– Как ты?
Нэш ответил:
– Да нормально, чувак. А что? Не верится?
Джеймс оторопел и смог только выдавить:
– Да нет. Верю. Правда. Ага…
Нэш сказал:
– У меня яйца потеют, вот и всё. Это не моча.
В сумерках медик повёл их по извилистой тропинке в какой-то распадок, где обнажённые по пояс юнцы мыли в ручье разгорячённые тела. Кто-то присел на берегу и выжимал носки над мутной водой. Все были полны энергии, смеялись, галдели. Ботинки долой, рубашки долой – невозбранный призыв купаться означал, что, по всей вероятности, всему и правда конец, они явно в безопасности. В меркнущем свете Джеймс ощутил себя взбудораженным и счастливым, и каждое смутно видимое юное лицо, в какое бы он ни взглянул, посылало ему сигнал о братской любви.
– Вы, ребята из разведотряда, путешествуете налегке.
Говорящий, очевидно, был новичком; он не осознавал, что эта тема в «Эхе» давно стало объектом шуток. Они и впрямь путешествовали налегке. Сам Джеймс больше не носил рюкзак, только бойскаутский вещмешок, в котором лежали плащ-палатка и шанцевый инструмент, семь двадцатизарядных обойм, несколько памятных талисманов – резинок, покерных фишек и конфет, – а ещё дозаторы репеллента от насекомых и банданы, пропитанные тем же репеллентом. Он пришёл к выводу, что уж лучше изредка нуждаться в чём-то, чего у тебя нет, чем таскать на горбу кучу ненужных в данный момент вещей.
Кто-то сказал:
– Ну чё, кончилась войнушка-то. Кто как, а я спущусь в деревню да перепихнусь. По случаю Тета шлюхи бесплатно дают.
– Что ещё за Тет?
– Это гуковский-хуюковский Новый год, долбоёба ты кусок! Вот сегодня как раз Тет этот самый и есть.
– Тет завтра. Тридцатого января, чувак.
– Когда?
– Се-го-дня. Господи Иисусе…
Кто-то из пехоты с ПЗ вышел на поляну и воскликнул:
– Чёрт! Чёрт!
Джеймс понял, что они сам, наверно, выглядит как-то так – потным, грязным, с диким взглядом.
– Сука! Сука! – восклицал парень. Отбежал на край поляны и уставился в фиолетовую даль, где тенями вздымались силуэты других гор. – СУКА!
Кто-то из его приятелей спросил:
– Чего «сука»?
Парень вернулся и сел, потряхивая головой. Взял приятеля за обе руки, как бы сердечно приветствуя его по какому-то чужеземному обычаю:
– Сука. Я чувака какого-то грохнул.
– Представляю, каково тебе. Сука.
Парень продолжал:
– Это всё равно как оленя подстрелить, разницы ноль.
– Это когда тебе случилось оленя подстрелить?
– Да, по ходу, реальную жизнь с фильмами попутал. Ну а было-то как: просто «пиф-паф!» И всё…
– Не похоже, будто всё, Томми.
– Слышь чё! Полчерепушки на воздух взлетело. Или для тебя это ещё не всё?
– Забей. Ты теряешь самоконтроль.
– Ага, ладно, – сказал Томми. – Реально, пора бы и забить.
– Эй, отпусти мои руки, слышь ты, гомодрил!
Джеймс тоже кого-то убил. Он увидел вспышку выстрела, швырнул гранату в чей-то крохотный огородик, а после взрыва двое вьетконговцев поволокли с участка в кусты человеческое тело, и это тело не подавало особых признаков жизни. Джеймс был так поражён, что даже не выстрелил вслед этим двоим. Которые то ли были, то ли не были вьетконговцами.
У него имелось пять двадцатизарядных обойм, а лейтенант привёз ещё двадцать восемь. Он расстрелял больше трёхсот патронов, бросил две гранаты, прошёл десять километров и уложил одного потенциального вьетконговца.
Все вокруг наблюдали, а Томми вынул из нагрудного кармана сигарету и зажигалку «Зиппо». Поджёг, закурил, с авторитетным видом выпустил облако дыма и спросил у приятеля:
– А ты хоть кого-то из них убил?
– Думаю, да.
– Которого из?
– Не знаю, которого именно. Откуда, блядь, мне должно быть это известно?
Джеймс отслужил полный срок, не причинив вреда ни единой живой душе, и вот только он успел сказать «да» службе по второму кругу, как кругом начали умирать люди – а этот паренёк, Томми, уже вовсю радуется этому событию.
Медик с парой ребят скрылся за деревьями, и вскоре ветерок донёс оттуда запах дымящегося косячка – но всё было в порядке, пусть себе гробят мозги, война есть война.
Солнце, катящееся все дальше к западу, выглянуло из-за горы и осветило долину. За рисовыми чеками, переливаясь неяркими, холодным красками, прели джунгли. Откуда-то снизу неслись истошные визги – к Тету резали свинью. Какой-то молодчик завёл на мелодию «Битлов» песню с новыми словами:
Закрой глаза, детка, раздвинь ноги, детка,
Я оплодотворю твои яйцеклетки…
Другой сказал:
– Блин, парни, вы что, с кем-то тут сражались? Мы-то спустились патрулём на полсклона, поднялись обратно – и нихера, ни разу не нажали на спуск. Слышали ракеты, снаряды, вертушки, бомбы – а не видели нихера, чуваки. Слышали миномёты. А не видели нихера, чуваки.
К ним подошёл какой-то юнец, объявил:
– Хэнсон входит в зону уныния и приносит всем заряд хорошего настроения! – и надорвал упаковку из шести банок «Будвайзера»; ближайшие к нему солдаты накинулись на угощение, словно бешеные псы.
– Что ещё за Хэнсон? – не понял Джеймс.
– Я! Моя фамилия – Хэнсон!
Он представил себе, как голова этого Хэнсона разлетается на куски. Во время курса основной подготовки слышал он, как людей порой скашивает одной-единственной шальной пулей – случайной или же прицельно пущенной вражеским снайпером: на полуслове, на полумысли, просто скашивает, и они падают замертво. Вот нагнёшься ты зашнуровать ботинок, а голова твоя бац – и вдребезги. Замертво падать не хотелось, как не хотелось и находиться рядом с кем-либо, кто вдруг упадёт замертво.
Чёрный Человек обратился ко всем присутствующим:
– В военное время надо следить за чистотой кармы. Не насилуйте женщин, ни убивайте никого из скотины, а не то вас отымеют в жопу законы кармы. Карма – она ведь как колесо. Ты вот под собой колёсико крутишь, а она над тобой как крутанёт! А я рядом стою. Твоя карма и меня задевает. Так что никогда, ни за что не шутите с кармой.
– Это что ещё такое, какая-то негритянско-исламская чухня?
– Я не мусульманин. Просто много где побывал и много чего повидал.
Он нёс полную ересь, которую никогда не сопоставлял со своими собственными поступками. Но от этих предостережений по спине у Джеймса, тем не менее, побежали мурашки.
Как только спустилась тьма и скрыла их от старших по званию, трое из «Эха» нашли на деревьях на восточной стороне периметра, настолько далеко, насколько было можно, уйдя от стороны, с которой днём пришёл неприятель, незанятые гамаки – и развалились в них, не снимая ботинок и ремней. Пока не пришли владельцы гамаков, чтобы вытурить непрошеных гостей, это был их дом. Настала ночь. Если Джеймс ложился на бок и смотрел на уровне земли, то различал в листве какое-то фосфоресцирующее свечение; иначе можно было бы подумать, что он ослеп. О сетку, зудя, бились комары. Он разложил пропитанные репеллентом банданы везде, где руки или щёки могли соприкоснуться с сеткой во время сна. В подлеске шныряли какие-то существа. Ночь как ночь. Сегодня он кого-то убил. Меньше, чем восемь часов назад. Во время основной подготовки он не думал о том, что придётся убивать, только о том, что его самого могут убить, о машинах, на которых не доведётся погонять, и женщинах, которых не доведётся покорить, потому что он будет мёртв. Было слышно, как где-то в отдалении о чём-то беседуют какие-то ребята. Он был слишком взбудоражен, чтобы заснуть. Когда рядом бродит смерть, ум как-то сам собой задумывается о душе. Остальные тоже это чувствовали. Это было слышно по их голосам.
Ночью Джеймс расстегнул полог и выкатился из гамака, сначала думая, что просто приспичило помочиться, но затем понял, что где-то ниже по горе снова заговорили миномёты. Послышались крики: «Бля! Твою мать!», крики: «Давай, давай, давай!» На востоке в ночном небе повисли сигнальные ракеты, и в их матовом янтарном освещении он увидел ниже по склону скальные выступы, оголённые гербицидами, танцующие в хороводе собственных теней. Увидел вспышки ружейного огня, услышал тарахтение АК и грохот М16. Услышал снаряды. Услышал вертолёты. Услышал ракеты. Застыл возле гамака с оружием в руках, испуганный и заплаканный, отупелый и одинокий. Теперь он увидел, как выглядит взрыв миномётной мины – красно-оранжевый всплеск величиной с дом, а через секунду – такое громкое бабаханье, что свело болью носовые пазухи. Вот в нос ударило ещё одним, и ещё одним, уже ближе. Повсюду вокруг слышались выстрелы. От его каски и винтовки отрикошетил снаряд.
– Э-Э-Э! – Чья-то рука схватила его за ремень и отдёрнула назад. Это оказался Чёрный Человек. – Чё творишь-то?
– О нет! Чёрт, чёрт, чёрт!
– Да ты же прямо на них ломанулся! Ложись, ложись!
– Виноват, виноват, виноват…
– Вот дерьмо! Сигналит!
– Чего? – не понял Джеймс.
– Пошли, пошли, пошли…
Чёрный Человек сдвинулся, и Джеймс попытался уцепиться ему за шиворот, но тот уже ушёл, отступил. Отступал весь периметр. Нэш был рядом с ним – призрак в призрачном сиянии сигнальных ракет.
– Не стреляйте! Это мы! Это мы!
– Я что, стрелял? – спросил Джеймс, но ничего не услышал. Всё общение происходило телепатически. Он двигался, не касаясь земли. Куда? Сюда, вот прямо сюда. По-прежнему вместе с Нэшем и Чёрным Человеком. Нэш сказал:
– Кто они такие, эти люди?
– Корректировщики огня с соседней вершины, – ответил Чёрный Человек. – Наводят эти миномёты ровнёхонько на нас!
Слышались голоса:
– Где связист? РАДИО, РАДИО, РАДИО!
– Я тут, я тут, я тут!
– Скажи им там наверху, что нам тут жарко! Никому не спускаться!
– Повтори, повтори!
– Держитесь подальше от этой площадки! Тут жарко! Тут жарко!
Джеймс лёг на живот и скрючился в грязи. Под ним содрогалась земля. Удержаться было невозможно. Он едва дышал.
– Чего этим пидорасам надо?!
Джеймс спросил себя: «А двигаюсь ли я вообще?» Тьма была так густа, что хоть пей, и пестрила следами трассёров и орудийных вспышек. Теперь стало тихо. Не слышно было даже гудения насекомых. В такой небывалой тишине Джеймс по незначительному звуку, что издавал его магазин, по которому постукивала лямка, мог заключить, что обойма пуста, тогда как всего две минуты назад окружающий шум был столь грандиозен, что он не слышал и собственного вопля. В этой внезапной тишине не хотелось менять обойму из-за страха, что все чувствительные органы врага тут же наведутся на него – и его разорвёт на клочки, на клочки, на клочки…