«Что-то чует», — отметил Широков.
Уже много времени миновало с той поры, когда Широков оставил границу и начал жить по своим правилам, но граница продолжала для него оставаться мерилом поступков, явлений, событий, понятий, вещей, осознания того, что такое хорошо и что такое плохо, характеров человеческих, вообще бытия, и от мерила этого он, наверное, никогда не отойдет…
Да и поздно, если честно, отходить — в его возрасте правил жизни не меняют и шкуру не перелицовывают.
Сколько, спрашивается, осталось ему жить? Десять лет? Пятнадцать? Восемнадцать?
Честно говоря, на срок больше пятнадцати лет Широков не надеялся.
Белая блесна не привлекла хариуса, и он сменил ее на розовый «блюфокс». Сделал заброс.
Заброс получился пустым. Хотя блесна вернулась не пустая — глубина здесь оказалась небольшая, снасть коснулась дна и, подцепив черную кривую деревяшку, вылетела на поверхность.
— Тьфу! — отплюнулся Широков. — Такая дубина не только хариуса — кита отпугнет.
Он был прав — даже если на тройнике повиснет тонкая нитка, к блесне не приблизится ни одна рыба.
Сковырнул деревяшку с крючков, щелчком послал себе под ноги. Серый, теперь державшийся хозяина, не отходивший от него, глухо, как-то неясно заворчал, словно бы в глотке у него скопился мелкий галечник, заворочался неторопливо, издавая стертый звук. Широков огляделся — похоже, где-то рядом находился человек.
Но нет, берег был пуст, только с далеких угрюмых сопок продолжал тянуть, издавая едва слышный стон, холодный ветер — все-таки рано еще было появляться рыбакам на Невере.
Но тогда чего рычит Серый? Кого он чует? Широков присел на корточки, глянул в одну сторону, в другую — никого.
А Серый продолжал рычать. Широков, за многие годы научившийся чувствовать опасность задолго до того, когда она возникала реально, вновь ощутил тревогу; внутри, в душе, совсем неглубоко, шевельнулось что-то громоздко, встряхнуло его тело. Борясь с тревогой, он вновь бросил в реку блесну, попал точно в длинную, отчетливо нарисовавшуюся на поверхности течения струю.
Тут обязательно должна водиться рыба. Но рыбы не было, источающая легкий розовый свет блесна покорно подползла к берегу, и он выдернул ее из воды.
Тревога на ровном месте не рождается, есть силы, на которые человек реагирует без всякого на то понуждения, без видимых внешних причин. Надо поискать, что родило тревогу в Широкове. Синие неверские хариусы отошли на второй план.
Широков смотал леску почти до отказа, до самой блесны, зацепил кончик тройника за кольцо, прислонил спиннинг к камню. Ладонью огладил бок камня, словно бы хотел проверить его, и чуть не охнул от неожиданности: камень стрельнул таким острым холодом, что показалось — пробил насквозь. Обогнув камень, Широков ступил на мокрый, покрытый слизью заплесок, аккуратно обошел его по бровке, огляделся.
Серый, находившийся рядом, зарычал громче. Раз усилил голос — значит, Широков идет верно, где-то рядом находится раздражитель, на который реагирует пес.
Остановившись на несколько мгновений, Широков снова огляделся, услышал зов, неожиданно сделавшийся далеким «Алексеич!», но на него не среагировал, двинулся дальше.
В нем сейчас жил пограничник и только он, больше никто, и вел себя бывший майор так, будто находился на границе, в дежурной тревожной группе.
— Давай туда, Серый, — негромко проговорил он, ткнул рукой вперед. — Посмотрим, что тревожит тебя…
В глотке Серого вновь забренчал, зашевелился камешник, пес отклонился вправо, целя на кривое, изувеченное студью дерево, остановился около него.
У комля дерева, обросшего квелой, украшенной недавно народившимися стрелками травы, красовался четко отпечатанный след чьего-то добротного ботинка.
Обувь, чей отпечаток видел сейчас Широков, принадлежала к разряду «всепогодных вездеходов», как он прочитал в одном издании, и стоили такие вездеходы немало. Особенно по сковородинским меркам, поскольку зарплата здешняя сильно отличается от зарплат Москвы и Владивостока, сковородинский житель, присматривая себе башмаки по карману, в лучшем случае купит боты «прощай, молодость» или штиблеты с картонными подметками, на дорогие вездеходы он вряд ли наскребет денег.
Интересно, интересно… Серый стоял рядом с хозяином, также очень внимательно рассматривал отпечаток и глухо ворчал.
— Ладно, пойдем дальше, — сказал псу Широков, — но так, чтобы нас не видно было и не слышно.
Серый, поняв хозяина, стиснул челюсти и замолчал. Ветер, вольно катившийся сюда из-за сопок, пахнущий льдом, рождающий на коже колючую сыпь, немного стих, и разом сделалось теплее. Где-то недалеко звучал зовущий голос Сергея Ивановича, но Широков его не слышал — он словно бы вернулся в свое прошлое, в свою молодость, — на границе ведь приходилось попадать в разные ситуации, в том числе и такие, из которых отыскать нормальный выход было не то, чтобы непросто — его вообще нельзя было найти; выхода не существовало совсем.
Неожиданно Серый вопросительно глянул на хозяина, тихо заскулил, лег на брюхо и заработал лапами, будто солдат, изучающий новый вид передвижения в тылу врага во время глубокой разведки.
— Понял тебя, — сказал ему Широков, пригнулся как можно ниже и заскользил башмаками следом за псом.
Серый вывел его на площадку, заросшую сухой полынью, чернобыльником, крапивой, чертополохом, еще какими-то травянистыми кустами, которым Широков и названия не знал, венчалась эта дикая, пугающая своей необжитостью площадка камнем, стоявшим стоймя, на манер горного «жандарма».
«Жандармами» альпинисты издавна зовут стоячие камни, угрюмые, сыплющиеся крошкой и оттого опасные — «жандармы» могут рождать осыпи и даже камнепады. Альпинисты, как правило, стараются держаться от «жандармов» подальше, обходят их стороной, как обходят и крутые, полные снега склоны: подрубленная человеческими следами лавина может рухнуть и раздавить людей.
Прижав ко рту пальцы, чтобы не вылетало сиплое дыхание, Широков неторопливо огляделся, зацепился глазами за несколько сломанных стеблей полыни и невольно покачал головой — внизу, под «жандармом», засек замаскированную щель. Щель эту естественную, рожденную неверской водой, вымывшей из-под «жандарма» узкий пласт, кто-то закидал крапивой, пучками травы, сверху бросил несколько веток сухого багульника…
Получилась хитрая схоронка, неприметная, — сразу не найдешь, глубокая, вместительная… Вряд ли кто вздумает забираться под «жандарма» и вообще вряд ли кто подумает, что здесь что-то есть.
Человек, соорудивший эту схоронку, был специалистом своего дела, Широков таких людей встречал в своей жизни и раньше, знал, что спецы эти вообще умеют становиться невидимыми.
Подхватив с земли кривую суковатую палку, Широков сунул ее в щель, потыкал концом, нащупал что-то плотное, тяжелое, завернутое в ткань. Изловчившись, подцепил клок ткани, подтянул к себе.
Ткань была прочная, с пятнистым рисунком — это был большой армейский мешок.
— Интересно, интересно… — пробормотал Широков едва слышно, понимал бывший пограничник (впрочем, бывших среди пограничников, повторюсь, не бывает, и Широков считал точно так же), что посылка эта так или иначе связана с границей и доставлена сюда по Неверу. Скоро за ней обязательно кто-нибудь явится…
Надо было спешно что-нибудь предпринимать, — впрочем, что именно, было понятно: для начала дать знать в погранотряд.
Что произойдет дальше, Широков знал хорошо, мог расписать все действия пограничников по пунктам и минутам, и неожиданно ощутил зависть к тем, кто носил пятнистую форму и оберегал сегодня каждый камень, каждый куст, каждую пядь земли на нашей стороне. Господи, он готов был пойти в наряд хоть сейчас, пойти кем угодно, даже обычным бойцом, этаким обозником для прикрытия!
Он потянулся, ухватил клок материи рукой, потянул — мешок не очень-то поддался. Широков поежился от пронзительного, очень колючего ветра, выскользнувшего из-за «жандарма», плеснувшего ему горсть холодной мороси в лицо.
Видать, подцепил ветер с поверхности Невера воды и приволок сюда — изворотливый, однако, ветродуй, деятельный не по чину. Широков отпустил мешок, и тот немедленно, будто живой втянулся в каменную щель, вновь сделался невидимым.
Серый, сидевший рядом, вновь начал рычать — угрюмо свесив голову, он прокатывал в глотке дробленый камешник и не спускал глаз с щели, словно бы оттуда должна была выползти змея. Глянув по сторонам, Широков вытащил из нагрудного кармана куртки телефон — аккуратный пластмассовый кирпичик.
Первым делом после того, как он появился на сковородинской земле, Дарья снабдила его местной сим-картой и положила на счет тысячу рублей.
— Тебе это может понадобиться даже сегодня, — сказала она, — мало ли кому захочешь подать весточку с края краев земли…
— Ага, — Широков улыбнулся, — Владимиру Семеновичу Высоцкому. «Край краев» — это его слова.
Номеров, занесенных в картотеку новой симки, было немного, третьим в этом списке стоял телефон начальника Сковородинского погранотряда. Первым в новый список Широков вбил номер телефона сестры — это естественно, вторым — номер Сергея Ивановича, что тоже было естественно…
— Мужик! — внезапно услышал он тихий, какой-то по-вороньи каркающий голос, донесшийся до него из-за «жандарма», и дернулся. В следующий миг голос незнакомца наполнился опасным железом. — Отбрось-ка телефон в сторону.
Широков поднял голову, встретился взглядом с загорелым крепким человеком, примостившимся на ступеньке плиты, вылезающей из выветренного бока «жандарма». Ковбой, никак?
Ковбой выбрал очень удобную позицию — он мог легко уйти за камень, прикрыться им, — знал, в общем, что делает. В руке ковбой держал пистолет с длинным стволом. Собственно, это на ствол была навинчена насадка.
Звук выстрела из машинки с такой насадкой бывает очень слабым, бытовым, не громче щелка переломленного пополам карандаша.
— Смелее, — потребовал крепыш, — иначе сделаю тебе в руке дырку, и телефон сам отлетит куда надо.