Но ведь Шторм и так уже был здесь, на её территории, в кабинете у Шаффи – одна из стен увешана фотографиями всех девяти султанов Малайзии, из круговой неоновой лампы над головой льётся зелёный свет!
Шаффи был невысоким толстяком с индийскими корнями; у него было блинообразное лицо с усиками, напоминающее морду какого-нибудь мультяшного грызуна, пиджак, обшитый золотым галунами, и по пять различных эмблем на каждом квадратном эполете, похожем на академическую шапочку. Кроме того, грудь его перетягивали ленты. Из него так и сочилась какая-то идиотическая любезность.
– Вы мусульманин? – спросил Шторм.
– Нет.
– Сам-то я христианин, сэр, – сказал Шторм.
– Я тоже! – обрадовался надзиратель. – Новообращённый. Поверьте, мне вовсе не по нраву вешать людей.
– Прошу вас, передайте мистеру Бене вот эту записку, хорошо? Я уже поговорил с его адвокатом и, кажется, видел, как подсудимый кивнул мне при вынесении приговора.
– Это полностью противоречит всем правилам.
– Я здесь из соображений человеколюбия. Я обращаюсь к вам как христианин к христианину.
Надзиратель настаивал на том, что Бене в любом случае откажется принять посетителя. Фамилию заключённого он при этом произносил как «Бенни».
– Бенни не хочет гостей, – сказал он Шторму. – Бенни нагрубил даже канадскому консулу.
– А как насчёт членов его семьи?
– К нему никто не приезжает. Канада слишком далеко отсюда.
– Удостоверьтесь, понимает ли он, что я тот парень, который разговаривал с его адвокатом. Думаю, он захочет меня увидеть.
– Только вот Бенни не захочет вас видеть. Могу повторить это для вас сколько угодно. Бенни плюнул в лицо консулу Канады. Разве это не приводит вас к определённым выводам насчёт Бенни?
– Я однозначно уверен, что он захочет меня увидеть.
– До сих пор он отказывал всем посетителям. В противном случае я мог бы вам помочь.
Однако, придерживаясь и дальше этой стратегии и выдавая свой собственный отказ за отказ Бене, теперь надзиратель чувствовал, что обязан дать Бене возможность подтвердить его слова лично.
– Подождите, будьте так любезны, – сказал он и послал охранника поговорить с арестантом. Начальник тюрьмы закурил, а Шторм слушал, как остальные охранники занимаются шагистикой во дворе, в унисон молотя прикладами винтовок по растрескавшемуся бетону.
За дверью появился охранник вместе с Сэндсом. Шаффи измученным взглядом поманил их подойти поближе.
Сэндс-Бене явился босиком, в шортах и футболке. Приятно было видеть, что он так плохо выглядит, что он отощал и смотрит страдальческим взором, приятно было видеть, что он похож на арестанта.
– Можно ли переговорить с ним наедине?
– Нет.
– Всего пять минут.
Лицо надзирателя выражало твердокаменное безразличие, и Шторм бросил попытку добиться разговора с глазу на глаз.
– Как жизнь? – сказал Шторм.
– Скучно, по большей части.
– Куришь?
– В итоге всё-таки начал.
– Сигареты есть? Эти малазийцы, по-моему, курят «Три пятёрки».
– Ага, – сказал Сэндс.
– Передам через адвоката пару блоков.
– Спасибо.
– Как он тебе вообще, годится?
– На то, чтобы грести денежки, пока я болтаюсь в петле – вполне себе годится.
– Ты ведь понимаешь, как у нас дело тут обстоит. Я всего лишь волонтёр, твой собрат по языку.
– Уяснил.
– Бенни пришёл навестить его консул, – напомнил надзиратель, – а он в него плюнул.
– Ты мой первый посетитель.
– Только попробуй в меня плюнуть!
Сэндс уставился на свои босые ноги.
– Надзиратель Шаффи – хороший парень, – сказал Шторм. – Вот почему он позволяет мне перекинуться с тобой парой словечек. Хочет убедиться, что тебе здесь комфортно.
– Мне было бы комфортно от мысли, что я отсюда когда-нибудь выберусь.
– Никаких вариантов, мужик. Тебя признали виновным и приговорили, всё без дураков. По новым законам об оружии получили приговор восемьдесят три человека, и восемьдесят два из них были повешены.
– Я знаю об этих цифрах.
Шторм спросил:
– И что же ты чувствуешь в связи с тем, что тебя повесят?
– Без комментариев! – окрикнул Шаффи, хотя его никто не спрашивал.
Бене пожал плечами.
– Что ж, на данный момент я смирился с этой мыслью.
– Без комментариев, – повторил Шаффи. – Но я ведь христианин. Думаю, вы знаете, что́ я отвечу.
Шторм подступил к Бене на шаг поближе.
– Пора бы и о душе задуматься.
– Не придуривайся!
– Я предлагаю тебе возможность очистить совесть.
– У меня нет совести, – сказал Сэндс.
– Значит, не ссыкотно тебе угодить на виселицу?
– Я и так слишком долго живу на этом свете.
– А что насчёт ада, а, мудила?
– Об этом мы с тобой успеем ещё побеседовать. Уж чего-чего, а времени у нас будет в избытке.
– У Бенни есть книги. У него есть всевозможные материалы для чтения. У него и Библия есть, – сказал надзиратель.
Сэндс потупился на свои неприглядные босые стопы и что-то очень тихо пробормотал.
– Что он сказал? Что это было? – забеспокоился надзиратель.
Шторм сказал:
– Скажи мне, к кому обратиться.
– На кой?
– Насчёт твоего старого дядьки.
– Он мёртв, чувак. Он умер.
– Да? Так и ты якобы уже тоже.
– И скоро сделаю это по второму разу.
Теперь беспокойство Шаффи можно было ощутить физически. Он указал на охранника:
– У меня есть свидетель. Через несколько месяцев я ухожу в отставку. У меня может быть много неприятностей.
Впрочем, надзиратель ничего не сделал, чтобы пресечь происходящее. Похоже, он не был способен даже на самую лёгкую грубость, необходимую в данный момент для того, чтобы обеспечить соблюдения тюремной политики.
Шторм подошёл ближе.
– Молиться будешь?
Склонил голову.
– Господи, – начал он громко, а затем понизил голос, – я знаю, что у тебя на Филиппинах родичи какие-то есть. Ну так я ведь могу их и разыскать.
Он отступил и смотрел, как заключенный трясётся будто осиновый лист, пока на это не обратил внимание даже тупоголовый надзиратель:
– Ему плохо? Что случилось?
– Это сила его совести, – сказал Шторм.
– Вот, – засуетился надзиратель. – Присядьте. Да-да. Это внутренняя борьба.
Теперь надзиратель Шаффи и Шторм стояли там, словно пара заключённых, а в кресло начальника тюрьму уселся Сэндс.
Сэндс схватился обеими руками за край стола и несколько раз перевёл взгляд с одной руки на другую.
– Зовут его Цзюй-шуань или что-то в этом роде. Держит притончик на севере, в Герике. Там его знают под именем «мистер Джон» или «Джонни».
– Дай мне инструкцию, как его найти.
– Инструкция тебе не пригодится. Он сам липнет к каждому европейцу, какой только ни вылезет из автобуса.
– Это и есть тот человек, к которому я должен обратиться?
– Если ты чувствуешь такую необходимость.
– Обратиться для чего? – заинтересовался надзиратель. Не то чтобы он этого не понимал. Понимал, всё понимал от начала до конца, но просто не позволил себе заметить, что допустил оплошность. Шаффи и так уже не смог предотвратить этот разговор. Лучшее, на что он мог сейчас надеяться, – это взять его под контроль.
– Двое казнённых австралийцев не получили помощи от своего посольства, – напомнил он теперь. – У нас было много арестантов-иностранцев – наркоторговцев и тому подобных личностей, – сказал он. – Никогда не видел, чтобы посольство проявляло к заключённому такой интерес. Канадцы очень стараются помочь Бенни. У Бенни есть книги и всё такое прочее.
– Тебя повесят, – сказал Шторм заключённому, – но жизнь продолжается, и всё на свете потихоньку изживает себя. Внутри каждого цикла есть новый цикл. Смекаешь, о чём я?
– Я слышу, что́ ты говоришь, дружище. Но не понимаю, что ты имеешь в виду.
Шторм наклонился к Сэндсу вплотную и сказал:
– Это всего лишь механизм. Расслабься.
– До той поры, пока ты не впутываешь в это дело мою семью.
Шаффи сказал:
– Мы люди подневольные. Я вас очень прошу. У нас есть плошки для риса, и мы хотим, чтобы они не были пусты.
– Ты не тот, кем себя считаешь, – сказал Шторм. – Ты мёртв изнутри.
Сэндс ответил:
– Слушай, какой бы расправы ты не желал, ты её не добьёшься.
– Всё должно изжить себя само собой.
Сэндс встал.
– Мы не помолились.
Он поманил его поближе.
Надзиратель сказал:
– Я тоже христианин. Англиканин. Я молюсь за Бенни. Он немного дёрганый. Подавленный. Впрочем, за последние несколько недель он несколько повеселел.
Сэндс пригнул голову, почти соприкоснувшись лбом со Штормом, и нанёс ему апперкот чуть ниже грудины. У Шторма подкосились колени, а перед глазами пронеслась стайка головастиков. Он простонал:
– Ох, дружище…
Шаффи помог ему удержатся на ногах.
– Вам плохо? Что с вами, сэр?
Ни заключённый, ни посетитель не ответили.
Заминка в разговоре показалась Шаффи невыносимой. Её непременно надо было заполнить:
– «Красный Крест» предоставил нам отчёт, который я бы назвал весьма полезным. Да, у этой тюрьмы есть стороны, которые нуждаются в улучшении. Гигиена, питание – их предложения я оценил. В отличие от «Международной амнистии»! Например, у нас есть китайские банды. Если мы не закроем их членов без залога, они окажутся на свободе, где смогут связаться со свидетелями. Люди, составлявшие отчёт для «Международной амнистии», этого не понимали. Они составили о нас очень плохой отчёт. Думаю, вы поняли, почему нам не нужны отчёты. Почему мы должны это допускать? Мы не хотим вас здесь видеть, – сказал он. – Ни как волонтёра, ни как журналиста. Вы не христианин. Я знаю, какие бывают христиане, потому что я сам уже христианин. – Эта речь придала ему сил. – Убирайтесь вон! – крикнул он. Повернулся к охраннику: – Да-да! Этому человеку доступ сюда закрыт!
Тридцать минут спустя Шторм ел бифштекс без костей в некоем заведении с бамбуковым декором, но с англосаксонским названием – «У плантатора» – под щемяще-красивую элегию, сыгранную на местных флейтах, через жалобные звуки которой постепенно проступали знакомые ноты «Муди Блюз» – «Ночей в белом атла́се».