужных блюд или жестами просили что-то передать.
Штефан сначала пытался смотреть на других, нормальных детей, но потом не выдержал и обернулся к гостям. Ида не садилась. Она сосредоточенно наполняла стоящие перед детьми чашки медом из мисок, наливая каждому из своей. По очереди поила их из чашек.
Берта играла, не оборачиваясь и не сбиваясь, но Штефан видел ее лицо, и впервые видел, как она плачет, упрямо сжав губы и не вытирая слез. Хезер молча смотрела то на Иду, то на остальных детей. Ее глаза были широко раскрыты, и она выглядела удивленной и слегка напуганной – но никак не печальной. На Хезер было смотреть приятнее всего, но он понимал, что Ида ждала вовсе не этого.
И он смотрел.
Смотрел, как Ида поит детей. Переплетает девочкам светлые косы. Приглаживает мальчику темные кудри, снова наполняет чашки. Гладит лица кончиками пальцев, поправляет воротники и снова наполняет чашки.
Смотрел под стол, где змей складывал голову на колени то девочкам, то мальчику и не по-птичьи щурил янтарные глаза.
Слушал, как играет Берта и смотрел, как она плачет. Слушал, как бьется в воздухе нежный перезвон гардарского балета.
Смотрел как Ида снова наполняет чашки.
И думал, что все же.
Все же это очень грустная история.
Глава 22Крысолов
Гости разъехались утром. Штефан узнал, что до деревни не так далеко, а еще у Иды были какие-то особые экипажи, тяжелые и уродливые, с усиленными фонарями, чтобы можно было ездить на небольшие расстояния даже в метели. Идея бежать из усадьбы в деревню к дружелюбным зеленоглазым родственницам Берты Штефану не нравилась, поэтому он посчитал информацию об экипажах бесполезной.
Штефан ждал, что хуже всего после приема будет Хезер, но она, словно приняв абсурдность происходящего, перестала бояться. Ее рациональным страхам так не подходили мертвые безрукие дети, которых живая мать поила кровью и медом, что Хезер приняла правила игры. Выйдя из столовой она уточнила у Берты, можно ли есть и пить в эту ночь, раз уж правило уже нарушили. Взяла из буфета несколько бутылок бренди, из библиотеки – несколько книг, и сообщила Штефану, что не собирается трезветь ближайшие несколько суток.
Сам Штефан отнесся к произошедшему философски – это змей Иды выпотрошил повара, а дети просто пришли поесть. Ида не показывалась из спальни, не скреблась в двери, не пела песен и не читала стихов, то есть вела себя подобающе, и Штефан был бы только рад, если бы так все и оставалось.
Но его тревожил Готфрид. Чародей напоминал охотничьего пса, услышавшего, как на другом краю леса взлетели гуси. Он не мог приставать с вопросами к Берте и Иде, но это не мешало Готфриду чуть ли не обнюхивать стол, стулья, полы и миски из-под меда. Он даже не дал похоронить или приготовить козлят, оставив тушки снаружи, под крыльцом. Несколько раз Штефан встречался с чародеем в холле – он возвращался с улицы, и его пальто было густо облеплено снегом.
На третий день Штефан, протрезвев, проспавшись и окончательно смирившись, решил, что нужно начинать работать, раз у чародея столько сил и энтузиазма.
Готфрида он нашел в столовой. Он сидел за столом, отодвинув скатерть и прижавшись щекой к деревянной столешнице, и чему-то благостно улыбался.
– Что вас так обрадовало? – спросил Штефан, садясь рядом.
– О, доброе утро, – пробормотал чародей, не поднимая взгляда и не переставая улыбаться. – Я давно хотел с кем-нибудь обсудить… но никак не соберусь…
– Три дня прошло, – мрачно сказал Штефан.
– В самом деле?.. Как вам прием, Штефан?
– Отвратительно, – пожал плечами он. – С меня было достаточно воображаемой крови… специфического толка. И воображаемой змеи.
– Они настоящие, – сказал Готфрид, выпрямляясь, и в этот момент Штефан заметил, что в его обычном благожелательном взгляде искриться паника. – Кровь фальшивая. Змея – настоящая. Дети… дети настоящие.
– Дети пришли одни, – напомнил Штефан. – Вы хотите сказать, что Ида заставила собственных детей-калек шататься по метели, а потом поила их кровью? И почему у всех троих нет рук?
– А вы уверены, что их нет? – почти с мольбой спросил чародей.
– Уверен, – отрезал Штефан. – Я знаю пять способов прикинуться калекой. Знаю, где прячут руки, как двигаются и одеваются в таких случаях. У этих… детей, – сказал он, понизив голос, – действительно не было рук. И у двоих из них глаза мужа Иды.
– Это не такой редкий оттенок…
– В чем вы пытаетесь меня убедить? Что мы не видели мертвых детей? Которые, кстати, исчезли раньше, чем разошлись гости? Куда они, по-вашему, делись? Раз уж на то пошло – мне нужна ваша помощь. Слышите, Готфрид? Помощь. Работа. Ида все еще нам платит.
– Это настоящие дети, – упрямо повторил он. – Настоящие дети. И они действительно мертвые.
– А змея?
– Змея живая, – нехотя признался чародей.
– Я видел, как это… существо распадалось на нитки и висело на перилах, – Штефан начинал злиться. Готфрид рушил стенки карточного домика, в котором он пытался спрятаться от реальности, и никак не желал понять, что нужно заткнуться.
– Значит, вот такое хреновое существо, – нервно усмехнулся Готфрид.
– Может, это очень хороший морок? Нам же объяснили, что тут этот ваш… генератор чародейский, Ида из него невозбранно тянет силу и придумывает себе детей…
– Иллюзии никого не убивают, – процедил Готфрид. – И я сказал вам, дети настоящие. По-вашему я не отличу ребенка от иллюзии?!
– Значит, повара убила Ида? Своими руками?
Штефан оглянулся. Ему не хотелось говорить о таких вещах, сидя в столовой, но проклятый чародей упрямо не желал понимать намеки.
Готфрид сжал кулаки, а потом вдруг подался к нему и зашептал:
– Я нашел их Узел. Нащупал… почувствовал… он крепкий, но небольшой. Им можно пользоваться, можно создавать хорошие мороки, но это должен быть очень, очень сильный чародей. Без блоков, но обученный и очень, очень сильный.
– Значит, это Берта.
– Берта лечит. Чародеям подвластен один вид колдовства, остальные удаются им плохо, вы же знаете. Берта хорошо лечит, значит, не может создавать убедительных иллюзий. Даже если она бывшая боевая чародейка…
– Кстати, это вполне возможно – что, если ее комиссовали, когда она потеряла ногу?
– Чародеев не комиссуют, – процедил Готфрид. – Вы думаете, если бы я мог покалечить себя и жить спокойно, без проклятых блоков – я бы этого не сделал?!
Штефан жалел Готфрида. У чародея была дурацкая вера, которая не давала простого объяснения любой чуши – Сон абсурден.
Спящему иногда снятся удивительно безумные Сны, и со временем можно смириться с чем угодно. Почему бы, в конце концов, не змея. Почему бы не дети.
Но Готфриду нужно знать наверняка. Бедный, глупый чародей. Задает вопросы, ответы на которые ему точно не понравятся.
– Мне нужна ваша помощь, – повторил Штефан, надеясь, что стратегия Хезер сработает, и ему удастся отвлечь Готфрида работой. – С очками. Заодно пересмотрим запись и узнаем, что там получилось.
– С очками?.. – пробормотал он. – Да, конечно, доставайте…
– Да не здесь же! Готфрид, соберитесь, мы в конце концов приехали сюда не любоваться Идой!
Чародея хотелось взять за воротник и потрясти, как заигравшегося щенка. Штефан даже заглянул Готфриду в глаза, но зрачки были в порядке, взгляд был хоть и растерянный, но вовсе не одурманенный.
Готфрид не выглядел одурманенным. Он выглядел человеком, чей мир внезапно начал распадаться на конфетти.
– Есть еще какие-то способы, кроме иллюзий, сделать… такое? – ворчливо спросил Штефан, надеясь, что Готфрид сам придумает себе отговорку. – Я слышал, среди чародеев встречаются некроманты.