Только дым сочился между досок паркета, да широкая полоска крови тянулась в темноту коридора.
Глава 25Двенадцать серебряных цепей
Удивительное было чувство – серое и безгласное. Не осталось ничего. Ни будущего вереска, ни нынешних темных стен, ни колдовской мути в голове – только цель, простая и понятная. А под ней, где-то глубоко – бездонная чернота.
Если он не найдет Хезер. Если не найдет Хезер живой – все потеряет значение. Дрогнула мысль о Томасе, дрогнула – и тут же погасла. Томас спасал мать, а Штефан не спас ни Вито, ни Готфрида с его золотыми горами, ни Эжена, ни Энни, ни антрепризу. Если он не спасет и Хезер, все потеряет значение.
И Томас поймет. Примет его решение.
Почему-то Штефан был уверен, что Томас поймет.
Только думать об этом решении Штефан не собирался. Он стоял перед закрытой дверью и искал по карманам подходящую отмычку. Проклятый чародей не то дрых, не то обжимался где-то с Идой, и на тактичный стук не отвечал. Штефан стучал бы не тактично, но не хотел разбудить никого, кроме чародея.
Может, стоило пойти к Берте. Она не желала им зла, но Штефан понятия не имел, где ее спальня, и как далеко распространяется нежелание фрау Блой причинять им зло.
В темноте блеснули золотом птичьи глаза.
– А, и ты тут, – мрачно сказал Штефан, глядя, как медленно собираются в змея тонкие нити, тянущиеся из стен. – Я твою башку в бочке шнапса буду по ярмаркам возить и детишкам показывать.
Змей только щелкнул клювом и склонил голову набок. Одна из нитей протянулась мимо пальцев Штефана в замочную скважину. Раздался щелчок, и что-то черное тонкой струйкой потекло из-под дверной ручки.
– Это тебя не спасет. – Штефан толкнул дверь.
В спальне Готфрида он не был ни разу, и понятия не имел, как чародей успел ее загадить. Кажется, Иду он очаровывал только чтобы Берта разрешила ему таскать в спальню книги – они были повсюду. Между стопками книг на столе пенилась мятая бумага. Темные переплеты почти целиком скрыли ковер. Сам чародей одетым спал на неразобранной кровати. На столе стояла недопитая бутылка виски.
Штефан пожал плечами, взял бутылку и наклонил ее над лицом чародея.
– Да вы совсем охренели, – просипел Готфрид, пытаясь прикрыть лицо рукой. – Какого вам…
– Хезер пропала, – Штефан не собирался расшаркиваться. – Весь коридор в крови. Скажешь мне, настоящая кровь или нет, а потом мы пойдем ее искать.
Готфрид сел на край кровати и вытер лицо рукавом.
– Хезер… – вид у чародея был совершенно безумный. Потерянный и почти виноватый, словно он собирался отказаться – впрочем, скорее всего он, спросонья и похмелья, просто не понимал, чего от него хотят.
А может, он и правда сомневался. Когда Готфрид отказывался ехать, взгляд у него был дурной – мечтательный, затуманенный. И сейчас от него отчетливо пахло перегаром и сладкими духами.
Штефан не готов был ждать, пока Готфрид придет в себя и щадить его чувства не собирался.
– Какая-то дрянь меня заколдовала, а когда я очухался – Хезер не было, – с готовностью пояснил он. – Давай на этот раз сделаем как полагается и посадим дирижабль до того, как загорится.
Он почти с удовольствием смотрел, как с лица чародея исчезает растерянность. Как заостряются его черты, как дежурное благодушное выражение словно пытается, но никак не может прилипнуть к коже.
– Идем, – коротко сказал Готфрид.
– Есть револьвер? Мой сперли.
Готфрид молча открыл ящик стола и коротко резюмировал:
– Мой тоже.
Он нагнулся и вытащил из-под кровати раскрытый саквояж.
– И запасной. И нож. И запасной нож. Ага!.. А, нет, их тоже сперли.
– Вы же не пользуетесь оружием, – усмехнулся Штефан. Он успел проверить все тайники – оружия не было. Даже отравленная шпилька исчезла, впрочем, Штефан надеялся, что она осталась у Хезер.
– Не пользуюсь, – легко согласился Готфрид. – Может, я вообще против насилия.
Штефан прекрасно помнил отвращение Готфрида к насилию, и с каким отвращением он раз за разом пересматривал сцену убийства Дайка Варнау. Наверняка чародей тоже хохотал, когда пытал людей – так же, как Альма Флегг, когда поджигала. Не зря они друг друга поняли с первого взгляда.
Но это не имело значения, потому что Штефан с Хезер тоже поняли друг друга с первого взгляда.
Готфрид вышел в коридор. Опустился на колени, погладил испачканные половицы.
– Это настоящая кровь, – хрипло сказал он.
– Можете сказать, чья? – без особой надежды спросил Штефан.
– Я чародей, а не гематолог. Но посмотрите, какие странные следы…
Чародей зашел в спальню и встал у стола Штефана. Задумчиво посмотрел в коридор.
– Когда тащат человека в крови – следы другие, – сказал он. – Такие были бы, если бы тащили человека, разрубленного пополам, а это я нахожу… маловероятным.
– Может, это змея?.. – Штефан успел поймать за хвост юркого червячка паники, который бросился в его сознание от последних слов чародея.
– Нет, она не ползает прямо. И следы теряются вот тут, смотрите!
Готфрид вышел из спальни, прошел вдоль следа к лестнице и показал на чистые ступени.
– Куда ее… куда дели того, кого тащили? – спросил он. – Нет следов ни на стенах, ни на потолке. На ступенях…
– Змей говорил, что нужно искать железную лестницу в левом флигеле, – мрачно сообщил Штефан. – Идем.
– Змей с вами говорил? – в глазах Готфрида зажглось знакомое любопытство, и Штефану нестерпимо захотелось спустить его с лестницы.
– Идем, – мрачно повторил он. – Зайдем на кухню и пойдем в левый флигель.
– Зачем? Хотите нарушить правила?
– Думаете, с кухни тоже украли все ножи? – раздраженно ответил Штефан.
Но кухня была заперта. Змей, открывающий замки, куда-то делся, а Готфрид только виновато развел руками:
– Простой замок я бы открыл, но здесь… к тому же если я сберегу силы, буду полезнее ножа. Вы уверены, что не хотите разбудить Берту?
Штефан позволил себе несколько секунд раздумий. У Берты были ключи от всех дверей. И Берта, пожалуй, тоже была хорошим человеком.
Но это и ее тайна была в левом флигеле. И она наверняка не хотела ею делиться.
– Нет. Пойдем вдвоем.
Дверь, ведущая к переходу в левый флигель, была не просто заперта – Готфрид сказал, что ее запечатали чарами, которые он будет распутывать до утра, а потом ляжет на этом пороге и умрет. Штефана такой вариант не устраивал, и он не раздумывая потащил чародея в холл.
– А если та дверь тоже закрыта? – попытался остановить его Готфрид.
– Разобьем окно. В коридор во флигель ведет одна дверь, и мы не можем ее открыть. По крыше мы тоже не доберемся.
– А если там ставни и тоже изнутри?
– Готфрид, вашу мать, вы не поднимете ставни?!
– Я что, должен убедить их, что они очень хотят открыться?! – возмутился чародей.
– Тогда начинайте убеждать дворника, что он хочет сделать подкоп!
Штефану было некогда играть в эти игры. Готфрид сказал, что мог бы открыть замок – ну вот пусть и открывает ставни. В конце концов, их можно выбить. А когда они окажутся там, во флигеле, пусть просыпается кто угодно.
Воздух был холодным, густым и звонким, как вода в горной реке. И черным, словно мазут – никакой бриллиантовой роскоши рассыпанных в сугробах искр, только темные силуэты и равнодушное небо над снегом.
Штефан успел спуститься с крыльца, когда понял, что совершенно забыл, почему не собирался выходить из дома по ночам.
Собаки больше не заглядывали в окна. Они стояли полукругом у крыльца, и зеленые блики таяли на снегу. Штефан видел далекую вязь зеленых огоньков. Отсюда не было видно забор, но он ясно представлял, как черепа, насаженные на пики, повернулись и теперь смотрят не в черный лес, а прямо на него.
– И пройти вы мне не дадите, – резюмировал он.
Собачьи кости казались серыми в непроницаемой темноте. У Штефана за спиной золотился газовый свет, четкая граница на черном снегу – тот мир принадлежит людям и монстрам, а этот – только монстрам.
Готфрид молча стоял рядом, растирая ладони шерстяной тряпкой.
– Вы вроде умеете договариваться со зверушками? Или скажите, что это воображаемые зверушки, и мы пойдем.
– Это настоящие собаки. Мертвые. Меня не слушаются, – тихо сказал Готфрид, гладя воздух кончиками пальцев. – Они нас не пропустят.
– Это настоящие мертвые собаки? – уточнил Штефан, и, дождавшись кивка Готфрида, развернулся к дому: – Ну и хрен с ними.
Он вернулся в дом и закрыл дверь. Зашел в столовую, забрал со стола все льняные салфетки. Поднялся в спальню и вытащил из шкафа ящик с реквизитом.
– Даже хорошо, что нет револьвера, – мрачно сказал он Готфриду, разрывая салфетку на полоски. – Выстрелы бы всех перебудили. Когда надо – нет никаких метелей, в доме тихо, как у мертвеца в заднице.
– Берта услышит, как вы рвете салфетки, даже если спит в соседнем доме, – усмехнулся Готфрид, разрывая вторую салфетку.
– Очень жаль ее салфетки.
Хезер оставила три облезлые деревянные биты для жонглирования, полые, шуршащие крошечными шариками, которые были насыпаны внутрь для баланса. Штефан нашел моток проволоки и начал обматывать льняными тряпками толстую часть биты.
Можно было поискать что-то более подходящее, но биты попались под руку, к тому же их пропитывали особым составом от возгорания.
А еще Штефану почему-то было спокойнее от того, что мертвая антреприза продолжает помогать ему.
– Думаете, они испугаются? – спросил Готфрид, повторяя за ним. Штефан пожал плечами. Обмотал проволокой два слоя тряпок и начал наматывать третий.
– Вижевский считал, что испугаются.
– Он вам снился?
– Снился. Я был Вижевским. Хезер, наверное, Бертой. А вы? Я слышал, вы еще на первое утро сказали, что вам плохо спалось.
– Я не знаю, кем был, – бесстрастно ответил Готфрид. – Мне снятся двери.
– Двери?..
– Коридор и тысячи запертых дверей, из-под которых сочится свет.
– Ну и хер на двери, из-под которых сочится свет, – проворчал Штефан, открывая бутылку густой, резко пахнущей жидкости. – Сетна как-то замешал горючку из керосина, клея и разведенного мыла. Горела эта дрянь так высоко, что чуть купол нам не сожгла, – с нежностью сказал он, обл