ь название точнее — майдан. Этим словом как нельзя лучше опишешь перекресток дорог, место для встреч и прогулок, где царит нескончаемая суета, где такое людское коловращение, что вряд ли мне удастся передать его на холсте. Здесь все удивительно и неповторимо. Вот тебя накрывает оглушительным стрекотом, а в центре его человек с шестом, с которого свисает уйма ореховых скорлупок; приглядишься и понимаешь, что каждая скорлупка — изящный домик для сверчка! Тьма сверчков, распевающих во все горло! Через пару шагов тебя настигает топот — в паланкине, а проще говоря, крытом сиденье на жердях, несут мандарина либо знатного купца. Впереди носильщиков, которых здесь называют «бесхвостыми конями», бегут слуги, барабанным боем и хлопками в ладоши расчищающие путь в толпе. Зазеваешься — и бесхвостые жеребцы тебя вмиг затопчут…
Однако сие место — крохотный пятачок! Весь Город чужаков с его тринадцатью факториями уместится в одном уголке калькуттского майдана. Из конца в конец он около одной тысячи футов, что не составит и четверти мили, а в ширину — вдвое меньше. Город этот подобен морскому кораблю, где на небольшом пространстве скучены сотни, нет, десятки сотен человек. Я убежден, нигде на свете нет столь маленького и столь многообразного поселения, в котором люди с разных концов земли по шесть месяцев в году обитают в невероятно тесном соседстве друг с другом. Уверяю тебя, драгоценная моя Пагли: окажись ты здесь и взгляни на флаги факторий, что полощутся перед серыми стенами кантонской цитадели, ты бы тоже оторопела, решив, что перед тобой последний из оставшихся на свете огромных караван-сараев.
С другой стороны, все тут знакомо: куда ни глянешь, повсюду подавальщики, конторщики, повара, рассыльные, батраки, привратники, ростовщики, докеры и матросы. И что самое удивительное, дорогая Пагли, среди обитателей Города чужаков полно индусов! Из Синдха и Гоа, Бомбея и Малабара, Мадраса и холмистой Коринги, Калькутты и Силхета, но вся эта география ничего не значит для беспризорников, что кишат на майдане. У них свои прозвища для всякого рода чужеземных бесов: англичане — «айсэй», французы — «мерд», индусы — «ачха». Не важно, из Карачи ты или Читтагонга, тебя окружат и будут ныть, протягивая руку: «Ачха, ачха, дай денежку!»
Похоже, они считают, что все ачха — земляки. Забавно, не правда ли? Тут даже есть фактория, которую называют «Ачха-Хон». Правда, она без собственного флага.
В Кантоне день Нила начинался рано. Всем служащим приходилось подстраиваться под Бахрама, человека устоявшихся привычек. Для Нила это означало, что он должен встать еще затемно и подготовить контору в полном соответствии с пожеланиями хозяина, не терпевшего ни малейших погрешностей. Комнату надлежало подмести за полчаса до прихода Бахрама как минимум, дабы пыль успела осесть, конторку и стул секретаря установить в дальнем углу и нигде больше. Наведение порядка было непростой задачей, поскольку для ее выполнения требовалось растолкать других работников, отнюдь не расположенных получать приказы от столь молодого и неопытного помощника.
Нил еще не видел такого странного помещения, как будто перенесенного из холодных краев Северной Европы: высокий потолок в стропилах, напоминающий церковный свод, и камин, снабженный мраморной полкой.
Историю о том, как хозяин завладел этой конторой, рассказал Вико. На заре своих поездок в Кантон Бахрам, как и все другие парсы, обитал в голландской фактории. Когда-то давно его соотечественники оказали помощь нидерландским купцам, приехавшим в Гуджарат, и позже те отблагодарили парсов: дали приют их дельцам, начавшим торговлю с Китаем. Да еще дед Бахрама, некогда обитавший в Сурате, имел делового партнера из Амстердама, что также проложило дорогу парсам в голландскую факторию. Однако мрачная унылая обитель, в которой громкий смех и разговор вызывали неодобрительные взгляды, а то и грозили выволочкой, Бахрама ничуть не прельщала. Вдобавок ему, самому молодому в бомбейской компании, всегда отводили самую темную и сырую комнатку. Не радовало и соседство других парсов, среди которых было немало стариков, считавших своим долгом присмотреть за юношей. Узнав, что неподалеку сдается хорошее жилье, Бахрам, не мешкая, отправился на разведку.
Оказалось, речь о фактории Фантай-Хон, так называемой «сборной солянке», где обитали чужеземцы разных национальностей. Фасад ее был поскромнее, однако внутренней планировкой она ничуть не отличалась от соседей: вдоль крытого арочного прохода выстроились разделенные двориками дома. Здания были разные: одни маленькие, другие большие, в несколько квартир, каждая из которых имела кухню, чулан, контору, хранилище и жилые покои. Удаленные от майдана дома на задах фактории мало кого привлекали: в темных грязных каморках, похожих на тюремные камеры, селились беднейшие из приезжих — мелочные торговцы, менялы, слуги и младшие конторщики.
Наибольшим спросом пользовались жилища, окна которых выходили на майдан, но таких, учитывая узость фасадов, было немного. Эти апартаменты считались роскошными и стоили соответственно, однако редко бывали не заняты. Поняв, что может заполучить жилье с видом на майдан, Бахрам тотчас внес аванс. С тех пор в каждый свой приезд он снимал те же апартаменты, всякий раз занимая все больше комнат для размещения увеличивающейся свиты из менял, слуг, конторщиков и поваров.
Потом, следуя его примеру, туда потянулись другие бомбейские купцы, и вот так возникла фактория Ачха-Хон. На правах первопроходца и многолетнего гостя Бахрам занимал лучшую квартиру, где имелись комнатушки и для его челяди, разросшейся до пятнадцати человек. Его собственные апартаменты, расположенные на верхнем этаже, состояли из просторной, но темноватой спальни, холодной ванной и столовой, которая использовалась только по особым случаям. Разумеется, здесь же была и контора с чудесным видом на майдан и реку; с годами она стала местной достопримечательностью, и старожилы говорили новичкам: «Вон, видите окно со средником? Это контора Барри Модди».
Конечно, Бахрам был не единственным постояльцем: когда он пропускал торговый сезон и оставался в Бомбее, квартиру занимали другие купцы, и в ней имелись следы их пребывания. Нередко так случалось, что торговец, покончив с делами, вдруг понимал: он сильно оброс пожитками, все их домой не увезти, кое-что придется бросить. И оттого в конторе собралась внушительная коллекция разнородных вещей: бюсты кивающих болванчиков, резные деревянные пагоды, зеркальца в лакированных оправах, серебряная урна (вообще-то терка для мускатного ореха) и стеклянный шар с неустанно кружащейся пучеглазой золотой рыбкой. Многое из этого принадлежало Бахраму, включая загадочный булыжник в темном углу конторы: покрытая серой пылью здоровенная каменюка была вся в дырках, словно изъеденная червями.
— Знаете, откуда взялся этот камень? — однажды спросил Бахрам. — Его преподнес Чунква, мой давний компрадор. Как-то раз он приходит и говорит, что хочет сделать мне подарок на память. Ладно, отвечаю, спасибо. И вот шесть мужиков втаскивают этот валун. Наверное, думаю, тут какой-нибудь фокус и сейчас сюрпризом появится драгоценность, спрятанная в камне. Ничуть не бывало! Оказывается, прапрадед Чунквы привез этот булыжник с озера Тайху, которое славится своими камнями (вообразите, китайцы похваляются булыжниками, как мы — сластями!). Когда валун доставили, предок счел его не вполне готовым. Как вам нравится этакий образ мыслей? Господь давным-давно сотворил эту штуковину, но она, видите ли, не совсем хороша. И знаете, что с ней сделали? Положили под водосток, чтоб дождевая вода проточила узоры. Ничего себе терпение у этого народа? Не то что мы с вами — всё бегом да впопыхах. Девяносто лет чертова каменюка лежит под карнизом, и вот Чунква, решив, что теперь она готова, преподносит ее мне как памятный подарок. Мать честная, думаю, что же мне с ней делать? Отказаться нельзя — обида страшная. И домой не отвезешь — женушка взгреет. Что, скажет, это все, что ты смог привезти из Китая? Интересно, чем ты там занимался. Как быть? Пришлось оставить булыжник здесь.
Кроме камня, в конторе был еще один дорогой его сердцу предмет — письменный стол, бесспорно великолепный представитель мебели из полированного индийского дерева и со скобянкой из белой меди. Ряды арочных ячеек на его внешней стороне были разделены перегородками в виде позолоченных книжных корешков, а девять выдвижных ящиков снабжены медными ручками и замочными скважинами.
Все ключи от стола хранились в сейфе, однако Нилу был выдан дубликат самого большого ключа от верхнего ящика, поскольку в обязанности секретаря входила утренняя проверка письменных принадлежностей, каким хозяин отдавал предпочтение. С гусиными перьями было просто, а вот с чернилами сложнее: Бахрам не желал обычных, но требовал изящный чернильный камень, пару отменных чернильных палочек и горшочек особой «родниковой» воды, чтобы, подобно китайскому мудрецу, неспешно и задумчиво развести собственные чернила, если возникнет такая необходимость. Учитывая его непоседливость, этакое священнодействие казалось маловероятным, однако исходным материалам для чернил и гусиным перьям надлежало покоиться в левом верхнем углу столешницы. Самое смешное, что Бахрам редко присаживался за стол, но почти всегда расхаживал по конторе, сцепив руки за спиной, и даже документы подписывал на подоконнике, схватив затупившееся перо Нила.
И лишь вкушая завтрак, он в полной мере пользовался стулом. Трапеза представляла собою продуманную, за годы отточенную церемонию под руководством повара Место и проходила не в личной столовой хозяина, но за столом с мраморной крышкой в углу конторы. С приходом Бахрама стол застилали шелковой скатертью и на нем появлялись тарелки и миски: яичница-болтунья акури, сдобренная кориандром, молодым чили и зеленым луком, пельмени шу-май с куриным мясом и грибами, парочка гренков, шампур-другой сатая[35], немного рисовой каши с топленым маслом и блюдечко