– Что это ты имеешь в виду?
– Не знаю. Просто надо бы тебе чуть больше по свету поездить, прежде чем о Святом Духе рассуждать.
– Джеймс, ты в храм ходишь?
– Нет.
– Ну хоть молишься?
– А кому?
Мать зарыдала.
– Давай-ка, женщина, я расскажу тебе о Святом Духе. Чокнутый он, дух твой.
– Джеймс… – простонала она.
На самом-то деле он не чувствовал ничего, ни горя, ни удовлетворения, но сказал ей:
– Ладно, мам, прости. Я прошу прощения.
– Хочешь помолиться? Хочешь помолиться прямо сейчас вместе со мной, сынок?
– Валяй.
– Господи, Спаситель наш, Отец небесный… – забормотала она, и Джеймс убрал трубку от уха, думая: доведись Святому Духу как-нибудь спуститься в Южный Вьетнам, так уж ему, по всей вероятности, мигом отстрелили бы яйца.
Вдали у барной стойки он увидел нескольких человек – они пили виски из бокалов со льдом. Какой-то офицер в камуфляже сидел, уставившись на свои пальцы, а те терзали коктейльную салфетку.
В этот миг ему вдруг подумалось про сержанта Хармона. Боже мой! Да ему же хотелось воды!
– Сынок, – окликнула мать, – ты ещё там?
Сухие, растрескавшиеся губы – запёкшиеся, жаждущие. Эти сигналы языком…
– Спасибо за молитву, мам, – сказал он и повесил трубку.
Взял свою банку – и допил её, осушил, высосал до последней капли. Пиво было лучшим из того, что он когда-либо пробовал. Худшим – и лучшим.
Снилось Джеймсу, что он никак не найдёт свою машину. Стоянка сменилась деревней с узенькими кривыми улочками. Он не хотел просить о помощи, потому что нёс с собой эмку, а эти люди могли его арестовать. А время истекало… Вот и всё, что он вспомнил, когда проснулся, лёжа на матрасе в вымокшей гражданской одежде, хотя во сне был миллион ответвлений, целые проспекты переплетённых друг с другом событий и невысказанных затруднений. Каждую ночь он видел во сне кучу всего. Сон его утомлял, словно тяжёлый труд.
Джеймс встал, чтобы включить кондиционер, но никакого кондиционера в комнате не было. Под ногами глухо громыхал музыкальный ящик на нижнем этаже. С гвоздей над открытым окном свешивалась москитная сетка. Он думал, что на дворе день, но на улице виднелись только жёлтые лампочки какой-то вывески. Разыскал свои сине-чёрные мокасины и спустился по боковой лестнице за пивом. Это был тупик, незаасфальтированный, и чтобы не вляпаться в грязь, приходилось смотреть себе под ноги. Вот и бар «Джолли-Блу». Там он подсел к каким-то ребятам: те тоже были из Двадцать пятой дивизии, тоже из разведотряда, но плохие парни – «дальнюки». Они отсыпали ему немного спидов, и сон тотчас же как рукой сняло. С ними не было никаких женщин. Глаза у них сверкали, как у диких зверей. Эти ребята закидывались кислотой и прочими веществами, которые перекручивали им нервы и выворачивали мозги наизнанку.
– Давай с нами. Мы просто гуляем по джунглям. Мы – хозяева ночи. Принимаем спиды. Трахаемся. Убиваем. Разрушаем.
Джеймс хотел добиться нужного результата, но у него никак не выходило. Он осознавал, что всего-то и нужно, что пойти к этим ребятам, пойти в «дальнюки», перевестись. И тогда его глаза тоже преобразятся, как у них. Он спросил:
– Вы знаете Чёрного Человека?
– Да, – ответили они, – мы знаем Чёрного Человека, он ходит вместе с нами.
– Он может показать мне, как перевестись, – сказал Джеймс.
– Ну так давай, давай, разве ты не перепробовал всё остальное?
– Да, точняк, – согласился он, – пора бы и мне поплотнее сблизиться с чудовищами.
– Есть время сходить?
– Я на втором сроке службы.
– Отпуск домой тебе не давали?
– Да я и не просил.
– Что, не хочется разве дом повидать?
– Мой дом тут, на войне.
– Добро. Вот поедешь домой, так и будешь в итоге собирать пасьянс «Солитёр» до посинения. Колода за колодой. Сидишь у окна – и собираешь, пока глаза на лоб не полезут.
– Девяносто девять процентов того дерьма, что ежедневно возникает у меня в башке, противоречит закону, – сказал один. – Но только не здесь. Здесь то дерьмо, что творится у меня в башке, и есть закон, а кроме него, никакого другого закона здесь и нету.
– У них там какие-то военные теории, чувак. Теории. Мы такого себе позволить не можем. Такому здесь не место. У нас есть миссия. Никакой войны. Только мис-си-я.
– Ходить и убивать, верно?
– Гляди-ка, дошло. До этого засранца дошло!
– Пять баллов, ёпта!
– Продолжай в том же духе!
– Знаешь, что такое «дважды ветеран»? Это когда ебёшь бабу и сперва кончаешь в неё, а потом – кончаешь её.
– Тут каждый первый – дважды ветеран.
– Да?
– Так выпьем же за каждого дохлого засранца!
Они ушли, а он остался допивать пиво и смотреть на танцовщицу с синяками на ногах. У его головы тупо стукались в стену два комара. Если не брать их в расчёт, Джеймс был наедине с самим собой. Гремела музыка – что-то в стиле кантри, что-то психоделическое, что-то из репертуара «Роллинг Стоунз». На стойке и за стойкой – медленный, тоскливый танец гелевого светильника, искристый водопад на рекламе пива «Хэммс», калейдоскопический циферблат часов, на котором мелькают минуты, небольшие религиозные святилища, озарённые свечами.
– Никак не пойму, то ли это всё слишком реально – то ли недостаточно реально, – сказал Джеймс неизвестно кому… а может, неизвестно кто сказал Джеймсу…
Затем вошёл полковник – тот самый штатский, негласный главнокомандующий роты «Дельта», практически приёмный отец всего разведотряда «Эхо».
Он заполнил собою дверной проём – под расстёгнутой рубашкой судорожно вздымалась грудь. Руки держали в охапке двух некрупных шлюх – те широко улыбались, демонстрируя качественные зубные протезы. Судя по виду, дела его были далеки от завершения.
– Помоги-ка мне, солдатик.
– Усадите его вот сюда.
Сообща ему помогли усесться на потёртое сиденье единственного дивана – кроме него, в зале были только столики. Он щёлкнули пальцами, требуя выпивки. Насколько позволяло разглядеть приглушённое освещение, его лицо сначала побагровело, а затем – сильно побледнело. Одна из девочек втиснулась рядом с ним, ещё шире расстегнула ему рубашку и стала утирать столь же бледную вспотевшую грудь, поросшую серебристым волосом.
– Ух, меня чуть инфаркт не хватил!
– Сбегать за помощью?
– Сиди-сиди. Ситуация, конечно, требует врачебного вмешательства, но в основном-то я просто перегрелся и отравился этой треклятой рисовой водкой. Просишь у них «Бушмиллс», а тебе вручают «колу» пополам с рисовой водкой. А этот шмурдяк для питья никак не годится. Им разве что бородавки сводить.
– Так точно, сэр.
– Я старый вэвээсник, но и пехоту уважаю.
– Я вас знаю, сэр. Я из разведотряда «Эхо».
– Быть пехотинцем – это почётно.
– Нет оснований вам не верить.
– Если вскочит у тебя когда-нибудь бородавка, так ты надрежь её бритвой и десять минут подержи в рисовой водке.
– Есть, сэр, так и сделаю, сэр.
– Да, всё так. «Эхо». Ну конечно! Ты же мой туннельный ползун – с тех пор, как я потерял «кучи-кути».
– Ну, я-то спустился в парочку туннелей, да и всё на этом как будто. В три туннеля.
– Это уже кое-что. Бог, говорят, троицу любит.
– Так это ведь немного.
– Господи Иисусе, ты самый здоровенный туннельный ползун из тех, кого я видел.
– Не такой уж я и здоровенный.
– Для туннелей – да.
– Сэр, знаете про сержанта Хармона?
– Он ранен, насколько я понимаю.
– Так точно, сэр, парализован по самую шею.
– Парализован. Господи Иисусе!
– По самую шею. Разорвало его снизу доверху.
– Очень жаль, чёрт побери!
– Я собираюсь перейти в «дальнюки». Думаю наказать этих уродов.
– Нет стыда в том, чтобы ненавидеть, сынок, мы же на войне.
– Я вам не сынок.
– Что ж, прости за такую бесцеремонность.
– Сегодня вечером я собираюсь нажраться в сопли.
– Сочувствую твоей утрате. Сержант – славный парень.
– Куда делись «кути», сэр?
– Они стали мне бесполезны. Пара человек уехала домой. Всю ПЗ придётся сворачивать. Больше никаких «кути». Больше никаких вертушек.
– Так я и думал. То-то вас довольно давно не видно.
– Рушится всё. Что на родине, что за границей. На родине-то, небось, моя жена и дочурка трахаются с одним и тем же хахалем – мулатом, битником, активистом-пацифистом.
– Я бы с тем же успехом прибился к этому бардаку.
– Прости. Я пьян, мне нехорошо, я тебя смущаю… Так, о чём это я… Да, о ненависти же. Да, сэр! Сперва нас влечёт на подвиги любовь к родине, но рано или поздно ключевым мотивом становится отмщение.
Джеймс полагал, что полковник понимает, о чём он говорит. Перед ним был толстозадый штатский, рассуждающий о сведении бородавок, – и одновременно с этим живая легенда, прожившая жизнь, полную крови, войны и женщин.
– Ты в туннельную учебку ходил?
– Никак нет.
– Хочешь, мы тебя туда отправим?
– Хочу обучиться на «дальнюка».
– Сколько ты уже здесь?
– Уже месяц как на втором сроке службы. Служу второй год.
– Если пройдёшь обучение, тебя, вероятно, захотят оставить и на третий.
– Нормально. А ещё можно вас попросить уладить эту петрушку с самоволкой?
– С самоволкой?
– Я отсутствую в части три недели, вот какое дело.
– Ну, первым делом завтра же вернись к себе во взвод.
– Есть, сэр.
– Отмойся и возвращайся.
– Завтра же. Есть, сэр.
– А там мы всё уладим и отправим тебя на обучение в РПДД.
Летние дожди обошли Каокуен стороной. Впрочем, сегодня дождь всё-таки был.
Шкип шёл пешком в одиночку несколько километров от деревни, которую посетил с père Патрисом. Было уже почти десять утра – если верить авиационным наручным часам, подарку полковника, полученному в далёком детстве… Был убит Мартин Лютер Кинг. Был убит Роберт Кеннеди. Северная Корея до сих пор держала в заложниках американский военный корабль вместе с экипажем.