— Это порода такая. Что в морской, что в речной воде она одинакова. Сорт называется красницей.
— О, а у нас есть ягода красница! Смородина. Для компотов очень хороша. Какой компот обходится без красной смородины, а? — бочкодел толкнул своего соседа в бок локтем.
Тот подтвердил: никакой.
— Хотите, могу к икре и рыбки такой предложить?
Каларашские путешественники задумались. Бочкодел поскреб пальцем затылок:
— А с хранением как? Долго ль держится продукт?
— Хранения требует самого деликатного.
— А икра?
— Икра тоже разная бывает. Если в посол добавить селитры — хранить можно годами, если без селитры, то поменьше. Но все равно не как рыба: продукт в банках.
Конечно, хорошо было бы поразмахивать рыбьим хвостом над Каларашем, подивить тамошний люд, но распылять капитал не следовало: надо на всю сумму взять икры. Надежно, выгодно, удобно. Летайте самолетами Аэрофлота и ешьте, граждане, красную икру.
Нарядный хозяин, заметив колебания землепроходцев, поднял руки, будто сдавался перед ними:
— Не настаиваю, не настаиваю, не настаиваю! Не хотите лососину — не надо. Пойдемте смотреть товар.
На десять тысяч рублей он выставил несколько ящиков икры, в каждом ровными бронзовыми солнышками поблескивали банки, много банок, много солнышек, и надпись на каждой банке была нарядная, хотя и не икряная, но… — и цена божеская: путешественники думали дать за каждую банку по два рубля, но двадцать копеек выторговали — главный механик (а может, сам главный капитан?), видя, что люди перед ним уж больно хорошие, сдался. Он так и сказал:
— Учитывая, что вы люди добрые, в своем порыве выдающиеся — вон откуда прикатили, из самой Молдавии! — отдаю вам товар по рубль восемьдесят за штуку. Другим бы не отдал — вам отдаю!
Щедрое, из сердца вынутое «Вам отдаю!» окончательно расплавило сердца землепроходцев, они до того растаяли и осмелели, что, вернувшись в «комнату приемов», сами себе налили еще по коньячку и в полминуты умяли очередной противень с тающими бутербродами.
— Хар-раша рыбка-красница! Рыба-ягода!
— Хороша-то хороша, да икра лучше!
Нарядный хозяин с улыбкой слушал их «вумные речи», кивал, поддакивая путешественникам, потом рукою обвел богатство, которое они собрались взять с собою, подвел черту под делом — назвал сумму. Сумма устраивала посланцев солнечной Молдавии.
— Только как же мы с тобой, сосед, тартать всю эту тяжесть будем? — неожиданно, вроде бы ни с того ни с сего, а на самом деле, и с того и с сего, спросил бочкодел у Митька. — Дом-то далеко.
— Не журись, папаня, дотартаем! Отправим медленным ходом: железная дорога возьмет контейнер под охрану, в Яссах вручит лично в руки.
— А нельзя ль еще гривенничек скинуть за то, что на банках написано не «Икра кетовая», а «Печень тресковая»? — ласковым голосом обратился бочкодел к нарядному хозяину, и у него неприятно похолодело внутри: что-то в лице главного капитана, или кто он там, все-таки, главный механик? — изменилось, скулы обиженно выперли, подбородок задвигался сам по себе, словно у боксера. Механик одним махом сгреб коньяк и бутербродные крошки с противня. Хватит пить! Хватит закусывать! Этак, граждане «землепроходимцы», вы до того на дармовщинку напьетесь, что не гривенники скашивать начнете, а рубли. Это уж слишком!
— Не ожидал… не думал… — обиженно забормотал главный механик, и каларашский бочкодел испугался: сделка срывается. — Я к вам, как к человекам, как равный к равным, а вы мне золотые пуговицы с тужурки норовите срезать. За что, спрашивается?
Был коньяк и исчез. И бутербродов нет, и вроде бы больше не будет — все!
— Не обижайся, не обижайся, пожалуйста, гражданин хороший, — зачастил бочкодел, опасаясь худого исхода, — я ведь только на тот счет, что на банках нарисовано «пэчэнь»… А кто у меня этот «пэчэнь» по икряной цене купит?
— Хочу заметить, папаша, что мозги у человека должны занимать в его организме не последнее место, — механик поглядел на бочкодела, и тот поежился, зябко сделалось каларашскому «землепроходимцу»: этот нарядный человек смотрел сквозь него, видел и костяшки его, и сердце большое, любовью к своей Родине и к близким переполненное, и гибкую хребтину, составленную из позвонков, ровно бы из втулок, видел и то, чем был набит его желудок — бочкодел сегодня с самого утра насыщался разной пищей — все ел, ел, ел. — Консервов с надписью «Икра» вы вывезете с Камчатки две-три банки, максимум четыре. Ежели будете вывозить больше, вами заинтересуются красноголовые, щупать станут: кто вы, что вы, зачем вам столько икры? И тогда срок вашего пребывания на этой благословенной рыбной земле увеличится в несколько десятков раз. Вас это устраивает?
Это никак не устраивало каларашского бочкодела — Митёк молчал, за него соображал бочкодел, — он не хотел, чтобы путешествие затягивалось, край краев земли пугал его, посланец солнечной Молдавии хотел вернуться туда, откуда приехал. И не пешком вернуться, а въехать в родной двор на белом коне. И чтоб усы, и чтоб гусарская сабля, и чтоб крест на груди — чтоб все, как у настоящего героя было.
— Простите меня, старого дурня, — покаялся бочкодел, — в голову коньяк шибанул.
— Ладно, Бог вас простит. Пробуйте икру — хорош ли засол? Если не понравится этот засол, предложу другой. Есть еще одна партия.
— К-как пробовать? Ч-чем открывать, з-зубами? — в один голос удивились славный бочкодел и его сосед Митёк.
— Зачем же зубами? Для оптовых покупателей есть специальный инструмент, — усмехнулся нарядный хозяин и протянул оптовым покупателям консервную открывашку с яркой заморской надписью, вязью обвившей пластмассовую ручку. — Берите любую банку из ящика, вскрывайте и пробуйте.
— Вскрывать банку? — снова дружно удивились оптовики, словно бы могли выесть икру из жестяной коробки, не вскрывая бока.
— А как же иначе? Вы должны убедиться в том, что засол хорош, вас не обманывают и цена «пятьдесят две копейки», проставленная на коробке, никак не соответствует содержимому. Даже той цене, которую вы даете. — Хозяин вежливо наклонил аккуратную, надушенную одеколоном голову: — Платить за пробу не придется — проба за мой счет.
— Да мы можем и сами заплатить! — попробовал было высказать свое мнение бочкодел, подкупленный таким жестом, доверием к нему, точнее, к ним обоим, к нему и к соседу, тем, что хозяин сменил гнев на милость, не отринул не очень-то умелых, топором тесанных покупателей — тут язык надо иметь гладкий, манеры обходительные, глаза блестящие, улыбчивые, и чтоб на лице тоже улыбочка была, надо научиться даже спать с нею, вот ведь как, и вот еще чему надо научиться: туфельком по паркету шаркать, ботиночком, лаптем — ох, и н-нужное это дело! Просто необходимое, как воздух. Сам бочкодел уже староват для этого, а вот сосед его, изворотливый, лучистый, словно солнышко, и, главное, молодой, он, зар-раза, все это должен познать. Если первое дело их принесет таньгу (иначе говоря, деньги), то они соответственно отметят успех, порадуются, отдохнут, а после отдыха уже обмозгуют дело второе и крутанут такой вираж, что… В общем, молодого соседушку надо будет на курсы посылать — пусть шарканью учится, пусть вежлив будет, как актер в кино, играющий дворянина либо царского интеллигента. Потом, позже уже, за соседушку и дочку свою можно будет выдать — жене его нынешней толстозадой, мясистой, отъевшейся на каларашских гогошарах, под окорока коленом, а на ее место — доченьку, голубушку белокрылую, тоненькую, справную, доброй доли достойную — капиталы надо будет объединять. — Мы можем и заплатить! — повторил бочкодел, он в эти минуты любил всех: и нарядного механика, нет — капитана, нет — адмирала, и соседа своего, и тихий странный угол этот, и ящики с икрой, и мир весь, такой благосклонный, доброжелательный к ним — хватит, наработался он, намялся, побил руки на бочках — попробуй кто хотя бы одну бочку железом обтянуть! Да после первого же обруча половина ногтей на пальцах синими будет.
— Нет-нет, — привычно поднял руки хозяин и снова извлек из потайного угла, который ни бочкодел, ни его сосед не успели засечь, так внезапно исчезнувший коньяк — словно бы у бутылки были крылья, она улетала-прилетала по приказанию, нарядный хозяин к ней даже не прикасался. — Нет-нет, это входит в условия нашего торгового соглашения.
Слова-то какие важные, государственные: «торговое соглашение» — не туфта какая-нибудь, не мыльный пузырь, который ткнешь соломинкой, он и лопнет, а весомые, каждое слово в руке можно подержать, ощутить тяжесть.
Бочкодел, смущаясь, повернувшись к нарядному хозяину боком — он словно бы опасался щекотки и рдел от внезапного волнения щеками, взял консервный нож, потыкал в банки, выбирая ту, что потускнее, позахватаннее, но среди банок захватанных не было, все новенькие, блесткие, выбрал наконец одну и старательно, высунув из обмокревшего, синего от того, что внезапно начало пошаливать сердце, рта язык, откупорил банку, отогнул крышку.
Втянул ноздрями соленый дух икры, покрутил головой восхищенно, подмигнул хозяину — а ведь действительно фирма веников не вяжет, — придвинул банку напарнику:
— Пробуй!
Митёк, зачарованно глядя на красную вкусную россыпь, переводя взор с раскупоренной банки на банки целые, отрицательно мотнул головой.
— Н-не могу первым. Большая ответственность. Давай ты!
Бочкодел еще более зарделся: почет ему и уважение, тем же расписным консервным ножиком подцепил немного икры, подержал красную светящуюся щепоть, так ловко прилипшую к концу лезвия, на весу висит, не срывается, потом губами снял горку с ножа, подвигал малость ртом и начал сам к себе прислушиваться: что там на языке? А что сердце, больное, изуродованное шумами тарного цеха, говорит?
Икра была так вкусна, так нежна, так вязка и маслена, что у сердца слов для того, чтоб дать оценку продукту, не хватило.
— Ну как? — полюбопытствовал напарник и облизнулся очень уж откровенно, как-то по-собачьи.
— Кас-са марэ! — вздохнул бочкодел, снова взял икру на нож, на этот раз побольше, сунул темное лезвие в рот, скосил уважительный взгляд на хозяина: да-а, знает человек толк в этом деле. Великий специалист, одно слово — адмирал!