— Для тебя сообщение от Комптона, — сказал Юн-Том. — Завтра в полдень ты приходить Старая Китайская улица. Он быть там.
— Возле заслона?
— Да, там.
— Хорошо.
На другой день в означенное время Нил подходил к условленному месту. На фоне безлюдной улицы и запертых лавок преграда, сооруженная из заостренных бамбуковых стволов, выглядела весьма внушительно, караульные были вооружены мушкетами и саблями.
Нил невольно замедлил шаг, всматриваясь в скопище зевак на противоположном конце улицы. Он бы, наверное, не разглядел Комптона в плотной толпе, если б тот не помахал рукой:
— А-Нил! Я здесь!
Печатник предъявил дежурному офицеру дощечку с иероглифами, после чего Нилу позволили миновать заслон.
— Что вы ему показали, Комптон? — спросил Нил. — Почему меня пропустили?
— Важное дело. Сейчас поймете.
В печатне Комптон отпер шкафчик и подал Нилу бумажный листок:
— Вот, посмотрите.
Список из восемнадцати фамилий, где против каждой значились цифры, был выполнен иероглифами и продублирован латиницей. Нил сразу понял, что это перечень главных иноземных торговцев, ведущих дела в Кантоне.
— Что это за цифры?
— Груз опия, заявленный купцами. Как думаете, не врут?
Первым в списке значился Ланселот Дент, его груз был самым крупным — свыше шести тысяч ящиков. Вторым шел Бахрам, против его имени стояло число 2670.
Заметив, что Нил колеблется, Комптон сказал:
— Чен-ман, только честно, А-Нил. Это весь его опий?
— Деталей я не знаю и могу только предполагать, но думаю, что число верное. Однажды наш управляющий сказал, что в шторм хозяин потерял чуть больше десятой части груза. А в другой раз он обронил, что разбились триста с лишним ящиков. Если посчитать, все сходится.
Комптон покачал головой:
— Потеря большая — почти миллион таэлей серебром.
— Да ну? — опешил Нил. — Так много?
— Хай-бо, серьезный урон! — Комптон ткнул пальцем в листок: — Что скажете о других?
Нил обратил внимание на имя Бернэма, против которого стояла скромная тысяча, и радостно усмехнулся. Наконец-то появилась возможность хоть немного поквитаться за причиненное зло.
— Вот это число неверное, — сказал он.
— Откуда знаете?
— Счетовод Бернэма — мой приятель. Он говорил, что нынче его хозяин взял груза больше, чем сет Бахрам-джи.
— Вот как?
— Да. Сведения точные.
— Хорошо, я прослежу, чтобы они дошли до комиссара.
С каждым днем Бахрам спал все хуже. Слуги закрывали ставни наглухо, и все равно яркий свет с майдана исхитрялся проникнуть в спальню. По стенам и потолку бродили колеблющиеся тени патрулей, совершавших обход, а гулкое эхо команд, звучавших на площади, доносилось даже сквозь затворенные окна.
То и дело Бахрама будили звоны гонгов и кимвал, и он лежал без сна, таращась на призрачные тени и прислушиваясь к голосам. Порой чудились шаги в коридоре и шепот возле кровати, и тогда Бахрам еле сдерживался, чтобы не дернуть шнур вызывного звонка. Но Вико не пришел бы (он занимался доставкой груза со шхуны на склад, устроенный на берегу), а кроме него поговорить было не с кем.
Даже опийная настойка не помогала — от нее все звуки казались громче, а сны становились ярче. Однажды после доброй порции настойки привиделся сон, в котором Чимей пришла в индийскую факторию. В прошлом она частенько грозилась это проделать — такое, говорила она, бывало сплошь и рядом: переодевшись в мужское платье и заплетя косицу, «цветочницы» тайком пробирались к чужеземцам, и все было шито-крыто.
Во сне это был самый обычный день, Бахрам собирался в клуб, и тут к нему вошел Вико:
— Патрон, вас спрашивает китаец, некий Ли Сынь-сан.
— Кто такой? Я его знаю?
— Не ведаю, патрон. По-моему, раньше он не приходил. Но, говорит, дело важное.
— Ладно, проводи его в контору.
В тот час там уже никого не было — секретарь ушел в свою комнатушку, слуги закончили уборку. Бахрам сел в кресло. Вскоре дверь отворилась, впустив низенького худощавого человека в круглой шапочке и халате с отделкой.
Тусклый свет не позволял разглядеть лицо визитера, и потому Бахрам его не узнал.
— Здравствуйте, Ли Сынь-сан, — сказал, обозначив поклон.
Гость промолчал, но потом, дождавшись ухода Вико, расхохотался:
— Мистер Барри совсем глюпый!
Бахрам обомлел.
— Чимей? Зачем сюда приходить? Ты поступать очень плохо!
Как будто не слыша его, Чимей взяла лампу и стала разглядывать всякие вещицы, скопившиеся в конторе. По лицу ее было видно, что они ей не нравятся.
— Ай-ай, одно старье. Зачем мистер Барри держать тут?
В общении с ним она частенько прибегала к этому тону, ворчливому и вместе с тем снисходительному, каким журят малыша. Бахрам рассмеялся.
А вот письменный стол ей глянулся — Чимей дотошно его рассмотрела и подергала запертые ящики.
— Что прятать внутри?
Бахрам достал из кармана связку ключей и отпер ящик, в котором хранилась лакированная шкатулка.
— Это моя дарить тебе, верно?
— Да, Чимей, твой подарок.
— Почему здесь держать? Не любить?
— Любить, любить.
Потеряв интерес к столу, Чимей оглядела комнату.
— Где мистер Барри спать? Тут нет кровать.
— Спать другой комната. — Бахрам машинально показал на дверь. — Но Чимей туда нельзя.
Не обратив внимания на его слова, Чимей толкнула дверь и вышла в коридор. Бахрам плелся следом, вяло упрашивая ее вернуться. В спальне Чимей легла на шелковое покрывало и медленно расстегнула халат. Как зачарованный, Бахрам прилег рядом и уже коснулся ее обнаженной груди, но Чимей вдруг передумала.
— Твой кровать не хорош. Лодка лучше. Идем, мистер Барри. Идем река.
— Зачем? Раз уж ты здесь, останься.
— Нет, — не сдавалась Чимей. — Пора идти река. Тут плохо.
Бахрам был готов уступить, но что-то его удержало.
— Нет, сейчас не могу. Останься, Чимей, побудь со мной.
Ответа не было, он потянулся к ее руке, но Чимей вдруг пропала, и только занавески колыхнулись на распахнутом окне.
Бахрам проснулся весь в поту; увидев, что окно и впрямь открыто настежь, он вскочил и поспешно его затворил.
Била дрожь, какой уж тут сон. Бахрам запалил свечу, отыскал ключи и прошел в контору. Отпер ящик, в котором стояла покрытая пылью лакированная шкатулка, подарок Чимей. Смахнул пыль и откинул крышку: изящная костяная трубка, стальная игла и восьмигранная коробочка, тоже слоновой кости. Коробочка была пуста, но Бахрам вспомнил, что по приезде Вико принес ему образчик готового опия. Он отомкнул другой ящик: сверток с опием был на месте.
Взяв шкатулку и сверток, Бахрам вернулся в спальню. Поставил свечу на прикроватную тумбочку, раскрыл сверток, подцепил иглой кроху бурого вещества и подержал ее над пламенем. Потом перенес зашипевший опий в трубку и глубоко затянулся.
Когда дымное облачко растаяло, Бахрам задул свечу и откинулся на подушку. Вот теперь он уснет хорошо и покойно. Как же раньше-то не додумался?
Утром он проснулся много позже обычного. За дверью слышались шарканье шагов и шепот обеспокоенных слуг. Бахрам поспешно спрятал лакированную шкатулку и сверток с опием в баул. Затем на пару минут открыл окно, проветривая комнату, и впустил слугу.
— Завтрак накрыт в конторе, сет-джи.
При мысли о еде Бахрама замутило.
— Я не голоден. Пусть все унесут, я только выпью чаю.
— Мунши спрашивает, чем ему сегодня заняться. Говорит, нужно ответить на письма.
— Нет. — Бахрам покачал головой. — Скажи ему, нынче работы не будет.
— Слушаюсь, сет-джи.
Остаток утра Бахрам провел в кресле у окна, глядя на реку и то место, где некогда стояла лодка Чимей.
Ближе к полудню на майдане ласкары устроили представление — вскарабкавшись по флагштокам, демонстрировали акробатические трюки. Зрелище развлекло Бахрама, и он подумал, что надо бы с кем-нибудь послать им несколько монет. Но встать из кресла и дернуть шнур звонка показалось непосильной задачей. Во второй половине дня стало знойно, и Бахрам решил устроить себе сиесту; он уже лег в кровать, но потом решил, что после пары затяжек опием сон будет лучше. Достав атрибуты, Бахрам выкурил трубочку и вновь растянулся на простынях.
Еще никогда в жизни он не испытывал такого умиротворения.
Последующие дни и ночи как-то перемешались, и порой, слыша бой церковных часов, Бахрам удивлялся тому, что некогда эти звоны регулировали его жизнь.
Однажды слуга доложил о приходе Задига. Бахрам был совсем не расположен к разговорам, но друга уже проводили в контору. Бахрам переоделся и ополоснул лицо, однако вид его ошеломил давнего приятеля.
— Что с тобой, Бахрам-бхай? Ты страшно исхудал.
— Правда? — Бахрам себя оглядел. — А у меня впечатление, что я переедаю.
Он не лукавил — теперь после двух ложек ему казалось, что он наелся до отвала.
— И ты очень бледный, Бахрам-бхай. Слуги говорят, ты не выходишь из дома. Надо почаще бывать на воздухе, взял бы да прогулялся по майдану.
Предложение отнюдь не прельстило.
— Выйти на улицу? Зачем? Там ужасная жара. Дома гораздо лучше.
— На майдане всегда увидишь что-нибудь интересное.
С улицы донесся странный звук — как будто чем-то твердым ударили по доске. Бахрам подошел к окну. На майдане играли в крикет, и, что удивительно, среди игроков были парсы. Позицию бэтсмена занимал Диньяр Фердун-джи, облаченный в белые брюки и кепку.
Задиг встал рядом с другом.
— Где это Диньяр выучился играть в крикет?
— Наверное, здесь. Не представляю, где еще он мог научиться.
— Вот видишь, на майдане всегда что-нибудь происходит. Вышел бы и сам сыграл, все-таки разнообразие.
От одной этой мысли на Бахрама накатила страшная усталость.
— Да куда мне, я понятия не имею об этой игре.
— Ну и что?
Помолчали.
— Мы с тобой старики, Задиг-бей, — сказал Бахрам. — Будущее за такими, как Диньяр.
Раздались аплодисменты — мяч, отбитый Диньяром, улетел на край