Штефан не любил вспоминать тот день. Как рыдала Ида, как Готфрид обнимал ее, ошалело оглядывая комнату поверх ее головы, и все тянулся к узлу шарфа. Не любил вспоминать глаза Берты – сухие и красные, как она вздрагивала, словно никак не могла заплакать, а он стоял рядом, неловко гладил ее по плечу и хрипел что-то про потери и вереск.
Ему не нужна была эта память. Пусть даже разделенное вересковое утешение обрело такую силу, что действовало до сих пор.
У него была чистая пластина, были очки и деньги, которые они приносили, хотя еще не были внедрены на рынок. Позади осталась вся волокита с бумагами, последняя инстанция была как раз здесь, в Вирлью, и Штефан почти жалел, что все закончилось. Чем ему заниматься теперь он никак не мог придумать. Бесконечно пить, смотреть чужие представления и выслушивать презентации других антрепренеров оказалось вовсе не так увлекательно, как ему в начале казалось. По крайней мере, ему уже наскучило.
В тот вечер они с Хезер ехали на набережную. Когда зажигались фонари, там собирались бродячие артисты – факиры, гимнасты, мимы, музыканты и фокусники. Штефану нравилось бесцельно шататься там часами, пить кофе, понимая, что больше никто не посмеет ничего сказать про его страну и его деньги. Смотреть на людей, которые сохранили ту жизнь, которую он продал, и ощущать приятное чувство, замершее аккуратно посередине между завистью и счастьем.
Оно почти заменяло эйфорию, ту, от очков. По ней Штефан тоже тосковал. Он знал, что не будет пользоваться очками, что никогда больше не испытает этого чувства. Он сам так решил, потому что с него достаточно искушающей чародейской эйфории, и пусть с ней разбираются другие.
И все же он тосковал.
Штефан даже не успел остановить экипаж, когда увидел беспощадно знакомый профиль. Он увидел его первым, он привык искать людей в толпе, и вот он, проклятье, увидел его – нос с горбинкой, упрямый подбородок, черные кудри, желтый шарф, неестественный изгиб спины.
– Ах ты сука, я все-таки тебя пристрелю! – с восторгом выдохнул он, дергая за рычаг. – Хезер, гляди! Вито, Вито, паршивец, скажи спасибо, что я выбросил ту палку!
А потом они сидели на теплых камнях набережной, не боясь испачкать дорогие костюмы, пили холодное светлое пиво и почему-то смеялись.
С Вито было славно смеяться над смертью.
– А где Пина? – спросил Штефан, запивая третий бокал виски из фляжки.
– Там, в Морлиссе. Умерла, – коротко ответил Вито, прикрыв глаза, а потом неожиданно улыбнулся и сказал: – Но она не злится, что я ее не спас. Она умная. Смелая. И следующий Сон о ней да будет счастливее прошлого.
Штефан молча салютовал бокалом на этот странный тост. Выпил, пытаясь смыть мягким пшеничным пивом горький привкус этих слов.
Он хотел сказать Вито, что Томаса больше нет. Видит Спящий, хотел, но не мог сказать этого даже сам себе.
Поэтому не задал вопрос.
Но у него была Хезер, о да. Хезер, которая любила задавать вопросы, а после пива становилась совсем уж несносной:
– А откуда ты знаешь, что она не злится?
– Вы не слышали про Фогельнест? – удивился Вито. – Я в Вирлью только ради него приехал.
– Что такое Фогельнест? – нехотя спросил Штефан.
– Поместье на горе… – начал Вито.
– Ага, значит нам не подходит, – нервно усмехнулся Штефан, пытаясь встать.
– Сиди, – Хезер дернула его за полу сюртука. – Чего поместье? Почему во Флер вообще стоит поместье с кайзерстатским названием?
– А его владелец с Альбиона, – ответил Вито, будто это было совершенно логичным.
– У поместья во Флер кайзерстатское название, потому что его владелец с Альбиона, – вздохнул Штефан. – Все аристократы с придурью.
– Так у него жена из Кайзерстата, – пояснил Вито, щурясь на набегающие в темноте волны.
– Ты мудак, Вито, – сообщил Штефан, чувствуя, как хмель неожиданно дает в голову. – И рассказываешь ты как мудак.
– Ладно, неважно кто там кому. В общем, это поместье – ну вроде похоронного бюро.
– Поместье вроде похоронного бюро, слышал, Штефан, – развеселилась Хезер. – Это звучит как место, куда нам обязательно надо сходить.
Штефан благодушно прищурился и попытался вспомнить, как назвать женщину, если она тоже мудак. Но ничего не вспомнил, поэтому просто с нежностью посмотрел на Хезер и отвернулся.
– А почему аристократы держат похоронное бюро?
– Владелец с мертвыми разговаривает, – просто ответил Вито, залпом допивая пиво.
– Медиум? – скривился Штефан, но тут же прикусил язык.
Если Вито нашел у этого шарлатана утешение – значит, Пина не будет лежать в подвале и ждать, когда ее брат смирится с потерей.
– Не кривись так, – нахмурился Вито. – Он между прочим, денег не берет как другие. И он не из этих, кто горох на книгу бросает или в зеркало таращится. Парень молодой, чуть меня старше, сразу сказал, как Пину зовут, как она выглядит, на вопрос правильно ответил. А потом передал… ну, что не злится она на меня.
Хезер потянулась, звеня десятками браслетов. Потревоженная крыса на ее плече проснулась и переползла к ней на колени.
– Где ты говоришь, это поместье?
…
Они поехали в Фольгельнест рано утром. Поместье построили на склоне горы. К нему вела дорога, по которой Штефан смог провести экипаж, но раньше, чем показались ворота, дорогу преградил шлагбаум. Рядом стоял стенд с витиеватым извинением за то, что придется оставить экипаж тут, на площадке, и немного пройти пешком.
Штефан уже хотел послать все подальше, но Хезер спрыгнула первой, и махнула рукой – идем!
И пришлось идти с Хезер.
Вскоре показались кованые черные ворота, за ними – заросший сад и коттедж из светлого кирпича. Штефан ждал чего-то вычурного или чего-то нарочито траурного, и даже слегка растерялся от идиллической картинки.
– Вы к мистеру Говарду? – с неприязнью спросил рыжий мальчишка в лакейской рубашке, который вышел открывать им ворота.
Звонить пришлось долго, мальчишка хамил, и Штефан с тоской подумал, что эти Говарды распустили прислугу.
Берты на них нет.
– К нему, – подтвердила Хезер, придерживая Штефана за рукав, словно ждала, что он развернется и уйдет.
У него была такая мысль. Конечно, была.
– Ну пошлите, – буркнул лакей.
Штефан представил лицо Берты, если бы при ней кто-то из прислуги позволил бы себе такой тон, и искренне пожелал мальчику счастья и не знать ничего о гардарских экономках.
Их проводили в небольшую гостиную на первом этаже. Горничная, которая принесла им кофе, не хамила, но так мучительно стеснялась и краснела при виде Штефана, будто ее наняли из деревни, не научив даже ставить подносы.
Стоило горничной уйти, из двери за портьерой появилась еще одна девушка. Штефан сначала решил, что это служанка, но потом разглядел, что платье на ней дорогое, хоть и с расстегнутым воротом и закатанными рукавами, а на пальцах блестят кольца с драгоценными камнями. Она что-то бормотала, уставившись на белый планшет с пятнами грима.
– Вы выбрали плохой грим, мадемуазель, – заметил он.
– Почему? – нахмурилась девушка, останавливаясь.
Очень милая девочка – лет двадцати, каштановые волосы, желтые глаза. Штефан заметил, как они с Хезер разглядывают друг друга с одинаковой смесью уважения и недовольства – на девчонке было не меньше украшений, чем на Хезер, они так же плохо сочетались и так же ослепительно блестели.
– Очень плотный, лицо под ним будет потеть и краска быстро потечет, – улыбнулся он.
– О, вы разбираетесь! – обрадовалась девчонка. – Сходите со мной, на минуточку, мне только один синяк замазать!
– Мы ждем мистера Говарда, – заметила Хезер.
– А, он там… в общем, он скоро, пойдемте! Эй, скажите мистеру Говарду, что я его визитеров одолжила!
Она не стала проверять, услышал ли ее кто-нибудь. Махнула рукой и звонко застучала каблуками к двери.
Штефан переглянулся с Хезер. И они пошли за девчонкой.
Она остановилась у левой двери в холле. Штефан тяжело вздохнул.
– У вас там железная лестница? – с интересом спросил он, глядя, как она возится с замком.
Девушка обернулась и строго на него посмотрела:
– Что за странные фантазии? Там кабинет брата моего супруга!
Штефан понял, что что-то не так еще до того, как она открыла дверь. В нос ударил густой запах формалина и мертвых цветов.
Девушка не стала включать свет. Зашла в кабинет, прошла между корзинами и венками, повернула ручку другой двери.
– Ну вот, – довольно сказала она, зажигая светильники. – Прозекторская.
– У брата вашего супруга кабинет рядом с прозекторской? – уточнил Штефан. – Полагаю, он доктор?
– По документам – маньяк, – девушка почесала нос и подошла к одному из столов. – Вот, смотрите чего.
Штефан посмотрел. Посмотрел на палитру с гримом. Вздохнул и забрал ее, вытащил у девушки из-за уха кисть.
По-кайзерстатски она говорила чисто, и он давно догадался, что перед ними миссис Говард. С аристократкой полагалось вести себя иначе, но Штефан так устал от политесов и аристократов, что предпочел просто забрать кисточку и начать смешивать грим.
Конечно, грим нужен был плотный – миссис Говард гримировала покойницу. А на лбу у покойницы чернело бесформенное пятно.
– Вы бы лучше вуалью закрыли или там веночком, – посоветовал он, поднося кисть к пятну.
Оттенок был чуть темнее, чем нужно.
– Веночки на труп надевать – моветон, – поморщилась она. – К тому же это фрау Воланж, у нее одиннадцать братьев и сестер, четверо детей, муж, любовник, у мужа четверо братьев, да еще живы ее родители…
– И что? – не понял Штефан.
– А то, что они все будут ее в лоб целовать. Нельзя веночек, – вздохнула девушка.
Забрала у Штефана палитру, поднесла кисточку. Благодарно улыбнулась, а потом ее улыбка вдруг стала еще шире:
– А я вас узнала! Вы у меня часы на ярмарке подрезали!
– Часы? – опешил он. – Какие часы?!
– С платиновой цепочкой, – прищурилась она. – Надеюсь, они вам впрок пошли, герр.