ивая импровизированный факел. Вообще-то нужно было поискать сосуд, в который можно было окунуть и подождать, пока жидкость впитается, но Штефану не нужно было, чтобы горело долго. – А из чего эту сделал – понятия не имею, но надеюсь полыхнет не хуже.
Готфрид молча смотрел, как тяжелые капли падают на паркет.
Закончив, Штефан уже на ходу надел очки, кое-как пропустив иглу под рукавом. Не из-за эйфории, нет. Почему-то ему казалось важным сделать эту запись. Увековечить чужой секрет. Задокументировать, каким бы он ни был. Дать ему другую, внешнюю жизнь.
Эйфория была ни при чем. Да. Ни при чем.
Ида так много говорила о взгляде через чужие глаза – пусть смотрит на свои тайны его глазами.
Если это кровь Хезер на полу. Если с Хезер что-нибудь случилось.
Штефан додумывал эту мысль уже спускаясь по лестнице. Если – то что? Подожжет дом? С сумасшедшей Идой, одноногой пожилой Бертой, которая считала его хорошим человеком, милой девушкой Изой, и еще десятками безликих слуг и котов?
И всеми призраками, которые забрали у него Хезер.
Штефан почувствовал, как где-то под землей – или под тонкой пленкой морской воды – разворачивает тугие кольца змей. У него длинные желтые иглы вместо зубов, серебристый гребень и рассеченные зрачком серебристые глаза.
Он поднимает тяжелую голову. Он раскрывает пасть.
Штефан улыбался, поднося спичку к факелу. Пламя жадно вгрызлось в потемневший лен.
Змей поднимается над бортом.
Змей не в море. И не в левом флигеле. Не в нашивках морлисских жандармов. Этот змей – в его, Штефана, сознании. Всегда там был. И всегда будет.
Собаки не испугались. Штефан смотрел в полные зеленого огня глазницы и чувствовал нарастающий азарт.
– Это вы, Готфрид? – весело спросил он, не оборачиваясь. Знал, что чародей стоит у него за спиной, вытянув факел, смешной и аляписто-неуместный в длинной руке. Этого было достаточно.
Собаки стояли неподвижно. Двенадцать мертвых псов в снежной темноте.
– Нет, Штефан, вы без меня сдурели, – непроницаемо ответил чародей. Но Штефан чувствовал в его обычной непроницаемости фальшь.
Штефан первым спустился с крыльца. Во второй руке он сжимал липкую рукоятку бутыли, наполовину полной горючего.
Стоило ему сделать шаг на черный снег, как ближайшая собака ожила. С тихим хрустом подобралась, наклонила голову. Штефан почти видел, как морщится ее нос и прижимаются короткие уши. Только прижиматься было нечему, и рычать собаке тоже было нечем.
Она бросилась, когда он сделал второй шаг. Короткий хруст суставов – и ни звука больше в черной тишине.
Факел только мазнул по оскаленному черепу, словно перечеркнув его. Но этого неожиданно оказалось достаточно – собака вильнула вбок, в темноту.
Штефан сделал третий шаг, и остальные псы сделали шаг вместе с ним.
– Мы так до утра пятиться будем, – тихо сказал Готфрид.
– Не будем. Бегите к флигелю, открывайте двери.
Штефан не стал дожидаться, пока чародей ответит – плеснул горючее на снег широким полукругом. Он успел заметить, как чародей обернулся и неловко взмахнул рукой на бегу – и пламя занялось черное, с редкими алыми искрами.
Он слышал редкие щелчки в пламени, и монотонный скрип за ним. Если бы собаки могли скулить или лаять – было бы легче. Но во дворе было тихо, только слышался хруст снега под ботинками Готфрида.
За дрожащей чернотой виднелись размытые силуэты собачьих черепов – все еще неподвижных, с острыми зелеными искрами в глазницах.
На секунду стало тихо – Готфрид добрался до флигеля. В тот же момент Штефан, решив, что дал ему достаточно форы, бросился за ним.
Снег часто захрустел под собачьими лапами. Штефан никогда бы не подумал, что будет хотеть, чтобы псы, которые гонят его по заснеженному двору, лаяли, рычали и выли.
Дворник расчистил дорожку и небольшое пространство вокруг крыльца, но на полпути к флигелю у него, видимо, кончился рабочий день. А может, Берта велела не расчищать эту тропинку. Готфрид успел продраться сквозь сугробы, и Штефан пытался пробираться по его следам, но снег все равно доходил до пояса, забивался в рукава и за воротник. Он увязал в проклятом снегу, как в меду. Словно в кошмарном сне – позади тихая, неотвратимая смерть, а впереди – только густая, крошащаяся темнота.
Он остановился. Собаки замерли вместе с ним.
Позади раздался щелчок открывшегося замка. Факел трещал, разбрасывая искры, псы не двигались, и пятна зеленого света текли по серым костям, словно слезы.
«Не хотят рвать», – с удивлением подумал он.
Штефан обернулся. Готфрид замер на пороге – весь в снегу, все еще сжимающий короткий факел, объятый живым рыжим огнем.
Готфрид поманил его рукой, и тут же показал раскрытую ладонь: «иди медленно».
И Штефан пошел. Азарт погас, а отступающий адреналин и тающий снег медленно нарастали ознобом.
Собаки забеспокоились, но не бросались за ним. Штефан шел, не оборачиваясь, и смотрел на Готфрида.
Как тот втыкает факел в сугроб.
Отводит одну руку в сторону, а другую протягивает ему.
Медленно, словно в кошмарном сне.
Если бы он пошел добровольно – змей открыл бы дверь? Прогнал бы собак? Или они вообще не напали, иди он по своей воле?
Какая теперь разница. Оставалось не больше десяти шагов.
Готфрид был совсем рядом.
Крыльцо, приоткрытая дверь.
«Кем был Готфрид во сне?» – совсем не к месту мелькнула мысль, и в ту же секунду Штефан, сам не зная зачем, обернулся, будто рассчитывал найти там ответ.
И успел увидеть, что он все еще стоит по колено в снегу, опустив факел.
– Бегите! – рявкнул Готфрид, уже не заботясь о том, чтобы их не услышали.
Морок погас, не успел отзвучать голос чародея.
Штефан успел схватить Готфрида за руку и сделать последний рывок к крыльцу, когда ритмичный скрип снега сменился коротким хрустом. Штефан, вывернувшись, схватил оставленный чародеем факел и не глядя ткнул туда, откуда донесся звук. Собачьи зубы сомкнулись на рукоятке – чуть выше и дубинка бы треснула, рассыпав шарики балласта. Пес шарахнулся в сторону, вырвав факел, замотал головой, словно стряхивая воду.
Вторая собака вцепилась в его обшлаг – так, что он успел почувствовать прикосновение ледяной кости к запястью. Сугробы колыхались, словно волны – под снегом пробирались к флигелю остальные псы. Штефан упал, не успев выставить перед собой руки, зато успел вырвать рукав из собачьих зубов. Ткань треснула как-то неправильно, глухо, но он не стал ее разглядывать. Перед глазами растекся серый туман, и Штефан только успел почувствовать, как его рванули за воротник, помогая подняться.
– Назад, – прошипел он Готфриду, подхватывая бутыль с горючим.
Факел валялся в стороне – собака все-таки его бросила. Огонь почти погас, задушенный снегом, но Штефан хватило бы маленькой искры.
– Левой! – неожиданно крикнул Готфрид, и Штефан, машинально подчинившись, взял бутыль левой рукой, а потом метнул туда, где в сером снегу тлела клякса пламени.
В следующую секунду он уже лежал на полу, под дверью, которую запирал Готфрид.
Раздался хлопок. Ни собачьего визга, ни лая – только торжествующий треск пламени.
– Теперь точно проснутся, – мрачно сказал чародей, опускаясь рядом с ним на колени. – Ну вот и здорово, Штефан. Вот и замечательно. Что нам теперь делать?
Штефан попытался встать – и не смог. Перед глазами плясали черные точки, расползающиеся в кляксы, а еще почему-то стало очень холодно.
Он поднял правую руку и уставился на уродливый рваный след собачьих зубов на запястье, потемневший от крови рукав и погнутую запонку на манжете.
«Трубку не задело», – с облегчением подумал он, и тут же опомнился:
– Почему я не чувствую ничего?!
– Потому что я блокирую, – процедил Готфрид. – Иначе вы никуда не пойдете. Давайте руку, и ботинок пока расшнуруйте.
Штефан потянулся к шнуркам, не думая, зачем это нужно. Но не смог распутать ни одного узла – они смерзлись намертво, а пальцы не слушались и почему-то все время соскальзывали. Он с трудом заставил себя сосредоточиться на мысли, что его пальцы целиком покрыты кровью и что на ноге, прямо под коленом, виднеется еще одна рана. Глубже той, что на руке. Только Штефан никак не мог сообразить, что это значит.
– У Берты добрые собаки, – ворчал чародей, сводя края раны кончиками пальцев. – Умеют не то летать, не то по стенам лазать, их там двенадцать дохлых рыл, а смотрите-ка, тактично прихватили, может даже нога на месте останется…
Штефан все пытался поймать юркие, расползающиеся мысли, удержать в голове хоть одну. Ничего не выходило – туман в голове становился все гуще и непрогляднее.
– Мне показалось… они не хотели… – с трудом собрал рассыпающиеся слова Штефан.
– Не хотели, – подтвердил Готфрид. – Я не раз видел, как людей травят собаками – псы бросаются одновременно. Против двенадцати собак, которые хотят порвать, у человека не остается шанса. Когда вы обернулись и морок развеялся – я с вами уже попрощался.
– А те… собаки… хотели рвать? – зачем-то спросил Штефан.
Не будь этого дурмана – оставил бы вопрос при себе, как злой и бессмысленный. Но сейчас он вывалился изо рта сам.
– Нет, – легко ответил Готфрид. – Не хотели. Ну-ка, попробуйте встать. Если вам не придется ставить такой же красивый протез, как у Берты – это будет чудо.
– Надеюсь, план по оторванным конечностям уже выполнен, – проворчал он, чувствуя, как медленно расходится туман. – А я так и буду… ну…
– Не будете, – утешил его Готфрид. – У вас с собой есть алкоголь? Сейчас немного поштормит от потери крови, но я почти закрыл внушением…
Конечно, у него был алкоголь – фляжка с бренди в одном кармане, и остатки киршвассера в другом.
Чародей забрал у него и фляжку, и бутылку. Сам открыл, чтобы ему не пришлось возить по крышкам скользкими от крови пальцами. Протянул ему бутылку, из фляжки отхлебнул сам.
У киршвассера был вкус свежей вишни, вишневого листа и заметная медовая нотка, теперь вызывающая легкую тревогу. Но Штефану было незачем пить василитник, вкус которого он знал только по воспоминаниям, зато киршвассер напоминал ему Кайзерстат. Заключенные в стекло воспоминания, растворенный в водке воздух родных улиц.