Панхиква вытянул руку и постучал длинным ногтем по его колену.
— Губернатор Линь другой. Когда он приезжать Кантон, большой беда у мистер Модди. Если есть груз, надо продавать сейчас, быстро-быстро.
— Видимо, речь о Билли Керре, — сказал Хорек, почесывая бороду.
Полетт оторвала взгляд от письма:
— Неужели, сэр, человек, открывший миру тигровую лилию, китайский можжевельник и рождественскую камелию, мог быть курильщиком опия?
— Бедняга испил свою чашу бед…
Хорек познакомился с ним зимой 1806 года, к тому времени Керр пробыл в Китае уже пару лет. Двадцатипятилетний шотландец, рослый и дюжий, был чуть моложе Хорька; в Кантон он прибыл полным энергии и амбиций, которым так и не нашлось достойного применения. Оказалось, что звучный титул «королевский садовник» не имеет никакого веса в английской фактории, где царила чопорность феодального замка. Садовник считался всего-навсего слугой, который должен помнить свое место внизу социальной лестницы, не пытаясь встать вровень с высшими слоями.
Спору нет, Билли родился уже с грязью под ногтями, ибо и отец, и дед его были садовниками. Но, смышленый и трудолюбивый, он, стремясь к образованию, штудировал ботанические учебники. Его положение в фактории не совпадало с его самооценкой, и временами он бывал дерзок, а посему не получал пряников, но не знал недостатка в кнуте. Подобное поведение сказывалось и на жалованье, составлявшем сто английских фунтов в год: в любом другом месте это были хорошие деньги, но в Кантоне — сущие гроши, которых не хватало даже на оплату услуг прачки.
— Билли был несдержан и колюч, как еж.
Одним летом Керр пренебрег указаниями сэра Джозефа и сбежал на Филиппины. Поездка обернулась злосчастьем: на обратном пути налетел тайфун, и вся коллекция, собранная в Маниле, погибла.
Хорек, вскоре приехавший в Кантон, видел, как тяжело Билли переживает неудачу, что проявилось в разрыве с соотечественниками — он покинул английскую факторию. Один китайский торговец выделил ему клочок земли на острове Хонам, неподалеку от садов Фа-Ти, где он выстроил себе лачугу. Однажды Хорек навестил его в этом жилище, напоминавшем скит отшельника: одна комнатушка, загроможденная саженцами и ящиками с пробными посадками. Единственным компаньоном Керра был его помощник в садовых работах — паренек лет тринадцати-четырнадцати А-Фей, который благодаря общению с ним уже сносно болтал по-английски.
— Не тот ли это А-Фей, что доставил рисунок камелии в Англию?
— Он самый.
Мальчишка исполнил поручение, но с его отъездом Керр остался совсем один. Хорек застал ботаника уже в плачевном состоянии: жуткая худоба и загнанный взгляд выдавали в нем закоренелого опийного пристрастника. Через пару дней Керр, не чаявший уехать, покинул Кантон. Больше они не виделись — вскоре по прибытии на Цейлон Керр умер от лихорадки.
— А что стало с А-Феем?
— История странная…
Через три года вернувшись в Англию, Хорек узнал, что жизнь парня в Королевских садах не сложилась: он ссорился с работниками, затевал драки. Местный священник приютил маленького дикаря в своем доме, надеясь обращением к Богу спасти его душу. В благодарность А-Фей его обокрал и сбежал.
Позже доходили слухи, что он сменил имя, обитает в трущобах Восточного Лондона и служит подсобником уличного зеленщика.
— Вы его никогда не видели?
— Нет. Кто-то говорил, потом он нанялся матросом, чтоб заработать на обратную дорогу в Китай. Но было это, если память не изменяет, лет двадцать назад.
К тому времени, как меню из восьмидесяти восьми блюд себя исчерпало и бессчетные здравицы закончились, лишь немногие гости еще твердо держались на ногах. Поблагодарив хозяина и выпив на посошок, Бахрам подхватил под руку своих англо-американских знакомцев, и вся компания в сопровождении фонарщиков направилась к причалу. Все единодушно сошлись на том, что по теплому приему и роскошному угощению этот банкет не имел себе равных.
Напоследок шумно попрощавшись, гости разошлись к своим яликам и шлюпкам, а вот Бахрам с досадой обнаружил, что его-то лодки нигде не видно. Над протокой в плотной кайме зарослей собирался, скрывая все вокруг, ночной туман. Немного подождав, Бахрам прошелся вдоль берега в одну сторону, потом в другую, надеясь, что лодочник где-то прикорнул и дрыхнет, однако поиски не увенчались успехом. Он вернулся на пустынный причал, уже затянутый клочьями тумана. Все гости разъехались, фонарщики ушли в имение — вдали чуть виднелись огоньки, покачивающиеся на шестах.
И что теперь делать? Лодку здесь не наймешь, вокруг ни души. Бахрам уж хотел вслед за фонарщиками вернуться в усадьбу, но тут, слава богу, послышалось отдаленное звяканье колокольчика, медленно приближавшееся со стороны протоки. Видимо, лодочник куда-то отлучился, а потом заплутал в тумане. Ну сейчас он получит! Позабудет, как мать родную зовут! Пошарив в памяти, Бахрам собрал все известные ему кантонские ругательства, дабы излить их на подлеца.
Однако лодка оказалась не той, на которой он сюда приехал: сквозь туман проглянуло созвездие бумажных фонариков, освещавших корму в виде огромного рыбьего хвоста, изящно вскинутого над водой.
Бахрам остолбенел, решив, что все это ему мерещится после обильных возлияний на банкете, но тут его окликнули:
— Мистер Барри! Мистер Барри!
Давай! Видимо, гаденыш заплатил лодочнику и услал его прочь, чтобы вновь завести волынку о сделке. С этим ясно, но вот как он узнал, когда Бахрам окажется на неприметном причале? И почему фонарщики, обычно столь услужливые, так быстро убрались восвояси? Похоже, среди слуг Панхиквы есть осведомитель. Или это спьяну мнятся всякие козни и заговоры?
Ладно, что толку артачиться, когда он один на захолустном причале? По правде, Бахрам почувствовал облегчение и даже обрадовался (наверное, под воздействием выпитого) появлению Давая с лодкой. Конечно, выказать это нельзя. Бахрам прокашлялся и выдал длинное матерное ругательство:
— Дью ней лоу му! Дью ней лоу му лаан фа хай!
— Прости, мистер Барри. Осеня прости.
— Где моя лодка, сволочь ты этакая? Ты услал лодочника?
— Моя шибко виноват, мистер Барри. Моя хотеть приятный сюрприз, прокатить мой лодка. Да вот маленько опоздать.
— Ты сделать очень большую гадость. Гляди, мистер Барри один в лесу. А если мой змея ужалить?
Лодка подошла к берегу, Давай выпрыгнул на причал и низко поклонился:
— Прости, мистер Барри, осеня прости. Садись лодка, моя отвезет мистер Барри в Ачха-Хон.
Иных вариантов, кроме как принять приглашение, не было, но Бахрам не собирался изъявлять благодарность. Не глядя на Давая, по сходням он взошел на борт, намереваясь пройти на корму.
Прямо перед ним был большой павильон, в котором некогда Чимей кормила клиентов. Сейчас вход в него украшали цветистые изображения драконов и фениксов. В приоткрытую дверь Бахрам увидел женщину, на фоне красной лампы читавшуюся силуэтом. Он вздрогнул. Возникло видение: Чимей спешит ему навстречу, он слышит ее высокий переливчатый голос: «Привет-привет, мистер Барри!»
Бахрам замер, но Давай легонько подтолкнул его к дверям павильона:
— Мистер Барри не хотеть войти?
Бахрам отвел взгляд от женской фигуры. Он не сентиментален, не в его характере жить прошлым и горевать попусту; Чимей не вернешь, незачем погружаться в воспоминания.
— Нет, не хотеть, — сказал он. — Пойду наверх.
Бахрам шагнул к трапу на верхнюю палубу и уже взялся за поручень, но вдруг подумал, что, может, не стоит туда подниматься. Он хорошо помнил ту часть лодки, где обычно они с Чимей сиживали вечерами.
Возможно, там, в домике, ее и убили. Значит, душегубы поднялись вот по этому трапу? Возникла мысль спросить, не знает ли Давай, где именно все произошло. Бахрам мысленно сформулировал вопрос и понял, что не сможет произнести: «В каком месте Главный сестра умирать?» Слова как будто принижали ее смерть.
И потом, что толку, если он это узнает?
Бахрам поднялся на пару ступенек, но вновь замешкался. Наверное, все же лучше остаться внизу и найти местечко для отдыха. Однако зародившееся нездоровое любопытство помешало вернуться. Бахрам быстро одолел последние ступеньки и, оказавшись на верхней палубе, облегченно выдохнул, ибо жилище Чимей изменилось до неузнаваемости: на стенах, выкрашенных золотым и красным, висели гирлянды фонариков с кисточками, но кровать, стулья, шкафчики и жертвенник исчезли, уступив место обстановке прогулочной лодки — лакированным кушеткам, табуретам, чайным столикам и прочему.
Бахрам прошел на нос лодки, где стоял диванчик под навесом. Накатила усталость, хотелось просто посидеть. Он снял туфли и откинулся на деревянную спинку.
Туман окутал реку, однако небо было чисто. Бахрам смотрел на звезды и с сожалением думал о том, что они с Чимей ни разу не прокатились на этой лодке. Потом неслышно подошел Давай и прошептал:
— Мистер Барри желать девка? Хорош баба, осеня сладкий. Все-все твой делать.
Беспардонность предложения Бахрама взбесила.
— Нет! — рявкнул он. — Не надо девка! Пошел на хер! Мх ман фа! Хьюй сей лаа!
— Прости, мистер Барри, осеня прости. — Давай скрылся мгновенно.
Покачиваясь, судно двинулось сквозь туман, нос его, разрезавший воду, вздымал легкие волны, казавшиеся призрачными тенями. Почти все фонари на лодке были погашены, а те, что горели, густой туман превратил в размытые пятнышки. Все вокруг потеряло очертания, цвет и звук, даже плеск весел был еле слышен.
Вновь появился Давай с подносом, укрытым вышитой скатеркой.
— Что это?
Присев на диван, Давай сдернул скатерку, явив изящную трубку слоновой кости, длинную иглу и резную шкатулку с опием.
— Зачем? — сказал Бахрам. — Я не хотеть глотать дым.
— Твой воля, мистер Барри. Моя тихонько сидеть, маленько курить. Твой хотеть, мы беседа говорить.
Бахрам старался смотреть на окутанную туманом протоку, но взгляд его невольно возвращался к Даваю, который ткнул иглой в опий, подержал ее над фитилем лампы, а затем перенес вспузырившуюся каплю в трубку и жадно, с присвистом затянулся. Бахрам учуял сладкий пьянящий аромат, совсем не похожий на запах сырца.