– Так это от тебя?
– Сам-то я и не чую уже.
– Фу! У меня от тебя аж башка закружилась. Купишь мне пивка, а?
– Никак такое невозможно. Знаешь, здесь прямо на улице Тхишать есть один ювелир. Так я ему сегодня утром сорок пятый загнал.
– Он покупает оружие?
– Ну вот я же ему сорок пятый загнал.
– Думаешь, тридцать восьмой ему понравится?
– Готов поспорить, что да.
– Готов поспорить, я знаю, где он сможет его достать.
А после полудня, всё так же ушедший в самоволку, но пьяный, с карманами, набитыми вьетнамскими пиастрами, идя по насыщенной запахами улице – душок за душком под шипение жира на сковородах – Джеймс остановился у какой-то лавки и купил себе поддельные джинсы «Левис», красную футболку и ярко-жёлтую туристическую куртку, украшенную голой женщиной и надписью «Сайгон – 1968». Погода для такой куртки стояла слишком жаркая, но он её всё равно надел, потому что она приводила его в отличное настроение. Купил две пачки настоящих штатовских «Мальборо», постригся у уличного парикмахера – он никогда не стриг волосы где-либо, кроме главной базы, но был достаточно пьян, чтобы решиться попробовать что-то новенькое, – а после этого приобрёл пару тонких чёрно-синих мокасин. Переоделся прямо на улице, пока прохожие тщательным образом отводили взгляды, а камуфляжную форму спрятал в коричневую хозяйственную сумку с нейлоновыми ручками.
Он подумал, что протрезветь лучше бы до того, как он навестит сержанта, а перед тем, как протрезветь, лучше напиться ещё сильнее. В районе одиннадцати тем же вечером сторговался с велорикшей, чтобы тот отвёз его к какой-нибудь дешёвой гостинице в уезде Тёлон, но уже где-то в дороге они коренным образом пересмотрели данный план и поехали в небезопасные ночные часы на расстояние в почти шестьдесят миль, к берегам Южно-Китайского моря, к борделю, о котором Джеймс был наслышан: бордель назывался «У Французика» и обладал легендарным прошлым. В два ночи они добрались до места назначения – россыпи лачуг на отшибе какой-то рыбацкой деревушки. Он разбудил дремлющего за стойкой в кафе папу-сана, который немного понимал по-английски и неплохо угадывал смысл всего остального; когда Джеймс спросил его: «Ты и есть Французик?», папа-сан ответил: «Французик уже идёт», но Французик всё не приходил. У борделя не имелось никакого внешнего освещения. Джеймс не слышал шума генератора. Не видел нигде девочек. Равно как и других солдат. Равно как и кого-либо ещё. Меланхоличный старый папа-сан проводил его, светя фонариком, к одному из бунгало не лучшего вида, чем простой шалаш, в ряду точно таких же убогих построек. Постель была усыпана чьими-то лобковыми волосами. Джеймс сдёрнул простыню. Тонкий матрас был весь в пятнах, но пятна эти выглядели не такими свежими, как лобковые волосы. Джеймс не стал утруждаться и опускать сетку. Комаров не было видно.
При свете керосинового фонаря он нашарил складной нож и был уже готов обрезать штанины форменных брюк, однако одумался и взамен укоротил поддельные «левисы». К тому времени, как он уснул, его хмель перетёк в похмелье.
Поднялся он где-то в полдень и пошёл в кафе с усыпанным песком полом, где какая-то женщина подала ему омлет, горячий чай и багетик. Потом Джеймс велел ей принести ему всё то же самое по второму кругу, только чай заменить пивом.
Он был не единственным клиентом. В паре столиков от него сидел одноногий военный в обрезанных джинсах и камуфляжной рубашке с оторванными рукавами, опалённый солнцем блондин в очках-авиаторах – он прихлёбывал пиво без закуски, а по большей части вертел в руках девятимиллиметровый «браунинг», держа большой палец на кнопке выброса магазина, ронял в ладонь нижний конец обоймы и снова заталкивал внутрь, опять выбрасывал, снова заталкивал внутрь.
– Все мы умрём, – заявил он. – Лично я умру под кайфом.
Джеймсу всё это вовсе не понравилось, он встал и вышел.
Он направился к невысокому волнорезу, где низко рокотал прибой. Пляж был узкий, с бурым песком. Джеймс сел на каменный мол, закурил сигарету и наблюдал, как на волнах качается тушка утопшего петуха. Это был не тот Французик, о котором все говорили. Все рассказывали, что у Французика подаётся только пиво «33» – как минимум эта часть вроде бы оказалась правдой – и экстракт шпанской мушки. Также девочки – они, конечно, были из крестьянок, но какие-то девочки всё-таки должны были быть. А ещё все рассказывали, что там по традиции старого-доброго Дикого Запада почти каждую ночь гремят перестрелки. А ещё велорикши якобы никогда не приближаются к нему после того, как стемнеет, а не то их транспортные средства неминуемо реквизируют для гонок туда-сюда по пляжу, оканчивались же эти гонки обычно в морской пучине.
Размышления прервал звук одиночного выстрела, и Джеймс помчался к кафе посмотреть на случившееся бедствие, однако там ничего не произошло. Белобрысый парень всё так же сидел там один-одинёшенек.
– ЭЙ, КТО-НИБУДЬ! – крикнул парень, хотя вокруг никого не было. – Этот чувак, кажется, врубился кое в какую херню!
Джеймс встал на входе и застыл. Может, ему и была охота заказать себе пивка, но мама-сан убежала по каким-то делам.
– Ну чё, сыгранём в русскую рулетку?
Джеймс мотнул головой:
– Нет.
– Лучше наденьте свои антиобсирательные кружевные трусики, сеньор.
Джеймс занял стул, стоящий напротив, и сел, уперев руки в боки.
Парень прекратил поигрывать пистолетом и почесал пальцами сморщенный конец культяпки, затем возобновил забаву: то вытряхнет обойму на ладонь, то затолкнёт её наружу.
– Раз не хочешь играть со мной в игру, так и за столик ко мне не подсаживайся.
На именной нашивке его формы не значилось никакой фамилии: парень её свёл – по-видимому, выжег горящим кончиком сигареты. Вместо опознавательного жетона военнослужащего с его шеи свисал заржавленный консервный нож.
Он расположил пистолет на столике перед собой рядом с пачкой «Парламента» и зажигалкой «Зиппо».
– Нравится эта хрень? «Парламент»-то?
– Не особо, – ответил Джеймс.
– Мне больше достанется.
Он выбил из пачки одну сигарету, взял её в губы и поджёг, провернув всю процедуру одной только правой рукой – левая по-прежнему покоилась на спинке пистолета.
Джеймс сказал ему:
– Сил нет на это смотреть.
– Ну так и нефиг пялиться. Тут тебе не в цирке.
– Как мне свалить из этого вашего дурдома?
– Берёшь и пиздуешь прямо по дороге.
– Ну не пешком же мне до Сайгона тащиться!
Парень почесал кожу головы дулом пистолета.
– Нет, чувак, зачем! Твою жопу первый же встречный хер на мотороллере подберёт. А не первый, так второй.
Дуло пистолета всё ещё упиралось в голову.
– Ты эту хреновину положь лучше, а?
– Мы все умрём, чувак.
– Да у тебя вообще фамилия-то есть? Как тебя звать?
– Кэдволладер.
– Так что насчёт того, чтобы отложить её на минутку? Тогда я смог бы и пивчанского с тобой хлебнуть.
– Я сообщил тебе свою настоящую фамилию. Это большая ошибка.
– Почему ошибка?
– Людям известна твоя фамилия, – сказал он, – и это больно.
– Ну да, понимаю, покалечило тебя, – ответил Джеймс. – В этом-то вся херня и есть.
Белобрысый парень закрыл глаза и какое-то время сидел не шелохнувшись, дыша через ноздри.
– Ох ты ж блин, – произнёс он после долгого перерыва. – Все вы как зомби.
Снаружи приблизился, а потом резко стих гул двухтактного двигателя. Кэдволладер опустил пистолет на стол.
– Француз приехал.
Вошёл тщедушный человечек, наряженный в тартановые бермуды, дзори и рубашку с длинными рукавами. Белый, голубоглазый и лысый. Подтащил стул, как бы собираясь подсесть, но заколебался, заметив оружие.
– Это вам, – сказал он и поставил рядом с рукой Кэдволладера картонную пачку.
Кэдволладер выронил сигарету и оставил её догорать на полу. Надорвал пачку сбоку, и на стол высыпалось с десяток крупных таблеток. Четыре штуки он тут же с плеском бросил в горлышко своей бутылки пива «33», и смесь немедленно вспенилась. Провозгласил тост за здоровье Джеймса:
– Пришла пора что-то менять!
Джеймс окликнул:
– Французик!
– C’est moi.
– По-английски умеешь?
Тот безучастно пожал плечами.
– Кажись, этот засранец собирается что-то нехорошее над собой учинить.
На этот раз Французик передёрнулся всем телом – руками, плечами, приподнялся на цыпочки и слегка поморщился.
– Почему бы нам да не снять себе пару девочек? – предложил Джеймс.
Кэдволладер наблюдал, как таблетки с шипением растворяются в пиве.
– Нельзя просто взять и окрасить всё силой воображения, чтобы это всё выглядело как нечто осмысленное.
– Значит, женская писечка для тебя уже смысла не имеет?
Французик развернул свой стул задом наперёд и уселся на него верхом, вытянув жилистые ноги и облокотив предплечья на спинку.
Кэдволладер поводил рукой над ногой, как бы наколдовывая недостающую часть:
– Вот единственное на этом свете из того, что я видел, что имеет хоть какой-то смысл.
– Неловко, конечно, тебе об этом сообщать, – отважился сказать Джеймс, – но это хуйня полная. Есть ребята, которым куда как хуже пришлось.
– Вот в том-то и штука, Французик. Все мы умрём, верно ведь, а? Ну так вот и пошёл-ка ты на хер. – Кэдволладер взболтал своё зелье и осушил бутылку несколькими глотками. Сел обратно и принялся чистить под ногтями заострённым концом открывалки. – Давай-ка к делу, займёмся стволом.
Старик не пошевелился.
– По-вашему, мне нужен ствол? Разве вам неизвестно, что я француз? Наша война проиграна.
– Есть только один счастливый конец, чувак. Если я не вынесу себе мозги вместе со всем этим миром впридачу, считайте меня ссыклом и пиздоболом.
– Ну тогда до скорого. – Джеймс медленно и, как он надеялся, с безобидным видом встал на ноги.
– Я никого не обидел. Так что не талдычьте мне про карму.
– Я и не талдычу.
– Вот и нефиг.
– Я даже и не знаю толком, что это за карма такая.