— Да, сет-джи. Говорят, не хотят причинять нам даже малейших неудобств.
Чуть позже под балконом английской фактории поставили несколько больших кресел, в которые уселись купцы китайской гильдии. Сменяя друг друга, они сидели там сутки напролет. Похоже, купцы отбывали наказание за то, что не сумели уговорить чужеземных партнеров сдать контрабанду.
Потом на майдан приплелись замызганные ласкары и матросы-европейцы. Днем раньше они получили увольнение на берег, провели его, конечно, в притонах Свинского проулка и вот, очухавшись, узрели разительную перемену анклава. Попавшие в ловушку моряки теперь искали какую-нибудь работу.
Известие о новой рабочей силе взбудоражило торговцев, лишившихся обслуги: даже толком не одевшись, они выскакивали из домов и, отпихивая друг друга, хватали еще не вполне проспавшихся матросов. За несколько минут всех разобрали, все были наняты.
После полудня, когда город изнывал от палящего солнца, в индийскую факторию влетел Ноб Киссин-бабу:
— Бачао! Бедствие! Надлежит немедленно предпринять меры по спасению!
— Кого?
— Коров! Им грозят солнечный удар и ожоги!
После ухода китайских работников маленькое городское стадо осталось безнадзорным, и судьба страдавших от жары буренок не могла не тронуть нежное сердце пастушки, скрытой под оболочкой гомусты. Она не успокоилась, покуда Нил не собрал слуг в строительную бригаду, соорудившую бамбуковый навес над коровьим загоном.
Ближе к вечеру на майдане появилась новая милиция, почти целиком сформированная из недавних слуг в домах чужаков. Теперь они были вооружены пиками и палками и облачены в куртки, перехваченные красными кушаками. Каждый милиционер имел ротанговый щит, а голову его украшала твердая островерхая шляпа с крупными иероглифами.
Кое-кого из них Нил знал, и потому опешил от того, как изменились их манеры: прежде, в ипостаси скверно одетых слуг, они излучали угодливость, теперь же, облачившись в новенькую униформу, держались с невиданным высокомерием.
К ужину Место сотворил куриное пиршество: маргхи на фарча, окорочка в тесте, аллети-палети, пряные потроха, маргхи на май вахала, нежное филе с приправами и котлеты под хрустящей корочкой.
— Прямо праздничный стол! — сказал Нил. — Что, есть повод?
— Есть, — кивнул Вико. — Хозяин уже давно не выходит из дома. Вот Место и приготовил его любимые парсийские блюда, чтоб вывести из уныния.
Утром секретарь капитана Эллиотта доставил депешу: срочное собрание в английской фактории. Пренебречь этим было нельзя, и Бахрам, спешно одевшись, вышел на улицу.
Из своего окна он наблюдал за событиями на майдане, и потому до некоторой степени был подготовлен к переменам, но лишь теперь ощутил их в полной мере. Он не мог и представить, что в один прекрасный день город очистится от разносчиков и наперсточников. Бахрама, как всякого иноземца, лоточники раздражали, и он частенько желал им провалиться, но ему даже не приходило в голову, что вместе с ними исчезнет и дух анклава.
Конечно, приятного мало пробираться сквозь толпу попрошаек и побирушек, но еще противнее шагать под хмурыми взглядами милиционеров. Самое гадкое, что многих из тех, кто сейчас с палками и пиками наперевес патрулировал анклав, Бахрам знал визуально. Вон тот, к примеру, служил стюардом в клубе; еще недавно он подавал тебе жареную утку, а сейчас сверлит взглядом, словно ты беглый арестант. Как будто кто-то взял и вывернул все наизнанку: самые ничтожные людишки, лакеи и коробейники, ранее пресмыкавшиеся перед иноземцами, теперь смотрели осуждающе и оценивающе.
Особо плотное оцепление было перед английской факторией — как только там поселился Дент, ее взяли под неусыпное наблюдение, дабы преступник не сбежал. Под балконом живым укором былым друзьям, не помнящим добра, сидели китайские купцы. Минуя их, Бахрам поклонился, ему ответили, но лица китайцев остались неулыбчивы и бесстрастны.
Наряд сипаев, встретивший Бахрама в фактории, узнал его и препроводил в библиотеку — красивый просторный зал, где вдоль стен высились стеллажи с книгами в кожаных переплетах, а в дальнем конце, под зеркалом в золоченой оправе, зиял разверстый рот камина с большой полкой. Оглядевшись, Бахрам понял, что уже собрались все члены Совета и другие коммерсанты.
Спиной к очагу стоял капитан Эллиотт: морская форма и шпага на поясе придавали ему величественный, воинственный вид. Он знал Бахрама и ответил на его поклон, пока тот усаживался в задних рядах.
Затем капитан постучал кончиком ножен по облицовке камина, призывая к тишине, и, приосанившись, сказал:
— Господа, нынче я собрал вас для того, чтобы оповестить о результате моих попыток вступить в переговоры с комиссаром Линем. Два дня назад я направил местным властям письмо с просьбой о выдаче вам выездных пропусков. В моем послании говорилось, что в противном случае я буду вынужден сделать вывод о насильственном задержании подданных и кораблей моей страны и действовать соответственно. Далее я отметил, что угрожающие акции кантонских властей неизбежно подвергнут опасности мир между нашими странами, тогда как я всей душой желаю его сохранить. В установленном порядке мое письмо было передано Верховному комиссару. И вот я получил ответ.
По залу пробежал удивленный ропот — все знали, что руководство провинции уже давно отказалось от сношений с британским представителем напрямую. Кто-то спросил:
— Неужто комиссар отошел от обычая и направил письмо вам лично?
Капитан покачал головой:
— Нет, его многословный ответ был передан по административным каналам. Решив, что вам необходимо с ним ознакомиться, я попросил своего переводчика Роберта Моррисона выбрать несколько абзацев. Сейчас он их зачитает.
Капитан сел, уступив место перед камином переводчику — дородному, степенному мужчине лет под тридцать, сыну известного миссионера; всю сознательную жизнь он провел в Китае и слыл авторитетом в языке и культуре этой страны.
Моррисон разгладил ладонью страницы.
— Господа, это собственные слова комиссара Линя, я постарался передать их как можно точнее.
«Я, Верховный комиссар Линь, знаю, что чужеземцы, ведущие торговлю с нашей страной, долгое время пользовались значительными привилегиями. Однако они принесли нам опий, страшную отраву, кою сбывают в обогащение себе и во зло другим. На посту комиссара я издал указ, в котором обещал не ворошить прошлое и лишь потребовал сдать весь привезенный опий, прекратив его доставку впредь. Три дня, отпущенные на ответ, истекли в безмолвии. Мне стало известно о большой партии опия, привезенной Дентом, которого я призвал на допрос. И вновь трехдневное промедление, и вновь неподчинение приказу. Как результат, наложен временный запрет на всю торговлю, приостановлена выдача выездных пропусков. В письме английского коменданта нет признания вышеозначенной волокиты, но лишь требование пропусков. Спрошу: ежели мои приказы не исполняют, а на вызовы мои не являются, какие еще пропуска? Эллиотт прибыл в Поднебесную на должность английского коменданта. Однако его страна, запретившая опий у себя, поощряет совращение китайского народа. В водах Гаунчжоу давно стоят груженные опием корабли, но Эллиотт не в силах их изгнать. И снова спрошу: чем командует этот комендант?»
Бахраму вдруг показалось, что с ним говорит необычайно умный и суровый человек, принявший облик переводчика Моррисона. Что за диво, как этот Линь Цзэсюй сумел превратиться в молодого англичанина? Неужели на свете есть люди, обладающие столь мощной натурой, что являют себя через свои слова, не важно, где, когда и на каком языке произнесенные?
Что же он за человек, Линь Цзэсюй? Откуда взялись его необычная мощь, властность и непоколебимая уверенность?
— «Теперь всю ответственность за скорое и безоговорочное исполнение моих приказов сдать опий и подписать ручательство я возлагаю на Эллиотта. Ежели он с этим справится, я сочту своим долгом его похвалить. Коли он может сказать что-нибудь вразумительное, пусть даст четкий ответ. Но ежели он начнет пустословить и задумает темной ночью сбежать вместе с охраной, то лишь подтвердит убеждение, что ему не хватает духу взглянуть в глаза своим соотечественникам. Однако сможет ли он проскочить сквозь ячейки обширной сети, закинутой небесами?»
Моррисон замялся и опустил листы.
— Дальше читать, мистер Эллиотт?
Слегка побагровевший капитан кивнул:
— Да, продолжайте, пожалуйста.
— «Эллиотт должен уразуметь, что ему надлежит, убоявшись злодеяния, искать пути к покаянию и исправлению: однозначно повелеть всем чужеземцам подчиниться моим приказам и сдать весь опий, хранящийся в трюмах их кораблей. Отныне все иностранцы будут вести только законную торговлю, в награду получая неистощимую прибыль. Но ежели Эллиотт, обрядившись в одежды притворного неведения, сам навлечет на себя беду, в том будет виноват он один, и где же ему тогда искать покаяния?»
Бахрам слушал, зажмурившись; он облегченно выдохнул и открыл глаза, лишь когда переводчик, закончив чтение, вернулся на свое место.
Капитан Эллиотт вновь встал у камина.
— Что ж, господа, комиссар Линь сказал свое слово. — Голос капитана был тих и бесцветен. — Теперь уже никаких сомнений в том, что он намерен всеми доступными средствами получить опий. Комиссар осознает, что не сможет силой захватить груз, ибо ваши корабли легко отразят любую его атаку. И посему он будет держать нас в заложниках, пока вы не сдадите опий. Надо сказать, положение безвыходное. Побег явно невозможен: мы окружены со всех сторон и пребываем под неусыпным надзором; шлюпки наши лежат на берегу, чтобы мы не воспользовались ими, даже если сумеем пробиться к реке. Неудачная попытка окончится ранеными и унижением. Сейчас мы не можем прибегнуть к силовому решению проблемы, поскольку не располагаем боевыми кораблями и воинскими частями. На создание достаточного экспедиционного корпуса уйдет не один месяц. Но даже если б мы имели необходимый боевой ресурс, атака на Кантон немыслима, ибо она подвергнет опасности наши жизни.