– В каком ты звании, солдатик? Показывали тебе когда-нибудь, солдатик, как обращаться с этой штуковиной? Видала такую раньше, солдатик? Какое у тебя звание, солдатик? На что ты смотришь? Думаешь, ты моя мамаша? Ладно, предположим, ты и впрямь моя мамаша, но кто, чёрт возьми, тогда мой отец?..
Он допрашивал её до тех пор, пока рука не ослабела и не разжала рукоять.
В эти дни Финикс показался Биллу Хьюстону гораздо более крупным городом. Окружающую пустыню усеяли пригородные микрорайоны. На дорогах было не протолкнуться от потока машин. По утрам горизонт заволакивало бурым покрывалом смога. Всякий раз, когда всё это давило на него слишком сильно, он брал леску и пару крючков и садился у какого-нибудь из широких оросительных каналов, в котором, пребывая в блаженном неведении относительно того, что на дворе двадцатый век, мирно плескались сомы. Поговаривали, что они спускаются от реки Колорадо, а ещё советовали ловить их на наживку из кусочков сосиски и приладить к леске пластмассовый поплавок, чтобы крючок едва касался дна, но не имелось у Билла ни поплавка, ни даже удилища или спиннинга, а потому никогда не клевало. Это его не беспокоило. Ждать и надеяться – в этом и была суть: смотреть, как через вековую пустыню катится вода, размышлять о проделанном ею долгом пути. Часто Хьюстон засиживался так допоздна, подглядывая за людьми, которые навещали это уединенное место, пока однажды ночью ему не представился случай застукать трёх хиппи за обменом наркотиками и отжать у них триста пятьдесят наличными и целый брикет мексиканской шмали, завёрнутый в красный целлофан. Глядя на его дрожащее мачете, ребята стали уверять его, что это всего лишь третьесортная мексиканская наркота, самого обычного качества, ничего особенного, но если он хочет забрать вещество – пускай забирает. Он позволил им оставить шмаль себе, хотя мог бы найти способ и сам её кому-нибудь загнать. Однако имелась черта. Он не раз прессовал малолеток, не раз их обкрадывал, мог бы даже кого-нибудь из них зарезать, если бы случилась такая необходимость. Но никогда не стал бы марать руки о наркоторговлю.
Ближе ко времени закрытия он стоял на тротуаре перед дверью бара, из-за которой его обдавал поток тёплого, пропитанного спиртовыми парами воздуха и режущая уши музыка кантри. Из двери вышел какой-то плюгавый человечек – он ругался и пытался прикрыть руками дыры на разорванной в драке футболке. Тощая крыса, слишком старая, чтобы ввязываться в потасовки, с кровоточащей губой и заплывшим глазом. Человечек виновато улыбался – как нашкодивший и наказанный ребёнок.
– Этот случай меня излечит. Это конец!
Множество раз Билл Хьюстон обещал себе то же самое.
Капитан Галасси выразил обеспокоенность по поводу самоуважения Джеймса – само слово он при этом произносил как «сужение». Был это не какой-нибудь там желторотый юнец, а самый что ни на есть всамделишный капитан, топтавший вьетнамскую землю с шестьдесят третьего, получивший звание в полевых условиях и всё такое, однако он позволил себе проявить беспокойство по поводу «сужения» Джеймса и прилюдно его выразить, тогда как сержант Лорин сидел рядом, упёршись кулаками в бёдра, и не выражал ровным счётом ничего.
– Как тебя зовут, капрал?
– Джеймс.
– Буду звать тебя Джеймсом, а не капралом, потому что в скором времени быть тебе штатским лицом. Да и вообще, в моих глазах ты и так уже никакой не солдат. Тебе есть что сказать на это?
– Никак нет.
– Крепко же тебя обработали, а? Отмудохали по самое не балуйся. Как думаешь, получишь ты за этот подвиг «Пурпурное сердце»?
– Да есть у меня уже одно такое. Такая же херня собачья.
– Видишь ли, Джеймс, это солдаты. Славные парни. Не просто так у меня сестра за «зелёного берета» замуж вышла. Они знают, зачем они здесь, и с честью делают своё дело. Они понимают, кто наши враги, и не станут убивать своих. Если их попытается грохнуть кто-нибудь из своих, если их попытается грохнуть американец, бросит им гранату хотя бы даже прямо на колени, они не станут убивать этого американца, потому что этот американец им не враг – такие уж это люди. Он его просто возьмут да отмудохают хорошенько, потому что этот американец поступил как ёбаный мудак.
Джеймс промолчал.
– Избили тебя – потому что заслужил. Как ты там ссышь – по-прежнему кровью?
– Никак нет, сэр.
– Можешь есть твёрдую пищу?
– Не нужна мне никакая пища.
– Уж не собираешься ли ты сказать мне, будто не швырял эту штуку?
– Не бросал я никакой гранаты.
– Ага, как же, эта поебень, видимо, просто с неба свалилась!
– Ни хера знать не знаю ни о каких там гранатах. А о «зелёных беретах» вот что вам доложу: с тем же успехом они бросят своих людей в джунглях, чтобы их там перебили, когда эти люди спросят, можно ли, мол, переждём у вас в периметре. Одного-то из наших парней убили-таки… Она ведь с ним развелась?
– Кто?
– Сестра ваша.
– Не твоё дело.
– А как ваше имя?
– Тоже не твоё дело.
– Ну как хочешь, Джек. Ты для меня тоже никакой не солдат. Раз уж выбрал сторону сраных спецназовцев, а не своих родных «дальнюков». Пошёл-ка ты на хуй, Джек!
– Знаешь, о чём я думаю? Думаю, мы с сержантом отведём тебя обратно и как следует навешаем тебе люлей по примеру «зелёных беретов».
– Наваляем тебе в духе «зелёных беретов», – подал голос сержант Лорин.
– Да за милую душу. Погнали.
– Извинись перед господином капитаном.
– Виноват, сэр.
– Извинения приняты. Джеймс, думаю, тебя лишила контроля над собой и способности здраво рассуждать сложная и давящая фронтовая обстановка. Не так ли?
– Думаю, вполне может быть и так.
Капитан Галасси закурил. Кондиционер в бытовке из гофрированного железа не до конца разгонял запахи, идущие извне, привычные и приятные американские запахи: жира, жарящегося картофеля, жарящегося мяса, сносно пахнущих туалетов, а не туалетов, заполненных зловонным гуковским дерьмом. Капитан Галасси выдохнул облако дыма и перебил все посторонние ароматы.
Лейтёха-чокнутый предложил бы закурить и ему. Джеймсу хотелось вернуться во времена старого-доброго Лейтёхи-чокнутого, когда офицеры были здесь единственными сумасшедшими.
– Разрешите покурить, сэр?
– Вперёд.
– У меня кончились.
– Тогда это вряд ли будет осуществимо.
– Тогда не буду.
– Чем это тебе так мозги скрутило? Принял много эл-эс-дэ-э-э, парень?
– Я не употребляю никаких наркотиков. Кроме тех, что прописаны по должности.
– Кем прописаны? Твоим барыгой?
– Нуждами задания, сэр.
– А, ты имеешь в виду спиды!
– Я имею в виду то, что имею в виду, сэр.
– Так ты у нас, значит, маленький Спиди Гонсалес. Ты вообще в курсе, насколько у тебя ушатаны мозги? Ты давно уже совершаешь вылазки далеко за пределы душевного здоровья. Домой тебе пора, парень.
– Да я вот только недавно контракт подписал.
– Ты не останешься. Не хочу видеть тебя у себя на войне.
Джеймс не сказал ничего.
– У тебя с коленями штанов чёрт-те что творится.
– В земле копался, сэр.
– А может, полз на коленях пьяный по улице Чангкхе четыре ночи назад?
– Четыре ночи назад? Не могу знать, сэр.
– Чего это ты больше не ходишь вместе с ребятами на «полуночный массаж»?
Нет ответа.
– Стало быть, нашёл себе постоянный вариант. Постоянную девчонку на улице Кхе-кхе. Ну, признавайся, был ты на улице Чангкхе четыре ночи назад?
– Думаю, да. Не могу знать.
– Был или нет?
– Думаю, да.
– Или, может, в патруль ходил?
– Не могу знать.
– Что случилось?
– Когда? На Кхе-кхе?
– В патруле, в ходе которого была убита женщина, ёбаный ты убийца!
Джеймс внезапно возненавидел этих двух мудаков: если они собираются продолжать в том же духе, то уж могли бы предоставить ему хотя бы стул – и сигарету, конечно.
– Что случилось с этой местной женщиной, Джеймс?
– Уж кого там ни пустили в расход, это был враг, и точка.
– Ты ходил в тот патруль?
– Никак нет.
– Четыре ночи назад?
– Никак нет.
– «Никак нет»? Обращайся ко мне «сэр».
– Кто же это нас сдал?
– Не твоё дело, – отрезал сержант Лорин.
– Кто-то из нас привирает.
– Привирает о чём? – сказал сержант. Джеймс ждал, пока заговорит капитан. – Это был ты?
– Не могу знать.
– «Не могу знать?» Чёрт возьми, парень, ты у меня приучишься говорить мне «сэр»!
– Не могу знать, сэр.
– Ты это сделал или нет?
– Не помню, какая тогда по счёту была ночь, сэр. По-моему, я с пивом на прошлой неделе перебрал.
Сержант сказал:
– Жёсткая у него выдалась бухаловка.
– Любишь пиво, Джеймс? Что ж, в тюрьме Форт-Ливенворта[137] нет никакого пива.
– Бывали там?
– Не дерзи мне!
– У меня там друзья.
– Не дерзи мне!
– Извинись перед господином капитаном!
– Виноват, сэр.
– Что ты сделал с этой женщиной?
– Она была вьетконговкой.
– Чушь.
– Она была вьетконговской шлюшкой.
– Чушь.
– Она шлюшка, а у нас тут войнушка… сэр.
– Ты это мне, пожалуйста, не рассказывай, что тут у нас. Это я и сам знаю. Вроде как.
– Я тоже.
– Собираешься записаться на четвёртый срок?
– Так точно, сэр.
– Никак нет, сэр. С тебя хватит.
– Сэр, у меня патруль в семнадцать ноль-ноль.
– Патруль? Господи Иисусе! Мы не отправляем в патрули ребят с перебинтованными рёбрами и рукою в гипсе – это раз.
– Никакой это не гипс. Это перевязка. Она съёмная.
– Мы не отправляем в патрули штатских лиц – это два.
– Никакое я не штатское лицо.
– Что ж, – сказал капитан, и его охватил такой гнев, что он вдруг начал глотать слова, – не возражаешь, если я скажу тебе, что если ты не штатское лицо, то ты не дослушал меня до конца? Я подведу итоги, я к тебе ещё вернусь, ты не дослушал. Я к тебе ещё вернусь. Может быть, много кто ещё к тебе вернётся. Может, к тебе вся армия ещё вернётся…