Признаюсь, все это показалось мне чрезвычайно милым, и я, воспылав желанием хоть как-то возместить за поведение моего папаши, которое считаю в корне неверным, спросил лист бумаги и карандаш.
Ты ведь знаешь, бесценная моя Пагли, что я одарен отменной зрительной памятью, а потому за несколько минут я сделал недурной набросок того самого пейзажа — вид на Макао. Позже Задиг-бей меня пожурил, мол, я поступил опрометчиво, ибо главная претензия моего папаши к Ламкве — подражание его стилю. Но мне на это глубоко плевать, ибо человек, пренебрегающий плодом своих чресл, не вправе оберегать труды своих рук.
И вот, милая Пагли, я наконец подхожу к интересующему тебя вопросу — камелиям. Восхищенный моим наброском, Ламква спросил, не может ли чем-нибудь быть полезен мне, и я, осмелев, показал ему рисунок мистера Пенроуза. Мой друг, сказал я, очень хотел бы знать происхождение этой картинки.
Ламква тотчас заявил, что никогда не видел такого цветка, однако внимательно изучил изображение: так и сяк повертел листок, пощупал и даже помусолил его краешек. Судя по стилю, сказал он, можно смело утверждать, что рисунок был сделан в Кантоне. Но вот определить автора затруднительно, ибо рисовальщики, изображавшие растения и животных, всегда были на отшибе кантонского сообщества художников; как правило, они не служили подмастерьями живописцев, но нанимались помощниками к европейским ботаникам и натуралистам, у которых и постигали особенности своего ремесла. Посему их работы редко встретишь в Китае — вместе с коллекциями растений они отбывали в Европу.
Ламква задумался, потом сказал, что помочь больше ничем не может, однако знает того, кто, наверное, сумеет мне посодействовать, одного авторитетного коллекционера живописи и растений. Уж кто-кто, а он-то укажет верный путь.
И кто же он такой? В отличие от меня, Задиг-бей слышал об этом сказочно богатом купце по имени Панхиква из гильдии Ко-Хон. Ламква хорошо знал этого человека и сказал, что велит своему подмастерью проводить меня к нему.
Послали за подмастерьем, и вот тут-то, дорогая Пагли, оно и случилось! Едва он вошел, как я понял всю необычность нашей встречи, ибо меня охватил трепет, и я схватился за грудь, унимая барабанный бой сердца.
Его зовут Джаква. Только не подумай, что я узрел Адониса или прекрасного юношу, срывающего персик на картине «Весна» Боттичелли, вовсе нет. Он не высок ростом и не атлетического сложения, но от него как будто исходит сияние, а взгляд светится покоем, целеустремленностью и умом, какие не передашь на холсте. Честное слово, я не представляю художественный образ, с которым его можно сравнить, а уж ты-то знаешь, милая Пагли, сколько полотен хранит моя память. Подобные встречи очень редки, и когда они происходят, меня заполняет удивительное волнение, я понимаю, что стою на пороге неизведанного, на краю пропасти, манящей новизной, опасностью, приключением…
О, принцесса сердца моего, если ты знаешь такие молитвы, помолись за меня, ибо я, кажется, встретил того самого Истинного Друга, о котором всегда мечтал.
Добавлю, что это не единственный дар небес за последнюю неделю: еще я отыскал удивительного курьера, в чьей необычности ты сама убедишься, повстречавшись с ним.
Одним свежим, но еще не промозглым утром Бахрам, выглянув из окна конторы, увидел, что большинство горожан сменили летний гардероб на теплую одежду: хлопчатые блузы и штаны, легкие туфли и шелковые шапочки уступили место стеганым робам и вышитым рейтузам, башмакам на толстой подошве и меховым шапкам.
Все ясно: видимо, накануне губернатор появился в зимней одежде, что для всех остальных послужило сигналом к переодеванию. В Индии так было заведено у англичан, но здесь глава провинции ждал команды из далекого Пекина. Удивительный факт: в удаленной столице климат совершенно иной, однако в Кантоне переход на теплые наряды опережал наступление холодов всего на день-другой.
Вот и нынче через пару дней с севера задул студеный ветер, температура резко упала, и в конторе стало так зябко, что пришлось поставить печки, топившиеся углем.
Вместе с погодой поменялись и слухи. Днем в контору заглянул Задиг с интересной новостью: губернатора, так рьяно сражавшегося с опием, сжигавшего «резвых крабов» и наказывавшего дельцов, вроде бы отзывают в столицу, а вместо него назначат кого-то другого.
Последнее время в Городе чужаков ходило столько всяких толков, что Бахрам поостерегся возлагать слишком большие надежды на эту новость. Он осторожно навел справки и, хоть не нашел никаких конкретных подтверждений, выяснил: слух распространился широко и так оброс бесчисленными предположениями, что уже невозможно отличить правду от вымысла. Но все сходились во мнении (по крайней мере, в Совете), что перемены — обнадеживающий знак.
Бахрам воодушевился. За истекшие две недели он получил несколько встревоженных запросов от бомбейских предпринимателей, финансировавших его поездку: ознакомившись с докладом о повреждениях судна, они беспокоились, когда же окупятся их затраты. В ответных письмах Бахрам извинялся за задержку, возникшую из-за необычайной вялости кантонского рынка, который, уверял он, скоро оживет. Однако ему не хватило духа известить инвесторов, что «Анахита» с полными трюмами так и стоит у Гонконга и до сих пор ни один покупатель не объявился. Теперь, ободренный слухами о перестановках в местной администрации, он решил, что пора сообщить о добрых предзнаменованиях, замаячивших на китайском небосклоне.
— Пишите новое письмо, — приказал он Нилу. — Начните с обычных приветствий, а дальше так: «Вы знаете, что последнее время кантонский рынок был весьма неактивен, и причиной тому политика действующего губернатора. Однако ваш покорный слуга желает уведомить вас, что высшая китайская власть подала сигналы о смене курса. Существует мнение, что нынешнего губернатора вот-вот отзовут в столицу. Имя его преемника пока неизвестно, но нет нужды говорить, что получен чрезвычайно добрый знак. Видимо, скоро ситуация нормализуется, и есть вполне обоснованная надежда сбыть весь груз разом, ибо накопившийся спрос очень велик…»
Бахрама перебил громкий стук в дверь.
— Патрон, можно?
— Что тебе, Вико?
Дверь приотворилась, управляющий просунул голову.
— Кое-кто желает вас видеть, патрон.
— Сейчас?
Вмешательство удивило и раздосадовало; с утра Бахрам всегда занимался деловой перепиской, и персоналу было строго-настрого наказано: прием посетителей только после перерыва на чай.
— Что за ерунда, Вико? Какой визитер в это время? Я уже начал диктовать.
— Некий Хо Син-сянь, патрон. Полное имя Хо Лао-кин.
Бахрам ничуть не смягчился:
— Кто еще такой? Знать не знаю.
Вико чуть больше протиснулся в комнату и чуть заметным жестом показал, что не может говорить при новом секретаре.
Бахрам неохотно отдал приказ:
— Пока все, мунши-джи, ступайте к себе. Я пришлю за вами, как буду готов продолжить.
— Слушаюсь, сет-джи.
Дождавшись, когда за Нилом закроется дверь, Бахрам спросил:
— Ну в чем дело? Кто он, этот Хо Син-сянь?
— Говорит, много лет назад вы были знакомы.
— Ай, Вико, в Кантоне тысячи моих знакомых! Неужто я помню каждого да еще давнего?
Управляющий переступил с ноги на ногу.
— Патрон, он говорит, что кем-то приходится мадам…
— Чимей? — Глаза Бахрама округлились. — Что-то я не припомню ее родственника с таким именем.
— Может, тогда он прозывался иначе, патрон. Эти китайцы меняют имена как перчатки — сегодня он А-такой-то, а завтра Син-сянь этакий или разэтакий.
— Он назвал какое-нибудь иное имя?
— Да, патрон. Возможно, вы знали его под именем Дай-вай или что-то вроде этого.
— Давай?
Имя всколыхнуло воспоминания. Бахрам отошел к окну и посмотрел на майдан. Там, как всегда, стаи сопливых беспризорников в замызганной одежонке и островерхих шапках осаждали чужеземцев: «Айсэй! Ачха! Мо-ро-ча! Дай денежку!»
И тогда вспомнился вечно спотыкающийся паренек, служивший посыльным Чимей.
— Кажется, я его помню, — сказал Бахрам. — Но это было лет двадцать тому назад. Где ты с ним столкнулся?
— На майдане, патрон. Он подошел ко мне и справился, не у вас ли я работаю. Я ответил утвердительно, и он сказал, что у него к вам неотложное дело.
— Какое дело?
— Торговое, патрон.
— Но какого рода? Чем он занимается?
— Его работа — мал-ка-дханда — связана с грузом, который нам надо сбыть. Я думаю, он середняк, не воротила. У него пара притонов и прогулочная лодка.
Бахрам начал было расхаживать по комнате, но теперь встал как вкопанный.
— Он маклак? — От гнева голос его звенел. — Ты привел в мой дом маклака?
Оба всегда соблюдали правило: не допускать опийных прилипал в свое жилище. С мелкими торговцами, содержателями притонов и им подобными Вико общался только за пределами фактории, но в последние годы и он с ними почти не имел дела, поскольку разгрузка происходила у острова Линтин или в открытом море.
Бахрам же никогда не приближался к накипи, неизбежной в его занятии. И сейчас был в равной степени изумлен тем, что кто-то из этой среды ищет встречи с ним, а Вико тому потворствует.
— Ты спятил, что ли? — рявкнул Бахрам. — С каких это пор таким личностям открыт доступ в нашу факторию?
Но Вико был терпелив и настойчив.
— Патрон, вы не хуже меня знаете, что за все это время мы ни на шаг не продвинулись, чего не бывало прежде. Я переговорил с этим человеком, у него интересное предложение. По-моему, вам надо его выслушать.
— Здесь, в конторе?
— А где еще? Уж лучше тут, чем на улице, где полно чужих глаз.
— Вдруг кто-нибудь видел, как он сюда вошел?
— Никто не видел, патрон, я провел его черным ходом. Он ждет внизу. Так что мне делать? Если не хотите рисковать, я отправлю его прочь.
Бахрам вновь подошел к окну и посмотрел на суету носильщиков, лоточников, посыльных, жонглеров и всяких ловкачей. Бившая ключом жизнь майдана казалась укором его осмотрительности: неужто он утратил вкус к риску, благодаря чему так преуспел? Бахрам глубоко вздохнул и повернулся к Вико: