– Господин Рэнди, – тихо сказала Берта и положила руку чародею на плечо. – Не стоит.
– Готфрид, давайте покажем госпоже Вижевской запись, – сказал Штефан, встав с кресла. Он порадовался, что Хезер осталась на кухне.
Готфрид молчал. Штефан смотрел на бесстрастное лицо Иды, на преисполненное сочувствия лицо Берты и на усмехающегося чародея, и думал, как его вообще угораздило, и кто из этих троих опаснее.
Он ставил на Готфрида.
В воздухе отчетливо пахло маслом, полиролью и воском. А еще антипожарной пропиткой – ее химические, навязчивые ноты, острые и терпкие, как кровь левиафана, разлитая по палубе, тревожили и мутили сознание. Запах сгущался, в нем слышались дым, валящий из разлома на палубе, машинное масло и кровь.
А потом все изменилось. Душный запах опасности и химии сменился другим – холодным и чистым, неуместным в темной комнате, полной картин. Пахло лесом – листьями, вымытыми дождем, сырой травой и живой, звенящей водой в реке.
Штефан мотнул головой. Запах не уходил. К нему добавился шелест – где-то ветер путался в кронах деревьев, тревожил тонкие ветви.
Штефан медленно опустился в кресло. Ему снова показалось, что пол растекается, а стены тают, только теперь за ними не было наркотически-яркого мира, только комната и золотое сияние, струящееся с одного из пейзажей.
Морок погас так же плавно, как и появился. Сначала потускнело и рассеялось сияние, потеплел и растаял запах леса, сменившись колкостью пропитки. Последним ушел звук, и за мгновение до того, как в библиотеке наступила тишина, Штефану почудился далекий, растерянный голос.
«Ида?..»
Он не сразу узнал его – трудно узнать голос, которым ты один раз говорил во сне. Но у Штефана была хорошая память на лица и голоса.
– Конечно. Давайте покажем запись, – глухо сказал чародей, и Штефан заметил, как разжимаются его пальцы.
А еще заметил взгляд Берты, полный материнского сострадания. Штефан вдруг подумал, что именно так смотрела темная ипостась Бога Готфрида – та, что оплакивает души грешников в Вечной Ночи.
…
В тот вечер они посмотрели запись четыре раза подряд. Горничная принесла огромный медный кофейник, который опустел за неполные два часа. Под конец Штефан глотал остывший кофе как лекарство, хотя понимал, что эта дрянь отчетливо горчит. Берта подсунула ему пузырек с густой прозрачной жидкостью. Штефан узнал тонизирующий концентрат, который пили артисты перед поздними выступлениями, только в этот пузырек добавили что-то еще. Судя по тому мягкому и долгому действию – какой-то дурман, но Штефан не был против.
Четыре раза он смотрел, как размывается фон, а яркость и четкость сохраняет только мед, темный и густой. Как льется кровь с перерезанного горла, пачкает белую козлиную шерсть. Как с шорохом подола сгущается тень, обретая очертания змея.
Смотрел в лица чужих детей, старался ничего не чувствовать и ни о чем не думать, потому что его чувства не имели значения, и потому что все за него сыграла Берта.
Четыре хрустальных балетных перезвона, четыре змея, четыре встречи на пороге.
Двенадцать опустевших мисок, двенадцать испачканных чашек.
Несколько приторно-горьких часов за столом, уставленном десертами.
Под конец Штефан готов был просить у Берты то, что она добавила в тоник, без всяких посторонних травок и экстрактов. А можно морфий или даже опиумные капли, потому что обычного алкоголя явно уже было недостаточно, чтобы успокоить воспалившееся, пульсирующее сознание, полное сиропа и крови.
Готфрид тоже выглядел уставшим, но не больше, чем после выступления в цирке. Штефан вдруг подумал, на что похожа жизнь чародея. Если всякое колдовство стоило ему так дорого, если к усталости примешивалась еще и боль, то Штефан не понимал, зачем Готфрид вообще колдует. Сам он чувствовал себя, будто в одиночку собрал и погрузил в фургон цирковой шатер, причем эта работа не принесла ему желанной отупляющей усталости.
После сеанса Ида впервые за эти дни спустилась к ужину.
Хезер уже сидела за столом, уставшая и чем-то ужасно довольная. От нее больше не пахло алкоголем, а волосы были подвязаны зеленым шарфом.
В столовой было тепло и тихо. Горела только половина светильников, и желто-рыжий полумрак успокаивал усталые глаза и кутал изможденное сознание. Даже алкоголь стал не нужен.
В центре стола на подставке стояла фарфоровая супница, полная тушенного в густом темном соусе мяса. Не такого, как готовил Берток – от мяса отчетливо пахло любимым Идущими чабером, а соус, судя по всему, был приготовлен из вываренных запеченных костей, черного перца и красного вина.
Все-таки Хезер нашла себе занятие гораздо лучше.
…
Паника нахлынула внезапно – обжигающая, оглушительная и беспощадная.
– Просыпайся! – прохрипел Штефан, толкая Хезер.
– В чем дело?..
Он пришел в себя уже отодвигая секретер от двери. Обутый, в пальто, одной рукой Штефан упирался в угол секретера, а другой сжимал выше локтя руку Хезер, которая пыталась укутаться в шаль и сонно щурилась, разглядывая вновь ожившие узоры на обоях и струящийся между досок паркета дым.
– Ну и что это такое? – пробормотала она.
Штефан остановился. Растер лицо колючими обшлагами.
В комнате пахло гарью, а из углов слышался отчетливый треск горящего дерева. Что-то билось в окно снаружи, в воздухе висела плотная взвесь холодного дыма, который не душил и не жег глаза.
То есть не происходило совершенно ничего необычного.
– Горим, – виновато развел руками Штефан. Он совершенно забыл, что в доме случаются еще и фантомные пожары.
Сердце все еще колотилось в нехорошем, рваном паническом ритме, но место ужаса уже заняло привычное раздражение. Все-таки проклятому колдовству удалось проникнуть в его сон, словно то, что жило в доме не желало, чтобы этот день, тяжелый и мутный, наконец закончился.
– А это что?!
Хезер показывала на стену рядом со шкафом. Штефан пригляделся.
Вместо привычных усиков из стены тянулось черное щупальце в пестрых перьях. Оно прилипло к обоям, обвило шнурок выключателя и тянулось к дверной ручке.
– Да не обращай внимания, – пожал плечами Штефан. – Давай спать, к утру само рассосется.
– Гарью пахнет, – пожаловалась Хезер. – Чего это оно опять буянит? Было же вроде… когда Ида только приехала.
– Наверное, она когда перенервничает начинается… вот это, – проворчал он. Интересно, что сказал бы Готфрид про дым. Он тоже настоящий, только мертвый?
– Слушай, пошли отсюда, а? – попросила Хезер. – Давай в библиотеке посидим, или где…
– Не стоит по этому дому по ночам ходить, – резонно заметил Штефан. – Вот ни разу ничего хорошего еще не случилось.
– Не хочу спать в воображаемом дыму, – скривилась она, поправляя шаль. – К тому же ты мне вечно рассказываешь, как тут то волосы расчесывают, то вопросы с подвохом задают. Я, может, тоже хочу посмотреть.
– Ты же боишься.
– Ну, я уже испугалась, – криво усмехнулась Хезер.
Штефан хотел возразить, но потом оглядел комнату – дым сгущался, а усики на обоях шевелились все быстрее – отодвинул секретер и вышел в коридор.
В ту же секунду ему под ноги бросилась черная тень.
Змей замер прямо перед ним, разинув медный клюв. Штефан впервые увидел, как раздуваются перья у него под головой – словно капюшон у кобры.
Хезер вскрикнула, замерев на пороге.
– Не выходи, – тихо сказал ей Штефан, скосив глаза. Змеиный хвост лежат вдоль полоски соли, отрезая путь в комнату.
Он быстро перебрал все правила – вроде, они не нарушили ни одного.
– Вы хотели в библиотеку? – раздался искаженный голос Берты – далекий и хриплый, словно она спрашивала откуда-то из холла.
Словно она задыхалась где-то в холле, задыхалась, но очень, очень хотела, чтобы ее услышали, потому что…
Штефан едва не кивнул, но вовремя вспомнил, что на вопросы отвечать нельзя. Он жестом позвал Хезер, и она, опасливо подобрав подол рубашки, переступила через змеиный хвост и вышла в коридор.
– Идем, – ободряюще улыбнулся он. – Мы ведь не собираемся ничего есть, верно?
– Я на всякий случай тебе не отвечу, – пробормотала она, попытавшись улыбнуться в ответ.
Змей сомкнул клюв и опустил перья.
– Красиво! – неожиданно сказала Хезер, глядя, как он разворачивает кольца, оседая на пол. – Он нас разбудил, верно?
Змей боднул ее под локоть.
– Видимо, мы идем смотреть лестницу, – обреченно сказал Штефан. Змей полз за ними, и Штефан чувствовал затылком тяжелый птичий взгляд.
– Какую лестницу? – тихо спросила Хезер.
– Железную. Железную лестницу э-э-э… в красном коридоре, ага. В левом флигеле.
– Разве не знаешь, что есть вещи, которые нужно делать добровольно? – печально спросил его голос Берты.
Штефан не мог понять, откуда он звучит, от змея, из холла или прямо у него в голове.
Он был готов к тому, что придется выйти из дома, чтобы перейти во флигель. Что змей приведет их в подвал, к тайному переходу или даже загонит на крышу. Но когда они проходили мимо библиотеки, змей, щелкнув клювом, прихватил Штефана за рукав.
– Да мы же и так сюда шли, – забывшись, прошипел он.
– А где Ида? – прошептала Хезер. – Змей вроде ползает за ней?
Штефан хотел ответить, но не успел – на лестнице раздались шаги. Он только закатил глаза. Опять встречаться с Идой, ее пеньюаром и бриллиантами ему хотелось в последнюю очередь.
Он приоткрыл дверь в библиотеку.
Угли в камине еще тлели, словно кто-то недавно их раздувал. Змей раздраженно мотнул головой, дергая его за рукав.
Штефан быстро зашел в библиотеку, потянув за собой Хезер.
Змей улегся на пороге.
– Возможно, вам лучше будет встать за шкафом у окна?
Штефан не сразу заметил, что в библиотеке уже кто-то есть – Готфрид спал в кресле у камина. На коленях его поблескивали золотыми линзами очки, вокруг которых обернулась тусклая трубка. Пальцы чародея на ремешке слегка подрагивали, словно он во сне пытался погладить очки, как пригревшегося кота.