Вот это путешествие!
Не правда ли, удивительно, милая Пагли: стоит возгордиться широтой своих познаний о мире, как выясняется, что повсюду несметно людей, повидавших такое, что тебе и не снилось?
Не знаю, что повлияло — опий или потрясающий рассказ, но к моменту ухода я уже совершенно размяк. Чан проводил меня к лодке, и я опомниться не успел, как опять очутился в отеле. Казалось, минула вечность с тех пор, как я вышел из номера, однако еще даже не смеркалось. Голова кружилась, и я собрался прилечь, но взгляд мой упал на стол, где лежала записка от Чарли. В панике я вспомнил о намечавшейся поездке на кладбище Французского острова.
Чарли уже уехал? Устал меня ждать? Ополоснув лицо, я кинулся в Американскую факторию. Каково же было мое удивление от того, что он еще не вернулся с утреннего совещания! Я узнал, что вместе с мистером Уэтмором, председателем Торговой палаты, и купцами китайской гильдии он отправился в Консу, Дом Совета, и с тех пор его не видели.
Вообрази, любезная Пагли, терзавшее меня беспокойство! Почему моего друга так долго не отпускают? Он арестован? Но в чем его обвиняют?
Я побежал к Дому Совета, однако ворота были заперты. Охрана сказала, что делегаты еще не выходили.
Ну и денек!
Я вернулся в гостиницу, твердо вознамерившись через час снова пойти к Консу, но, видимо, еще был во власти опия, ибо свалился и заснул.
Утром я тотчас отправился на квартиру Чарли, где мне сказали, что из Консу он вышел поздно ночью и еще долго совещался с мистером Уэтмором. Совершенно измочаленный, домой он вернулся под утро и сейчас спит.
Наверное, ты представляешь мое состояние, милая Пагли, в голове такой сумбур, что я забыл сообщить тебе чрезвычайно важную новость…
Погоди, стучат в дверь…
В Палате наблюдалось небывалое скопление торговцев, уже с утра истомленных желанием из первых уст узнать о долгом пребывании делегации в Консу. Минул полдень, но купцы все еще оставались в неведении, и потому, снедаемые любопытством, стекались в клуб, рассчитывая, что мистер Уэтмор выйдет из добровольного заточения ради своего обычного стакана негуса.
Час глинтвейна наступил и прошел, но никто из делегатов так и не появился, только стало известно, что еще с ночи мистер Уэтмор вместе с Фироном заперся в своем кабинете.
Новость нисколько не улучшила настроение Слейда, который, тряся брылями, изрек очередную загадочную сентенцию:
— Если наш Ахиллес укрылся в шатре, то без Патрокла ему, конечно, не обойтись.
— «Патрокл»? — Бахрам озадаченно нахмурился. — Что это, новое лекарство?
— Наверное, можно и так сказать.
— А где Чарли Кинг? Он тоже принимает «патрокл»?
— Вероятность этого не исключена, — серьезно сказал Слейд. — Ab ore maiori discit arare minor[59].
— Что это значит?
— «Молодой вол учится пахать у старого».
— Невероятно! Время уходит, а они озабочены пахотой? Когда истекает срок ультиматума?
— Через два дня. Однако им все равно — турки известны своим небрежением ко времени.
Отобедали, но от делегатов не было вестей. Бахрам посидел за стаканом портвейна и решил идти домой. Уход его всех удивил:
— Так рано на боковую, Барри?
— Вы перешли на деревенский режим?
Бахрам уже встал и отвесил прощальный поклон:
— Извините, господа, нынче лягу пораньше. Завтра у нашей общины большой праздник — Навруз, наш Новый год, и я встану с рассветом. — Он улыбнулся и оглядел сотрапезников. — Разумеется, будет отмечание, в полдень милости прошу ко мне на застолье.
Бернэм и Слейд переглянулись.
— Спасибо, конечно, Барри. — Бернэм поерзал на стуле. — Признаюсь, я не любитель языческих празднеств, так что не стану вам мешать.
Бахрам рассмеялся:
— Доброй ночи, господа. Если кто передумает, знайте, что вы желанные гости.
— Спокойной ночи.
По возвращении домой Бахрам сразу улегся в постель. На рассвете он зажег благовония и обошел дом, совершив окуривание, в спальне тщательно протер жертвенник. С раннего детства он был приучен к тому, что Навруз — день чистоты и очищения, когда мрачную тень Ахримана изгоняют из всех уголков жилища. Бахрам понимал, что его усилия носят символический характер, но ощущение тряпки в руке порождало теплые воспоминания о прошлом.
После часовой уборки он даже вспотел и, велев принести горячей воды, хорошенько вымылся; потом вызвал слугу и с его помощью облачился в новые одежды, из Бомбея присланные родными.
На завтрак Место приготовил его любимые парсийские блюда: омлет акури с овощами и зеленью, хрустящую бхакру, пирожки дар-ни-пори с начинкой из сладкой чечевицы, яйца вкрутую, жареное филе морского леща, пышки кхаман-на-ларва с кокосом и сладкую манную кашу раво на молоке и топленом масле.
В другое время Бахрам растянул бы удовольствие от кушаний, но сегодня его ждало много дел. Как старшина общины, он пригласил к себе всех кантонских парсов. Большой склад на первом этаже был вычищен и подготовлен к торжеству, но до прихода гостей еще предстояло установить праздничный жертвенник.
— Вико, где кружевная скатерть?
— Вот, патрон, все готово.
Едва установили жертвенник с дароносицей, содержащей кувшин розовой воды, блюда с орехами катеху, рисом и сахаром, цветы и изображение пророка Заратустры, как стали прибывать первые гости. Бахрам всех встречал в дверях, приветствуя объятьем и сердечным Сал Мубарак, с Новым годом!
Из уважения к родословной одного гостя, происходившего из семьи священнослужителей, Бахрам попросил его прочесть молитвы и вести застолье. Тот на удивление хорошо справился с задачей, произнося слова на древнем языке так отчетливо, что даже Бахрам, слабо подкованный в писании, разобрал отдельные строки вроде зад шекастех баад Ахреман — да будет Ахриман повержен и сражен!
Сколько себя помнил, эта часть молитвы, столь ярко представлявшая противостояние Добра и Зла, всегда производила на него неизгладимое впечатление. Нынче благоговейный страх, вызванный этими словами, был так силен, что его охватила дрожь, и он прикрыл глаза, как будто ощутив опаляющее пламя той борьбы. Колени его подогнулись, и он ухватился за спинку стула, чтобы не упасть. Однако Бахрам сумел выстоять весь молебен, по окончании которого, не теряя времени, пригласил гостей в столовую, по-особому украшенную к празднику.
Пришел Задиг-бей, и раньше отмечавший Навруз в индийской фактории. Успокоенный присутствием друга, Бахрам усадил его по правую руку и стал потчевать разносолами от Место: рыбой, жареной до хрустящей корочки и томленой в листьях; джардалу ма гошт — бараниной с абрикосами; козлятиной в миндальном соусе; гур пер эда — омлетом с бараньими мозгами; всевозможными котлетами: в томатной подливке, а также из мозгов ягненка, поджаристыми сверху и нежными внутри; кебабом из креветок и лепешками из рисовой муки; пулао с сушеными фруктами, орехами и шафраном и другими яствами. Все это сдабривалось красным и белым вином, а на десерт Место подал пирожные, заварной крем и блинчики с кокосом. А еще он исхитрился раздобыть у заречных тибетцев дахи, который подал с сахаром и специями, красиво присыпав молотым мускатным орехом и корицей.
После ухода гостей Задиг остался на стаканчик чая.
— Ну и пир, Бахрам-бхай, хватило бы на целый полк! Ты превзошел самого себя!
Похвала, подведшая черту под хлопотами и переживаниями этого дня, навеяла воспоминания. Бахрам посмотрел на небольшой портрет матери, висевший на стене конторы.
— Знаешь, Задиг, в моем детстве случались времена, когда у нас в доме не было ничего, кроме лепешек из проса. Мы были так бедны, что питались даже рисовым отваром. А заправкой риса нам служили только сырой лук, перец чили, да еще маринованные манго. Раз-другой в месяц нам доставалось по кусочку вяленой рыбы, считавшейся лакомством. А теперь вот… — Бахрам смолк и огляделся. — Жаль, мама не видит всего этого. Интересно, что она сказала бы.
Задиг лукаво усмехнулся:
— Интереснее, как она отнеслась бы к тому, что все это благодаря опию.
Слова эти, сказанные вроде бы в шутку, Бахрама задели, и он еле сдержался, чтобы не ответить резко. Отставив стакан с чаем, он спокойно проговорил:
— Я знаю, что она сказала бы — «Без грязной почвы лотос не расцветет». Она бы поняла, что сам по себе опий ничего не значит, он всего лишь почва, важно, что из нее произрастает.
— И что же из нее произрастает, Бахрам-бхай?
Бахрам выдержал взгляд приятеля.
— Будущее, Задиг-бей, вот что. Если все сложится и я получу прибыль, то смогу проложить новый путь для себя и, возможно, для всех нас.
— Новый путь? О чем ты?
— Как ты не понимаешь: мы живем в мире, построенном другими. Если не воспользоваться изредка открывающимися возможностями, нам в нем не удержаться, нас вытеснят. Я видел, как это произошло с моим тестем, и не допущу, чтобы подобное случилось со мной.
— А что стряслось с твоим тестем?
Бахрам прихлебнул чай.
— Я расскажу тебе историю «Анахиты». Прекрасный корабль, верно? Покойный тесть в него всю душу вложил. Годами он строил корабли для англичан — для Ост-Индской компании и королевского флота. Построил пять фрегатов, три линкора и несколько малых судов. Оснащенные по последнему слову техники, они были лучше и дешевле тех, что спускались на воду в Портсмуте и Ливерпуле. И что, по-твоему, сделали английские корабелы, поняв это? Когда им выгодно, британцы рассуждают о свободной торговле, но тут озаботились так изменить правила, чтобы компания и королевский флот больше не смогли заказывать корабли в Бомбее. А потом изобрели законы, по которым использование кораблей индийской постройки в зарубежной торговле стало чересчур дорогим удовольствием. Мой тесть одним из первых понял, куда ветер дует. Он сообразил, что в таких условиях бомбейскому кораблестроению не выжить. Потому-то и захотел, чтобы «Анахита» стала его лучшим творением. Он не раз говорил мне: видишь, что происходит с нашими верфями? То же самое случится со всеми нашими ремеслами. Надо искать другой путь, иначе нас сметут, это лишь вопрос времени.