– Не убивай, – прошептала она. – Не убивай его, ты… не оборвешь Сон. Хочешь – застрели меня, только… только не его.
Хезер растерялась, но руку не убрала. Штефан посмотрел на дрожащую Иду, на Готфрида, который по-прежнему сидел на полу. А потом нагнулся, достал из-под кровати ружье. Вытряхнул три патрона, ссыпал в карман и положил ружье на пол.
– Кедвешем, слезь оттуда, – попросил он. – Нет? Ну хоть иголку опусти, ты все равно успеешь его кольнуть.
Хезер медленно забрала шпильку и вернула в нее иглу.
– Он позвал меня, чтобы я его убила, – упрямо сказала она.
– Нет!
Прежде, чем Ида успела дернуться, Берта выставила трость, преграждая ей путь.
– Боюсь, вы не совсем понимаете… сложность нашего положения, – тихо сказала она. – Что по-вашему происходит?
– Вы не даете человеку умереть. У вас не поднимается рука его убить, и вы его мучаете, – голос Хезер дрогнул.
– Он не чувствует боли, – глухо сказала Берта. – Клянусь вам. Это моя… ошибка, да, Ида, это ошибка, не смотри на меня так. Но я не позволила бы ему страдать.
– Почему тогда он звал на помощь?
– Люди без магических способностей не видят и не слышат змея, – Берта положила трость на колени. – Он просил вас о помощи? Что именно он вам говорил? Не кривитесь, Хезер. Он… не… Не изъясняется… ясно.
– Ничего не говорил, – призналась Хезер. – Я чувствовала… тоску. И…
– И?..
– И желание помочь.
– Очень хорошо. Видите ли, в ночь пожара у нас совпало несколько… трагических обстоятельств. Астор страдал от… приступов. Чародейская сила, господин Рэнди подтвердит, требует выхода, а Астор, хоть и был слабым чародеем… не мог колдовать.
– Не мог или не умел? – уточнил Готфрид.
– У него был слабый разум, господин Рэнди. Я пыталась научить его, но касаясь Узлов, даже неосознанно он… начинал бредить. Только страх помогал ему освободиться. Вам, должно быть, трудно понять… ни один из сильных, обученных чародеев не понял…
– Я давно не сильный чародей, – усмехнулся он. – Я знаю, о чем вы говорите. Василитник ведь не ядовит сам по себе, он образует застой, который убивает – чем больше сила, тем быстрее.
– Я его лечила, – кивнула Берта. – Я самоучка, никогда не… но кроме меня Астору никто не мог помочь. Традиционная медицина была… равнодушна к его случаю. Когда ему становилось плохо – он приезжал сюда. Я давала ему лекарства, я распутывала Узлы, и за несколько дней все проходило. Под домом Узел, у меня хватало сил.
– Почему вы не приезжали к нему? – спросил Готфрид.
– Потому что на колдовство мне нужны силы, которые в городе… я могла пользоваться другими Узлами, как любая чародейка, но у меня… нет регистрации.
– Вы просидели здесь всю жизнь? – со смесью восторга и недоверия спросил чародей.
– Не совсем, но я редко выезжала и никогда не колдовала вне дома. У меня была сложная молодость, но осталась дворянская грамота, и я могла себе позволить… некоторые вольности. А потом я захотела совсем… исчезнуть, чтобы забыли обо мне и моем доме. И Ида стала представлять меня экономкой, а дом – своей резиденцией. Простите, господин Рэнди, но чародейская служба… когда я была готова смириться и сдаться – я уже была преступницей. Мне никто не дал бы лечить Астора, меня бы просто отдали под трибунал.
Готфрид кивнул и отвел глаза.
– В окнах были лезвия и иголки! – напомнила Хезер.
– Не было никаких иголок, – тихо сказала Ида. – Ему мерещились иголки. И паучьи лапы, и щупальца в стенах. И птицы, которые бились в окно. Когда разум слабеет – обнажается… неосознанное…
– Бессознательное, – подсказала Берта. – Астор, видимо, в детстве любил страшные сказки.
– Если бы моя свекровь дожила – я бы ее отравила, – мрачно сказала Ида.
– В любом случае… все было хорошо. У Иды до брака не было ничего, кроме фамилии, а моя репутация и положение позволяли взять ее на воспитание. Я была рада, когда она вышла замуж. Астор… хороший человек, хоть и слабый рассудком. Он проводил в Соболиной усадьбе неделю и месяцами жил, не страдая от наваждений. Они с Идой обычно приезжали вдвоем, но в тот раз ему стало плохо, когда Ида была в отъезде. И он приехал один. Я сразу ей написала.
Лицо Иды искривилось, будто она собиралась заплакать.
– Он меня любил, – горько прошептала она. – Он… так меня любил…
Штефан вспомнил обрывки из видений – обжигающую тоску, липкое раскаяние. Вспомнил, как иногда по ночам, всего несколько минут, он любил, обожал эту женщину, искал утешения в ее прикосновениях, и как находил, каждый раз.
Это были чужие воспоминания, как обрывки реальности, сохраненные очками, которые он так и не снял. Штефан не вспоминал эти чувства – не хотел, не видел в них прока, почти стыдился прикосновения к чужой душе – но сейчас они сами зажглись в памяти.
Штефан помнил, как любил Иду ее муж.
– Он приехал один, я сразу написала Иде, – продолжила Берта. – Но по дороге на нее напали. Вы видели этих людей… Они убили извозчика. Повредили экипаж, ранили камеристку Иды.
– Двоих убил Лэр, мой охранник, а третьего я зарезала, – с ненавистью выдохнула Ида. – Какие-то выродки, тащились за нами со станции…
Штефан уловил в рассказе какую-то недосказанность, едва заметную фальшь. Но понял, что эта часть рассказа ничего не значит, и он не хочет никаких подробностей. Не хочет знать, куда делся Лэр.
– Я добралась до усадьбы, когда пожар уже потушили, – прошептала Ида.
– Астор что-то поджег в спальне…
– Камин, – подсказал Штефан. – Он хотел разжечь камин.
Ида вздрогнула и опустила голову.
– Не было камина. Я не знаю, откуда у него спички… какая тварь дала, я потом… искала, допр-р-рашивала… никто не признался…
– У его спальни дежурила горничная, – сказала Берта. – Должна была сообщить, если ему станет плохо. Оказалось, она по ночам отлучалась на кухню. Он… по ночам обычно спал.
– А эта сука жрала пирожные, – усмехнулась Ида. – У нее роман был с поваром, он ей ключи от кухни отдал и покрывал ее.
– И что стало с горничной? – спросил Штефан.
Ида мечтательно улыбнулась и не ответила. Штефан решил, что этого он тоже не хочет знать.
– Поэтому нельзя есть ночью? – догадалась Хезер.
Берта кивнула.
– Поймите, в каком положении мы оказались, – тихо продолжила она. – Я не пытаюсь оправдать свой поступок, но… если бы он умер, я бы… если бы он… умирал… я бы отпустила, клянусь.
Непроницаемая маска наконец дрогнула, раскололась – и Штефан увидел бесконечно уставшую, постаревшую женщину, которая уже с трудом выносила груз, который сама на себя взвалила. Груз давил ей на плечи, опускал уголки ее губ, гасил блеск волос и ясность глаз. Даже безупречная осанка внезапно потяжелела, просела, опустив ее плечи и Берта перестала казаться такой величественной и высокой.
– Он оставался в сознании. Я давала морфий и… не знала, что делать, – и голос Берты тоже надломился, впустив новые, шершавые нотки. – Его нужно было везти в больницу. Нужны были врачи, протезисты, медикаменты… Ему бы помогли. Но мы бы не довезли его. От боли и наркотиков он…
– Он бредил, – мрачно закончила Ида. – Уже не узнавал меня, никого не узнавал. В доме воняло дымом, из стен тянулись щупальца и текла кровь, в окна долбились птицы. Прислуга разбежалась, одна девчонка повесилась. Этого всего… не было на самом деле. Я сидела рядом, в дыму, в крови, слушала, как бьются стекла, раз за разом и… и… тоже не знала, что делать.
– Я надеялась сберечь его разум и тело до приезда врачей. Мне тоже нужна была помощь, моя спальня тогда была на первом этаже, и когда начался пожар, я пыталась пробраться на второй этаж, но там уже все было в огне. Ступенька провалилась… но я добралась. Отперла дверь, вытащила его.
– Берта лечила Астора, запустила свои ожоги, – хрипло сказала Ида. – И… и…
– И почему вы не поехали к протезистам потом? – спросил Готфрид. – Можно поставить хороший протез в любое время, не мучиться с этим.
– Я не могу его оставить надолго, – усмехнулась Берта. – Если меня не будет дольше нескольких часов – он умрет. А операционную, необходимую для установки нормального протеза, никто в поместье не перевезет. Понимаете? Мы с ним, – она махнула рукой в сторону кровати, – оказались в одной ловушке, только он куда глубже. Ида привезла мне лучшую модель старого протеза, которую я могла установить сама, и мне этого достаточно. Но Астор… Я изучала много религиозных трактатов. Я знаю, как в Колыбелях проводят обряды, погружая людей в Сон. Но я не знаю, как это получилось у меня. Я их обоих… считала детьми. Я только хотела их спасти.
– Почему вы вместе не поехали в больницу? Когда он уснул? – спросила Хезер, втыкая шпильку в воротник.
Ида порывисто вздохнула и прикрыла глаза.
– Его невозможно было перевезти, он бы умер по дороге. Кроме того, невозможно привезти сюда врачей – ни один доктор теперь не станет… погрузить человека в Сон вне Колыбели – преступление хуже, чем скрывать чародейские силы. Я готова идти под суд, не думайте, что я забочусь о себе. Но его скорее всего убьют.
– Почему вы сами этого не сделаете?
– Потому что я провела обряд неправильно. Я не клирик, я вообще не собиралась этого делать, я только хотела…
Берта закрыла глаза и отвернулась.
Штефан начинал понимать, что произошло. Даже его обрывочных знаний хватало. У него оставался только один вопрос.
– А ваши… ночные хождения? – спросил он Иду.
– Перед Пепельной Ночью я всегда приезжаю в усадьбу, чтобы встретиться с детьми. Перед Пепельной Ночью мне всегда становится… очень плохо. У меня тоже есть силы, все официально, документы в порядке. За полтора месяца до… приема я начинаю пить василитник, иначе я вообще не могу спать. Приезжаю сюда, Берта меня лечит, я остаюсь на зиму, потому что… метели и потому что… люблю этот дом. Все равно люблю… Но за несколько дней до приема я… себя не контролирую. Надеюсь, я вам не сильно докучала. Берта поит прислугу снотворным и обходит дом по ночам. Она часто… И без м