– В порядке. Тоже тот ещё кадр, прям как ты.
– Мать как, нормально?
– Ничё так.
– Всё носится со своим Иисусом?
– Ясен пень. Получил мою открытку, которую она послала?
– А, ту открытку? Ага.
– Я, когда её послал, на губе сидел.
– А-а!
– Ага…
– Слушай, ты этой девке, Стиви-то этой, не говори, что я звонил.
– Стефани?
– Ага. Не говори, что со мной разговаривал.
– Она сказала, ты ей на письма не отвечаешь.
– Все остальные только и думают о своих девчонках, что дома остались, больше ни о чём.
– Ну а ты о чём думаешь?
– О поперечных кисках.
– О кисках из борделя. О кисках за деньги.
– Бесплатный сыр только в мышеловке, брат мой Билл.
Мертвяки, парни, разорванные на куски… Здесь Джеймс, вероятно, приврал. Наверное, чувствовал некоторую принуждённость во время этого звонка за океан, за тысячу миль, и не спешил делиться подлинными переживаниями. Билл Хьюстон уже слышал о том, что особых боёв там, во Вьетнаме, и нет. По крайней мере, таких, как на Иводзиме или во время Арденнской операции. Билл Хьюстон не видел смысла в том, чтобы подлавливать брата на вранье. Джеймс больше не был сопливым малолетним братцем. Уже как-то не хотелось его поддевать и ставить на место.
– Мне пора идти, брат мой Билл. Передай матери, что я её люблю.
– Передам. Что насчёт этой твоей девахи?
– Я же говорил, – сказал Джеймс, – просто не упоминай обо мне, и всё.
– Договорились.
– Договорились.
– Не высовывайся там особо и на амбразуру не лезь.
– Не высовываюсь и не собираюсь, – сказал Джеймс, и из трубки донеслись безжизненные гудки.
Наступил и почти уже закончился январь, и вот наконец Билл Хьюстон нашёл работу в сельской местности в Темпе, под Финиксом. Снял комнату на Саут-Сентрал-стрит, которую можно было оплачивать посуточно, понедельно или помесячно, и ездил туда и обратно на автобусе. Каждую неделю со вторника по субботу в десять вечера, в темноте, подъезжал к воротам фирмы по производству песчано-гравийных смесей «Три-Сити редимикс» и приступал к обязанностям ночного промывальщика. К десяти тридцати территорию покидали последние рабочие из второй смены, и тогда он отшвыривал обязательную к ношению защитную каску и оставался полновластным правителем пятнадцати акров пустыни – гор измельчённого камня, рассортированных по размеру, так что каждая была сложена из умопомрачительно одинаковых по величине камней: от булыжников размером с кулак до песка. С одной вагонетки сыпалась нить мелкой пыли, которая образовывала кучу в конце туннеля длиной футов в двадцать; за каждым загрёбом лопаты он проползал под этим туннелем к далёкой лампочке, горящей в полукруглом абажуре из арматурной сетки, задерживая дыхание и приближаясь; когда вонзал лопату в кучу, над ней медленно взвивалась тучка пылевой взвеси, а он пятился шаг за шагом, уносил пыль лопата за лопатой и развеивал её по ветру – прохладному ветерку, огибающему землю. Промывал бетонные желоба под конвейерной лентой камнедробилки с помощью норовистого брандспойта и дочиста выскабливал каждый жёлоб тупоносой лопатой. Ночи были ясными и неистово звёздными, но в остальном пустыми и холодными. Для обогрева по всей территории стояло и горело несколько железных бочек в пятьдесят пять галлонов, полных песка, пропитанного соляркой. Билл плутал по лабиринту конвейерных лент под исполинскими камнедробилками, а работа никогда не заканчивалась. На следующую ночь – те же ленты, те же телодвижения, даже иногда, как было очевидно, те же самые груды щебня и камня и тот же самый захваченный с собой холодный бургер в обеденный перерыв за пыльным столом в вагончике администратора в два часа ночи; Билл заходил в тесное отхожее место, чтобы отмыть тело от каменной крошки – сначала руки и лицо, потом толстую шею, бурую, как у медведя, потом втягивал воду ноздрями и отфыркивался, выдыхая сгустки пыли печёночного цвета. Вскоре после перерыва на обед по соседствующим с предприятием небольшим фермам почти человеческим голосом начинали орать петухи, а к шести часам вставало солнце и превращало алюминиевые кровли в факелы, а затем, в шесть тридцать, когда Хьюстон уже вырубался, появлялись водители, выстраивали гуськом свои грузовики, один за другим подкатывались под самую большую загрузочную воронку и ждали, трясясь в кабинах от работы двигателей, пока в каждую цистерну водопадом стечёт по жёлобу жидкая бетонная смесь, после чего уезжали заливать фундаменты какого-нибудь города. Хьюстон шёл пешком одну милю к автобусной остановке, вставал там, покрытый слоем грязи, и сентиментально наблюдал за сопляками из старшей школы, их жизнерадостными и шлюховатыми подружками – они шли на уроки, направлялись на собственную ежедневную пытку, передавали туда-сюда сигареты. Хьюстон помнил, как делал это и сам, а потом, в мужском туалете… не было ничего на свете слаще тех торопливых, обжигающих рот затяжек… вырванных, выкраденных у всего мира… В мечтах – как и в случае со старшей школой – он бросил бы эту работу в первый же день, но кроме неё податься было некуда.
Лейтёха-чокнутый остановил джип. Посигналил одному из новобранцев. Новобранец подскочил к машине и вернулся, таща на плечах два позвякивающих на ходу двойных табельных комплекта обойм, бросил их Джеймсу под ноги и побежал обратно к джипу, крикнув:
– Он меня зовёт!
– На кой нам все эти боеприпасы?
– А я ебу?! Он меня зовёт!
Новичок возвратился к джипу Лейтёхи-чокнутого, выслушал и приковылял назад, согнувшись под грузом двух канистр с бензином.
– Сжечь их, сжечь их, сжечь их!
– Чего?
– Сжечь шалаши! Говорит, придётся сжечь все шалаши.
– На кой?
– А я ебу?! Херня какая-то происходит, вот что!
– В смысле?
– Говорит, атака началась.
– Где?
– А я ебу?!
Джеймс схватился за ручку, и, пока от черепа по позвоночнику до зада прокатывалась волна паники, оба подтащили канистры к ближайшему шалашу и окатили его горючим. Откуда-то из-за холма донеслись низкие, повторяющиеся звуки взрывов.
Новоприбывший рядовой вынул зажигалку «Зиппо», высек искру, поджёг пары, и их тут же отбросило назад взрывом, но по сравнению с громыханием, долетающим из-за холма, он оказался вовсе не столь оглушителен. Рядовой сказал:
– Это же конец, парни, нам, сука, конец!
Джеймс обошёл по кругу один шалаш, затем другой, плеская бензином, пока канистра не опустела. Швырнул канистру в горящее строение, та занялась, внутри воспламенились бензиновые пары, канистра громко зашипела, завертелась и подскочила кверху.
– Видели?! – крикнул Джеймс, но полыхающая соломенная кровля так затрещала, что он и сам не расслышал собственного голоса. Только спросил: – Ещё раз: на кой мы это делаем?!
– А я ебу?!
– Ещё раз: как тебя зовут?
– А я ебу?!
– Действительно, херня какая-то, – пробормотал Джеймс, но его голоса опять никто не услышал. Где-то поблизости раздался выстрел. Над головами прострекотал вертолёт и сбросил две ракеты на другой стороне долины – вне поля зрения Джеймса, туда, где точно не было никаких людей или построек. К небу взметнулся столб чёрного дыма и оранжевого света. Приходилось ли хоть когда-нибудь видеть там людей? Может, кто-то в землю закопался? Что ж, фигово ему теперь, теперь он горит.
Рядовой завопил:
– Психодел какой-то!
Постройки немедленно рухнули. Джеймс заглянул в одну из горящих хижин. Там было пусто. Не осталось ни клочка мусора, ни даже старой пачки из-под сигарет. У здания начала проваливаться крыша, и он выскочил наружу.
– Дерьмово дело, чувак, – объяснил он рядовому, – потому что мы их знали. Ну, то есть это я к тому, что мы этих людей и раньше видели. Мы тут часто проходим.
– У меня остался ещё бензин.
– Давай вернёмся вон к тем шалашам.
Прижавшись к земле, они подбежали к россыпи хижин на дне небольшой котловины. Там не оставалось ничего живого.
– Где же наши ребята, чёрт возьми?
Рядовой сказал:
– А я ебу?!
– Иди сержику доложи.
– Не пойду я за этот холм – там стреляют!
– Так это оттуда звук идёт?
– Ага. Они и вьетконговца, и меня с тем же успехом пристрелят.
– Я думал, огонь идёт из-за склона на восток.
– Чёрт! Да тут везде и во все стороны огонь!
Через край котловины, пригнувшись, соскочил сержант Хармон. Спустившись к ним, он распрямился.
– Так, вы двое: приказываю окопаться здесь!
– Что случилось? Похоже, мы едва в перестрелку не угодили.
Сержик спросил:
– Сами-то стреляли?
– Никак нет.
– Тогда не были вы ни в какой перестрелке.
– Кто это был?
– Возможно, что и наши, в рот его дери!
Сержант сказал:
– Вся эта гора сейчас под обстрелом.
Новый грохот последовал прямо с вершины.
– Что это?
– Миномёты?
С востока бабахнуло что-то ещё более крупное.
– Да что это, блядь, такое?!
А из-за спины, со слишком близкого расстояния, донеслось ещё.
– Где они?!
– Прямо вокруг нас. Это их миномёты, – сказал сержант. – Так, слушайте сюда. Я приказываю вам здесь окопаться. Слышите?
– Так точно, – ответил новичок.
– Мы влипли в заваруху. Если сделаем всё как надо, то сможем отступить, обогнуть их с запада и прошмыгнуть мимо них через эту высоту. Приказываю вам удерживать их с обеих сторон, а мы по центру пока будем по-тихому отступать, и они ничего не прочухают. Если нам во фланг ударят с запада, нас зажарят. Или с востока. Откуда угодно. С запада у вас есть прикрытие. А вы прикрываете их с востока, слышите? Если из-за холма выскочат вьетконговцы, не удирать ни в коем случае. Ясно?
– Так точно.
Сержант бросил на землю связку двадцатизарядных обойм.
– Переводчики огня держать на полуавтоматическом режиме. Ясно?
– Так точно. Поняли-приняли.
– Предстоит ещё несколько ударов. Оставаться на месте. Никуда не двигаться, а то по вашим задницам своей же ракетой прилетит.