— Вот господин, о котором я вам говорила, Ноб Киссин-бабу. Он тоже из Бенгалии, письмоводитель Анил Кумар.
Ноб Киссин-бабу, угощавшийся супом-пюре с лепешками, поднял взгляд от тарелки и нахмурился. Глаза его округлились, потом сузились. Нил догадался о безуспешных попытках представить его без бороды и усов, но заставил себя сохранять спокойствие и надеть вежливую улыбку.
— Номошкар, — сказал он, сложив ладони у груди.
Не ответив на приветствие, Ноб Киссин-бабу жестом предложил ему сесть.
— Я не уловил вашего досточтимого имени, — сказал он по-английски. — Соблаговолите уточнить.
— Анил Кумар, письмоводитель.
— Чем изволите заниматься?
— Служу секретарем у сета Бахрама Моди.
— Надо же! — вскинул брови Ноб Киссин. — Стало быть, мы с вами коллеги.
— Вот как?
— Да, я — гомуста Бернэм-саиба. Он тоже предприниматель.
Нилу потребовались все силы, чтобы скрыть шок от известия.
— Мистер Бернэм здесь? — с деланным безразличием спросил он.
— Да, он прибыл на своем новом корабле.
— Что за корабль?
Ноб Киссин вновь сощурился, вглядываясь в лицо Нила.
— «Ибис». Может, слыхали?
К счастью, перед Нилом появилась тарелка с бирьяни. Он потупился и покачал головой:
— Нет, не знаю.
Ноб Киссин вздохнул и перешел на бенгали:
— Вы кушайте, Анил Кумар-бабу, а я вам расскажу про «Ибис». Бернэм-саиб приобрел эту шхуну в прошлом году, и я тотчас понял, что она привнесет большие перемены в мою жизнь. Вы спросите, с какой стати человек, получивший английское образование, сходу делает подобные выводы? Позвольте вам сказать, что перед вами не тот, кем он кажется. Под его внешней оболочкой скрыта иная сущность, которая в прежней жизни была пастушкой и сбивала масло для бога-озорника, его воровавшего. Я уже давно знал, что в один прекрасный день оболочка спадет и скрытое существо выйдет наружу, точно тот, кто хорошенько выспался и теперь откинул москитную сетку. Но когда это произойдет? И как? Вопросы эти меня сильно мучили, и вот, увидев «Ибис», я вмиг понял, что сей корабль станет орудием моего преображения. На борту шхуны был некий Захарий Рейд, с виду простой моряк, но я сразу догадался, что и он не тот, кем кажется. Еще не повстречавшись с ним, я услыхал, как он играет на свирели — инструменте божественного музыканта из Бриндабана[55]. Я ничуть не сомневался, что его появление — знак и я должен попасть на этот корабль. Мне повезло, я получил должность корабельного суперкарго. Шхуна перевозила сотню кули и двух узников, один из которых был бенгалец ваших, примерно, лет, Анил-бабу. Прежде он был раджой, но разорился и совершил подлог. Его разлучили с женой и сыном, лишили дворца и слуг, заточили в тюрьму и предали суду, который приговорил его к семи годам каторги на Маврикии. Я встречал этого раджу на улицах Калькутты, когда удача еще не отвернулась от него: типичный заминдар — высокомерный, ленивый и порочный. Но корабли и море умеют изменить людей, вы согласны, Анил-бабу?
— Да, наверное… — сказал Нил, на секунду оторвавшись от бирьяни.
— Не знаю, кого из нас «Ибис» изменил больше, но, увидев бывшего раджу в кандалах, я почувствовал странную связь с ним. Мой внутренний голос шептал мне: это твой сын, твое нерожденное дитя. Я старался помочь: навещал узников в камере, приносил им еду и прочее. Как суперкарго, я имел свой ключ от камеры, и однажды узники попросили меня не запирать дверь. Я это исполнил, и ночью, в разгар шторма, они и еще несколько человек бежали с корабля. На другой день были обнаружены следы того, что баркас их перевернулся и все беглецы погибли. К несчастью, ответственность за все возложили на безвинного Захария Рейда, который сейчас пытается оправдаться в Калькутте. Я же понес иную кару — потерял свое новообретенное дитя, и боль моя была столь нестерпимой, что по возвращении в Калькутту я решил повидать его жену и сына…
Невероятным усилием воли Нилу удалось не вскинуть голову и продолжить жевать.
— …уже получивших весть о его смерти. Но вот сейчас вы удивитесь, Анил-бабу: рани Малати, которая всегда свято соблюдала традиции, не носила белых вдовьих одежд, не разбила браслеты, не стерла вермильон с пробора. Мужа ее объявили погибшим, но она была абсолютно уверена, что он жив. Признаюсь, ее непоколебимая вера убедила в том и меня. Рани просила, чтобы в моих скитаниях я помнил о возможной встрече с ним. Но даже если он жив, я вряд ли его узнаю, сказал я. Наверняка он сменил имя и облик и, кроме того, поостережется открыться мне, зная, что я работаю на мистера Бернэма, виновника его разорения и изгнания. Но она меня не слушала. Если каким-то чудом ваши пути пересекутся, сказала Малати, уверьте его, что никогда его не предадите, ибо он по-прежнему вам названый сын, а мне — муж…
— Хватит! — Нил огляделся, удостоверяясь, что их никто не слышит, и, подавшись вперед, прошептал: — Вы не обманываете меня, Ноб Киссин-бабу? Вы вправду видели мою жену Малати и моего сына Радж Раттана? Не лгите мне.
— Да, видел.
— Как она, моя жена?
— На удивление, молодцом. Учит грамоте вашего мальчика и других ребятишек. Жена и сын ни секунды не сомневаются в вашем возвращении.
К глазам Нила подступили слезы, и он опустил голову, чтобы незаметно их сморгнуть. Он вспомнил лицо Малати, каким впервые его увидел — в день их свадьбы, когда ему было четырнадцать, а ей годом меньше. Он вспомнил, как даже в постели она прятала лицо под накидкой и отвернулась, когда он ее приподнял. Как с открытым лицом пришла к нему в калькуттскую тюрьму, и лишь тогда он понял, в какую невероятную красавицу превратилась девочка, на которой он женился.
Ничего удивительного, что Малати сумела приспособиться к новым жизненным обстоятельствам, поразительно другое — ее отказ поверить в его смерть. Откуда она могла это знать? Но эта ее уверенность говорила о такой любви, перед которой меркли все слова.
— А как мой сын?
— По словам матери, за неполный год, что вы его не видели, он возмужал. Смелый, крепкий паренек, все грозится сбежать из дома и отправиться на ваши поиски.
Нил вспомнил тот день, когда его арестовали в калькуттском дворце Расхали. На крыше они с Радж Раттаном запускали воздушных змеев, и он обещал мальчику вернуться через десять минут…
— Надо привезти ему китайских змеев, — пробормотал он. — Здесь они просто великолепные.
— Ваша жена сказала, теперь он сам мастерит их из бумаги. Мол, змеи напоминают ему о вас, когда он их запускает.
У Нила перехватило горло не только от воспоминаний о своих близких, но и от стыда за то, как поначалу он обошелся с Ноб Киссином. В этом странном и слегка лукавом человеке были сочувствие и необъяснимая притягательность. И ведь если б не он, Нил сейчас здесь не сидел бы. По сути, Ноб Киссин — добрый ангел-хранитель, надо не опасаться его, а благодарно принять как дар.
— Я очень рад вас видеть, — сказал Нил. — Простите, что не сразу вам открылся. Все это из-за мистера Бернэма. Если он проведает, что я здесь, мне конец.
— А как же он проведает? Об этом известно только мне, но я, будьте покойны, ему ничего не скажу.
— Но вдруг он меня узнает?
— О, этого не опасайтесь! — рассмеялся Ноб Киссин-бабу. — Вы так изменились, что сперва даже я не узнал вас. Для мистера Бернэма все местные на одно лицо, и он вас никогда не распознает, если сами себя не выдадите.
— Вы думаете?
— Не сомневайтесь.
Нил облегченно выдохнул.
— Пожалуйста, расскажите еще о моей жене и сыне…
Заканчивался январь, и в связи с грядущим отбытием Уильяма Джардина в Англию его друзья и сторонники пришли к единодушному мнению: нельзя допустить, чтобы отъезд выглядел поражением или, хуже того, признанием вины (не секрет, что китайские власти считали «Железноголовую крысу» архизлодеем). И оттого подготовка к прощальному ужину шла с демонстративным размахом: задолго до означенной даты всем стало ясно, что это будет невиданно пышное событие.
Ужин намечался в Зале заседаний, самом просторном и величественном помещении иностранного анклава. Чужеземцам известный под названием «Консульство», зал этот располагался в доме № 1 британской фактории, которая отстояла от индийской лишь на ширину Свинского проулка, и потому хорошо просматривалась из конторы Бахрама. Хотя последний не числился в близких друзьях Джардина, он отнюдь не остался безучастным к переполоху, вызванному предстоящим ужином, подготовка к которому была столь шумной и зрелищной, что даже помогла пересилить возникшее отвращение к виду из окна. Выглянув на улицу, Бахрам видел длинные вереницы кули, через майдан тащивших бадьи с овощами и мешки с крупой. Однажды, всполошенный диким визгом и хрюканьем, он подбежал к окну и увидел стадо свиней, навеки скрывшееся в британской фактории. А в другой раз узрел еще более впечатляющую картину: строй уток вперевалку шествовал через майдан, парализовав на нем все пешеходное движение — на причале «Очко» последняя утка еще только ковыляла по сходням, а первая уже добралась до Консульства.
Преображался внешний вид британской фактории. Зал заседаний располагал большой верандой с колоннами, смотревшей на «Заемный променад» — обнесенный оградой палисадник перед фасадом. На время ужина веранде предстояло стать «гостиной», и бригада декораторов затянула ее громадными белыми полотнищами. Вечером, когда в ней зажигались десятки ламп, она превращалась в гигантский фонарь, сияющий во тьме.
Впечатляющая картина привлекала зевак со всего города; не за горами был китайский Новый год, и иллюминированное Консульство стало еще одним аттракционом для множества прогулочных лодок на Жемчужной реке.
Тем временем Бахрам начал собственные приготовления к проводам. Как старейшина кантонских ачха, он счел своим долгом обеспечить индийской общине видное место на торжестве хотя бы для того, чтобы всем напомнить: товар, обогативший Джардина, происходил из Индии и поставлялся бомбейскими партнерами. Бахрам надумал преподнести коллеге прощальный подарок, для чего пустил подписной лист. За несколько дней удалось собрать сумму в тысячу гиней, и было решено перевести эти деньги прямиком в Англию, где знаменитая ювелирная мастерская изготовит серебряный столовый сервиз с монограммами Джардина. За ужином об этом подарке объявят в прощальной речи, которую произнесет Диньяр Фердун-джи, лучше всех в общине владевший английским.