сти, и все, от хозяина до последнего работника, затаили дыхание, ожидая, какая выпадет комбинация чисел.
Однако никто и словом не обмолвился (по крайней мере, при Ниле) о том, какие именно дела позвали Вико на «Анахиту». Остальные служащие, выходцы из разных общин, но все родом из бомбейских районов, представляли собой спаянную команду и воспринимали Нила как чужака с востока, выскочку, захапавшего лакомую должность. Он понимал, что вызывает подозрение и должен быть осторожен, а потому не задавал неудобных вопросов и не проявлял ненужного любопытства, когда при нем говорили на непонятных ему языках — гуджарати, марати, качхи и конкани. Однако Нил держал ушки на макушке и вскоре пришел к выводу, что сослуживцы не больше его осведомлены о задании Вико, и взвинченность их объясняется давней привычкой подлаживаться под настроение хозяина: каждая душа в доме знала, что последнее время Бахрам пребывает в опасно странном состоянии духа.
Одним из проявлений этого стал отказ от посещений званых ужинов. Каждый вечер, когда солнце садилось за озеро Белый Лебедь, Бахрам просил Нила зачитать список приглашений и, выслушав длинный перечень раутов с ужином и вистом, минуту-другую раздумывал, а потом отмахивался:
— Пошлите записку с фонарщиком, скажите, я…
— Занемог?
— На ваше усмотрение.
Тянулись дни, от Вико вестей не поступало, и всем было ясно, что хозяйские нервы на пределе. Бахрам, не находивший себе места, срывался на любом, кто подвернется под руку, и чаще других, конечно, доставалось несчастному секретарю.
Весть об очередном взрыве быстро распространялась по дому, и тогда какое-то время все, словно в знак коллективного покаяния, ходили на цыпочках и говорили только по-английски. Менялы всегда первыми выражали соболезнования:
— Что поделаешь? Хозяин всякий раз такой, когда…
— Жизнь полна мук и страданий…
— Молитесь и несите свое бремя…
Одним утром Бахрам вяло ковырял свой завтрак, а Нил вслух зачитывал выдержки из последнего императорского эдикта:
— «Инспекционная комиссия докладывает, что потребление опия возрастает, хотя наместники и губернаторы всех провинций облечены правом на обыски и конфискацию зелья. Прискорбно, но чиновники безответственны и действуют неумело, есть опасение, что не все они честны, ибо величина конфискованного опия мизерна…»
— Что это? — рявкнул Бахрам.
— Указ Сына Неба, сет-джи. Перевод опубликован в последнем номере «Дневника».
Бахрам оттолкнул нетронутую тарелку и встал из-за стола.
— Читайте дальше, мунши-джи, что там еще?
— «Наместникам и губернаторам всех провинций надлежит жестко требовать исполнения своих распоряжений, а гражданским и военным чинам неустанно выявлять вероломных купцов, доставляющих опий, арестовывать и предавать суду лавочников, торгующих зельем».
Оторвав взгляд от листа, Нил увидел хозяина за письменным столом, что бывало крайне редко.
— Почему остановились? — сказал Бахрам. — Читайте, читайте.
— «Наместникам и губернаторам всех провинций надлежит не щадить усилий, дабы с корнем выкорчевать сию пагубу, дабы ни один злоумышленник не проскользнул мимо сети закона. Те, кто осмелится сквозь пальцы смотреть на беззаконие, покрывать преступников либо как-нибудь иначе потворствовать злу, будут сурово наказаны, а дети и внуки их лишены доступа к государственной службе. И напротив, местные чиновники, проявившие смекалку и усердие, получат повышение. Указ довести до сведения каждого человека во всех провинциях. Ему внимать!»
Нила отвлек странный шум, похожий на зубовный скрежет. Подняв голову, он увидел, что удивительный звук исходит вовсе не из хозяйского рта — Бахрам яростно тер чернильной палочкой о шершавый чернильный камень, решив, видимо, так выпустить пар и успокоиться. Однако в следующую секунду камень не устоял под бешеным натиском и слетел на пол, попутно оросив черной струей безукоризненную чогу и лежавшие на столе бумаги.
Бахрам вскочил, злобно оглядывая загубленную одежду.
— Зараза! С чего это китайские остолопы решили, что чернила нужно готовить, как масалу? Идиоты! — Он ожег взглядом Нила и кивнул на чернильный камень: — Уберите это! Чтоб глаза мои больше не видели!
— Слушаюсь, сет-джи.
Нил подобрал камень и шагнул к двери, но та вдруг сама распахнулась — на пороге стоял работник с запечатанным конвертом в руке.
— Только что доставили, срочная депеша, — сказал он. — Внизу посыльный ждет ответа.
Судя по отклику Бахрама, послание было долгожданным. Мгновенно забыв об испорченной чоге, он деловито отдал приказ:
— Мунши-джи, ступайте в хранилище. Скажите менялам, чтоб приготовили кошелек с девяноста таэлями. Пусть отберут новые монеты и удостоверятся, что на них нет моего клейма.
— Слушаюсь, сет-джи. — Поклонившись, Нил вышел из конторы и поспешил к лестнице.
Как и во всех других факториях, хранилище располагалось на первом этаже. В маленькой душной комнате за массивной дверью было всего одно наглухо закрытое окно, забранное толстой железной решеткой. В эти владения двух менял никто иной не допускался, а они проводили дни за пересчетом монет, наслаждаясь неустанным журчанием денежных ручейков, протекавших через их руки.
В Городе чужаков расчеты обычно совершались в валюте, имевшей самое широкое хождение в мире: испанский серебряный доллар, иначе «восьмерик», достоинством в восемь реалов. На монете, содержащей чуть меньше одной унции чистого серебра, чеканились профили и гербы действующих испанских соверенов. Однако лишь немногие восьмерики, циркулировавшие в Кантоне, сохранили свою первоначальную чеканку. В Китае на монетах, переходивших из рук в руки, каждый их очередной владелец ставил свое клеймо. Это было гарантией для покупателей и продавцов: если вдруг монета окажется фальшивой, всегда можно потребовать ее замены у того, кто последним поставил свою печать.
Когда пространство для клейма иссякало, его увеличивали, расплющивая монету молотком. Монеты, пришедшие в негодность, треснувшие и щербатые, разбивали на куски, а обломки хранили в мешочках, которыми расплачивались в сделках, допускавших расчет по весу серебра. Состав его в старых монетах оставался неизменным, но сбыть их становилось все труднее, а вот новые монеты, прозванные «свежачком», ценились даже выше своего номинала.
Испанский доллар имел повсеместное хождение, однако в основном использовался для бытовых покупок, крупные же сделки обычно заключались в китайской валюте, самой мелкой единицей которой была монета каш (другое ее название чен). Изготовленные из сплава меди с цинком, эти монеты имели квадратную дырочку посередке, что позволяло нанизывать их по сотне штук в связку, по-английски называвшуюся «мейс». Отправляясь за покупками, люди надевали эти связки на запястье, точно браслеты.
Нил считал каш красивой денежкой, однако носить на руке груду монет дешевле индийской пайсы было тяжело. А вот китайский таэль, содержанием серебра на треть превосходивший испанский доллар, ценился высоко и использовался в расчетах между крупными торговцами.
Нил терялся в догадках: заказанный кошелек с таэлями служил знаком торговой операции, однако сумма была слишком незначительной для сделки и чересчур большой для бытовой покупки. Переговорить о том с другими работниками было немыслимо, и он решил, что для него разгадка навсегда останется тайной. Однако немного позже, когда он отнес кожаный кошелек с девяноста таэлями в хозяйскую спальню, а потом зашел в контору собрать бумаги, на своем столике Нил обнаружил загадочные письмена — на промокательной бумаге отпечатались строчки косым почерком Бахрама. Видимо, хозяин воспользовался конторкой секретаря, поскольку его стол был залит чернилами, и, ответив на депешу, промокнул свое послание. Вглядевшись, Нил разобрал отдельные слова: «…Иннесу… в подтверждение… доставлю кошелек… Эхо-Хон в одиннадцать… Твой Бахр…»
Вико прислал подробную инструкцию, и Бахрам знал точно, что нужно делать. Предстоял визит к Джеймсу Иннесу, обитавшему в фактории Бухта. Бахрам передаст ему деньги только после доставки первой партии ящиков: это не оплата услуг Иннеса, но мзда чиновникам, обеспечившим беспрепятственный проезд по реке. Первый рейс станет пробным, и Вико не будет сопровождать груз — он останется в Вампоа и проследит за благополучной погрузкой следующей партии.
Вико все так рассчитал, чтоб Бахрам провел в Бухте не больше часа; время, конечно, недолгое, но тот не любил это место и хотел бы справиться с делом еще быстрее. Сам он никогда не жил в Бухте, но знал о ней не понаслышке, ибо она соседствовала с его первой обителью в Кантоне — Голландской факторией. Эти здания, разделенные только оградой, отличались как небо и земля. Голландская фактория — суровая донельзя, Бухта — шумное разгульное пристанище решительных и упрямых приверженцев свободной торговли вроде Иннеса и Джардина.
Бухта, последнее строение Города чужаков, получила свое название благодаря тому, что стояла на берегу узкого канала, на другой стороне которого располагались пакгаузы кантонской купеческой гильдии. Характерной особенностью этой фактории были собственные маленькие причалы, обеспечивавшие прямой выход на реку.
Бахрам никогда не понимал обитателей Бухты, нахваливавших ее местоположение из-за близости к воде. Так называемый канал, представлявший собою комбинацию речки со сточной канавой, служил главным руслом для выноса городских отходов. В отлив он превращался в ручеек, и обнажившиеся берега его являли невообразимо гадкую картину: гудящие тучи мух над мусорными кучами, из которых выглядывали раздувшиеся трупы собак и поросят, исторгавшие тошнотворную вонь.
Этакое зрелище вряд ли кому могло понравиться; людей вроде Иннеса прельщали выход к реке и соседство складов, позволявшие доставить груз, минуя майдан, прямо к дверям фактории. Рядом располагалась и контора начальника таможни, но это не имело значения, поскольку все «мытники», как их здесь называли, были подмазаны задолго до прибытия товара.