На заре прибыл вертолёт: из него выбрался полковник, спустился с горы на джипе и совершил осмотр территории вместе с Лейтёхой-чокнутым и двумя ребятами из отдела «Пси» – сержантом Штормом и каким-то штатским, к которому малорослый сержант обращался «Шкипер».
– Охренеть не встать, – поражался Лейтёха-чокнутый, – эти Ф-16 всю нашу гору распидорасили.
Полковник сказал:
– Это пока только начало. В дальнейшем эти небеса ещё обрушатся адским дождём нам на головы. Чертовски об этом сожалею.
Полковник был вне себя. Во время боя эти сельчане исчезли, а вот крестьяне с противоположного склона горы – нет, разве что в пламени. Он отвесил подзатыльники нескольким местным жителям, которые сидели в рядок задами прямо на голой земле, вытянув ноги вперёд, со скрученными лодыжками и связанными за спиной руками. «Кучи-кути» взяли в плен какого-то человека, вьетконговца, как сообщили они, который якобы подошёл к ним с «калашом» и разнёс в клочки вещмешок индейца – прямо у того за плечами. Индеец крепко схватил пленника с завязанными глазами за скрученные запястья и поволок его спиной вперёд по земле в кусты, где «кути» разбили свои палатки. Пока человечку выворачивали руки, пока «кути» подвешивали его за запястья к обрубленной ветке баньяна, оставив пальцы ног в шести дюймах над землёй, он корчился так яростно, что его челюсть, казалось, вот-вот выскочит из суставов, но не проронил ни звука.
Все в «Эхе» тревожились из-за сержанта – того увезли в Двенадцатый госпиталь с травмами шеи, позвоночника и живота, где он и ждал своей участи, разбитый параличом и в слишком критическом состоянии, чтобы отправлять его домой в Штаты. Большинство «эховцев» сидело в «Фиолетовом баре» не говоря ни слова, пили они лишь немного, отупев от горя и отвратительной неумолимости рока. Чернокожий новобранец сидел с ними и плёл несусветные байки про людей, с которыми ему якобы случалось лично пересекаться на родине. Он мог говорить только потому, что у него не было разбито сердце. Сержанта он никогда по-настоящему не знал. Происходил новичок из какой-то луизианской глухомани и казался одновременно смущённым компанией всех этих молчаливых ребят и возбуждённым возможностью поговорить о доме.
– Доводилось мне в своё время ведьму на себе верхом покатать. Это, то есть понял я, что ведьма-то у меня на закорках целую ночь скакала, потому как проснулся уставшим и с потёками кровавыми в уголках рта – там, где удила закусывал. А чтобы отвадить ведьму, можно подкову над кроватью повесить. Прежде чем она до дома твоего доберётся, придётся ей пройти по всем дорогам, где та подкова проехала. Дядька мой как-то схватил ночью ведьму за руку да треснул её камнем, а на другой день, Христом-богом клянусь, воскресенье было, так вот в церкви-то соседка наша, старушка, стояла, пела псалмы – как вдруг изо рта у ней пена как попрёт, а она сама как упадёт да начнёт по полу валяться, а проповедник-то и говорит: «А задерите-ка ей шаль», задрали ей шаль, и что же – рука у ней оказалась раздробленная, из мяса кость торчит, аккурат на том месте, где дядька-то мой той ведьме руку сломал, и тогда проповедник-то говорит: «Тащите её в яму», и потащили её в яму, и говорит: «Сжечь ведьму!», ну вот её в той яме-то и сожгли. Правда истинная, Христом-богом клянусь! Дома этого никто отрицать не станет. Это дядька мой мне рассказывал, а так-то все знают.
Это был круглолицый чернокожий юноша – с очень чёрной кожей, цвета угля. Никто его не перебивал, и он мог бы молоть языком хоть целую вечность, но тут в бар вошёл Нэш и оборвал рассказчика:
– Эй, вы должны это видеть: «кути» с этим вьетконговцем забавляются, совсем его раскурочили, не вру, пацаны, это реально надо видеть!
На улице за картиной наблюдал Чёрный Человек, очищая при этом руками и поедая манго. В окрестностях лагеря всегда можно было достать манго – бананы тоже, а иногда и папайю.
– Дальнюки-то эти накукурузились все бензедринчиком да барбитурой. От качелей совсем крышняк сорвало! – пробормотал он.
Один из «дальнюков», как назвал их Чёрный Человек, по сути, самый отмороженный из полковничьих «кучи-кути», по-дикарски одетый негр, стоял в луже крови перед подвешенным пленником и плевал ему в лицо.
Лейтёха-чокнутый наряду с сержантом Штормом из отдела «Пси» тоже стояли и смотрели.
Полковник наблюдал из-под навеса, сидя на изрешеченном пулями складском контейнере, в котором обитали куры. Ни он, ни этот Шкипер, похоже, не спешили заявлять о своём присутствии. Лейтенант приблизился к ним и сказал:
– Ну что ж, теперь у нас тут такие дела, дело в том, что это дело…
Он не договорил. Нахмурился. Закусил губу. Чёрный «кути» с таким видом, точно читал им всем лекцию, вогнал человеку в живот лезвие многофункционального швейцарского ножа.
– Они надирают нам зад, но мы всё же разузнаем, что к чему. Наступление ведётся по всему Югу. Атаковали даже резиденцию американского посла.
Сержант Шторм из отдела «Пси» сказал:
– Эй, парень, стой, не надо, – но не очень-то громко.
Ковбой подначивал:
– Покажи этому пидорасу. Заставь его орать. Пусть запросит пощады. Да, ёб твою мать! Вот как сержик орал! Пусть этот так же заорёт!
Он побагровел от ярости и разрыдался.
– Хочу показать кое-что этому сучьему потроху, пусть увидит. – Теперь «кути» потянулся к глазам человека ложкой из своего швейцарского ножа.
– Давай, давай, – подначивал Ковбой.
– Пусть этот пидор хорошенько… рассмотрит тут… кое-что… – цедил «кути». – О да! Пищишь, как девчонка! – ответил он на вопли человека. Уронил нож в кровавое месиво под ногами, схватил глазные яблоки, висящие на фиолетовых ниточках зрительных нервов и развернул их красной сосудистой стороной – так, чтобы зрачки посмотрели назад на пустые глазницы и мякоть в черепе. – Хорошенечко разгляди, каким ты стал, говна кусок!
– Господи Иисусе, – выдохнул тощий маленький сержант.
Полковник соскочил с контейнера, подошёл к месту действия, расстёгивая кобуру, отодвинул Ковбоя и «кути» в сторону и выстрелил болтающемуся на ветке пленнику в висок.
Сержант Шторм сказал:
– Правильно, блядь!
Ковбой поглядел полковнику прямо в глаза:
– Вы не слышали, как кричал и стонал сержик, пока не потерял голос, – сказал он ему. – Случись ещё раз или два такая хрень, и всё, с этого дерьма никому уже не смешно.
Труп мгновенно обмяк, и по щеке сполз ошмёток мозга.
Юному капитану Миню в качестве пилота ВВС Республики Вьетнам случалось направлять орудия на бесчисленное количество целей и, сидя в кабине истребителя-бомбардировщика Ф-5Е, должно быть, и самому доводилось лишить жизни сотни человек, но эти-то обрывались где-то там, в неизвестности, под покровом огня и дыма, и до сих пор Минь не видел, чтобы кто-нибудь кого-нибудь убил у него на глазах.
Стояло солнечное утро. Почти полдень. В воздухе уже повисла гнетущая духота.
Полковник зачехлил своё оружие и сказал:
– Я готов на многое во имя борьбы с коммунизмом. На очень многое. Но боже правый, всему же есть предел.
Минь услышал, как засмеялся племянник полковника. Шкип Сэндс едва стоял на ногах, так разбирал его хохот. Опёрся рукой на палатку и чуть было её не обвалил. Никто не обратил на него никакого внимания.
Чернокожий «дальнюк» уставился на полковника и демонстративно слизал кровь с лезвия складного ножа, после чего потопал к северному хутору и «Фиолетовому бару».
Минь решил придерживаться мнения, согласно которому всего этого смертоубийства просто не происходило, всё это было лишь дуновение зловонного ветра иллюзий, за которым вновь откроется подлинно существующий мир и порядок. Вот взять, к примеру, деревню Каофук – что здесь случилось? «Эхо» разбило здесь небольшую базу, с казармами, сортирами, двумя большими электрогенераторами; над южным хутором по-прежнему царит храм, но покоящийся теперь на толстой бетонной подушке с выложенным кафелем проходом; северный хутор наводняют стойбища беженцев, занимающих коровники и курятники, так похожие на те же самые казармы – все эти изменения приключились за пару лет, в течение которых он возил полковника туда-сюда по воздуху. «Фиолетовый бар» оставался всё тем же безразмерным шалашом, местом работы для околачивающихся там проституток с унылыми физиономиями, беспризорниц, чьи семьи сгинули в горниле войны. Местные девушки туда не ходили.
– Господи Иисусе, – удивился Джимми Шторм, – до чего же двинутый этот черномазый.
– Ну а кто свернул ему мозги набекрень? Это наших рук дело, – сказал полковник. – История, может, и спишет нам то, что здесь творится. Но этот человек – никогда. Ему нас лучше никогда не прощать.
Минь не был знаком с этим чернокожим «дальнюком», который вырезал пленнику глаза. Когда этот парень не был рядом, у всех только и разговоров было, что о нём. Спал он, расстелив плащ-палатку на голой земле, и только днём. По ночам гулял по белу свету – никто не говорил, где именно. Волосы у него росли растрёпанными пучками длиною в фут. Он почти под корень обрезал рукава и штанины своей формы, и ничто не оберегало его плоть от паразитов, кроме красочных красно-бело-синих узоров, исчерчивающих ему лицо, руки и ноги.
Немногим позже шестнадцати ноль-ноль Минь и трое американцев поднялись обратно на гору и направились в Сайгон на вертолёте полковника, «хьюи», оборудованном двумя дополнительными сиденьями и без пулемёта – его полковнику временно предоставили ВВС Республики Вьетнам, хотя вообще-то изначально он и достался им стараниями полковника. По приказу шефа Минь поднял их на несколько тысяч футов и поддерживал скорость в почти сто американских миль в час. Сержант Шторм, которому оглушительно ревущий ветер зачёсывал волосы назад, сидел на своей каске с винтовкой М-15 на коленях и временами вскидывал оружие, чтобы дать очередь по раскинувшемуся внизу миру. Племянник полковника сидел рядом с сержантом и таращился в открытый люк на джунгли и рисовые чеки, на мерцание огоньков, на рукотворные пустыни, от которых, будто пар из дыр в крышке котла, курился кверху дымок. Два реактивных истребителя, пролетающих недалеко внизу, фактически заглушили невероятный рокот вертолётного двигателя. Машина подлетела очень близко. Это был Ф-104-эс. Минь п