Снова полило, а затем настала ночь. Ей нельзя было возвращаться к миссионерам в Бакше. Они уснули в одной постели, лёжа бок о бок, без простыней: она – в одной из его жёстких, выстиранных вручную футболок, а он – в боксёрских трусах. На следующее утро после завтрака Кэти укатила в Бакше на своём чёрном велосипеде, и Шкип никогда уже больше её не видел.
1969
Когда у входной двери Хао появились эти трое американцев, чтобы забрать его в Языковую школу Вооружённых сил, он ощутил неуверенность относительно цели этого неожиданного посещения. Единственный из них, кто с ним заговорил, – какой-то чернокожий – был очень вежлив и представился Кеннетом Джонсоном, сотрудником американского посольства. Они поехали куда-то в центр города в «форде» с закрытым кузовом, кондиционером и дипломатическими номерами; Хао трясся на заднем сиденье вместе с одним из молодых людей.
У пункта их назначения оба молодых человека вышли, и каждый открыл по одной двери для пассажиров. Хао и Кеннет Джонсон проследовали мимо бетонных заграждений к симпатичному новенькому зданию. Прежнее было разрушено до основания в прошлом году, во время Тетского наступления. Здесь изучали английский две-три тысячи южновьетнамских военнослужащих. Внутри пахло свежей краской и древесиной.
Пленных, насколько он знал, в здании не держали.
Джонсон провёл его вниз по лестнице в подвал строения, где к ним присоединился какой-то морской пехотинец в форме. Учащиеся теснились на верхних этажах, и от их топота над головами подрагивал потолок, но по этому подвальному проходу Джонсон, Хао и морпех двигались в одиночестве. В конце коридора они подошли к двери, рядом с которой к стене крепилось что-то вроде небольшой счётной машинки – Джонсон мастерски надавил пальцами на четыре или пять кнопок, и дверной замок загудел и щёлкнул.
– Спасибо, сержант Огден, – сказал Джонсон, и они с Хао очутились в новом коридоре с множеством запертых дверей по обе стороны. Здесь было тихо и прохладно. Через единственную открытую дверь Джонсон ввёл его в маленькую комнату отдыха, обставленную, как любая гостиная: кушетка, мягкие стулья, а ещё большой электрохолодильник – красный, с надписью «Кока-кола». Окон в комнате не имелось. Должно быть, подвал располагался глубоко под землёй.
– Хотите колы?
Джонсон поднял тяжёлую крышку холодильника, вынул запотевшую бутылку и, отодрав крышку при помощи открывалки, приделанной к ящику сбоку, протянул напиток гостю. Кола оказалась очень холодной.
Хао принуждённо отхлебнул из бутылки. Сжал губы, направил поток по нужной стороне ротовой полости и сделал глоток. У него болел зуб – один из левых моляров. Полковник уже как-то заговаривал с ним о зубном враче.
– Садитесь, – сказал Джонсон, и Хао сел на край диванного валика, поджав ноги под себя, как бегун.
Джонсон остался стоять. Для американца он был маловат ростом, а под мышками его белой рубашки расплывались крупные пятна. Хао никогда раньше не доводилось беседовать с негром.
Хао забрали где-то через час после того, как Ким ушла на рынок. Значит, они не хотели попадаться ей на глаза. Позаботились о том, чтобы сохранить свой визит в тайне. И о том, где он сейчас находится, не знает никто.
Джонсон с удобством опустился на стул напротив и предложил ему сигарету. Хао принял предложение, хотя на самом деле у него лежала в кармане своя пачка «Мальборо», прикурил от собственной зажигалки, глубоко затянулся и выпустил дым через ноздри. Сигарета была без фильтра. Он деликатно сплюнул кусочек табачного листа. Его смущало, что предки этого человека были расой рабов.
Мистер Джонсон вернул сигареты в карман рубашки, не взяв ни одной для себя, и встал.
– Мистер Нгуен, позволите мне отлучиться на минутку?
Пока Хао пытался вникнуть в смысл вопроса, чернокожий вышел, не закрывая двери, и оставил его наедине с собственными мыслями – а мысли эти были отнюдь не весёлые. Он уронил недокуренную сигарету в бутылку, и она зашипела, сначала поплыла, а потом потемнела и наполовину ушла под воду.
Через открытый дверной проём Хао увидел свою жену Ким – она прошла по коридору в сопровождении другого американца. В душе у него что-то надорвалось и треснуло. Ким смотрела под ноги, будто брела по каменистой тропке. Его она, по-видимому, не заметила.
Но вот чернокожий вернулся.
– Мистер Нгуен! Давайте сменим место нашей дискуссии, не возражаете?
Садиться Джонсон не стал. Хао понял, что тот и не собирается, что это ему самому надо встать. Он дал проводить себя всего на несколько шагов по коридору в другую комнату без окон – там, перебросив лодыжку через колено, сидел худой, угловатый, моложавый мужчина в сдвинутых на самый кончик носа очках для чтения и смотрел вниз и влево на содержимое лежащей рядом с ним на столе манильской папки. Он улыбнулся Хао, сказал: «Прошу вас, мистер Нгуен, проходите, я хочу вам кое-что показать», и от его дружелюбного, почти компанейского тона у Хао забрезжила надежда. На столе были разложены какие-то приборы и провода, похожие все вместе на некую хитроумную радиостанцию.
– Меня зовут Терри Кродель. Все называют меня просто «Кродель», и вы, надеюсь, не будете исключением. Ничего, если я буду обращаться к вам «мистер Хао»?
– Ничего. Да.
– Садитесь, садитесь, пожалуйста.
Хао сел на жёсткий деревянный стул рядом со стулом Кроделя. Третий стул тоже ожидал седока, однако мистер Джонсон остался стоять навытяжку. Это были два очень разных американских типажа, пусть и одетые оба в одинаковые тёмные классические брюки, начищенные до блеска туфли и белые рубашки с коротким рукавом: Джонсон, темнокожий и черноголовый, стоял с отчуждённым и слегка неловким видом, тогда как бледный, веснушчатый Кродель с соломенными волосами сидел в расслабленной и начальственной позе.
Мистер Джонсон спросил:
– Сэмми позвать?
Кродель не дал ответа.
– Мистер Хао, – сказал он, – мы не собираемся задерживать вас надолго, не бойтесь.
– Это хорошо.
– В течение часа вы будете дома.
– Сегодня мы будем сажать дерево в честь Тет.
– Вы понимаете мой английский?
Хао честно ответил:
– Иногда я многое не понимаю.
Он до сих пор сжимал в руках полупустую бутылку «кока-колы» с покачивающимся на волнах окурком. Кродель любезно вынул напиток из его пальцев и поставил на стол.
– Хотите ещё?
– Нет, спасибо. Но она вполне хорошая.
Кродель сложил очки в карман рубашки, придвинулся вплотную и встретился с Хао взглядом – без малейшей враждебности или коварства, но весьма пристальным. У него были щетинистые ресницы всё того же соломенного цвета и бледно-голубые радужки.
– Не хочется видеть здесь переводчиков. Можем ли мы поговорить без переводчика?
– Да. Я не очень хорошо говорю английский, но понимаю намного лучше.
– Пойдёт, – сказал Кродель.
Джонсон тоже повторил: «Пойдёт» и покинул помещение, закрыв за собой дверь.
– Знаете, что это за штуковина?
– Может, радио.
– Это аппарат, который показывает, кто лжёт, а кто говорит правду. По крайней мере, так утверждается.
Неужели этот аппарат проверяет сейчас его самого?
– Как это работает?
– Это не в моей компетенции. Но сегодня мы им пользоваться и не станем.
Хао сказал:
– Я ищу подлинного мира и покоя. Не могу дождаться, когда вы заключите мир. Не могу дождаться, ребята.
Кродель улыбнулся:
– Война – это вам не мир.
Потом поднялся на ноги, пошёл к двери и открыл её.
– Кен! – позвал он, а затем сказал: – Извините, мистер Хао.
Появился Джонсон.
– Нам нужен переводчик.
Джонсон прикрыл дверь. Кродель пододвинул третий стул со словами:
– Просто нужно, чтобы кто-нибудь помог нам чётче излагать наши мысли.
Он сел и опять перебросил лодыжку через колено. Хао задумался, позволят ли ему закурить прямо здесь.
– Когда вы в последний раз видели полковника?
Хао похлопал по пачке «Мальборо» в кармане рубашки. Кродель извлёк зажигалку и высек пламя, а Хао ткнул в него кончиком сигареты, закурил и выпустил клуб дыма, размышляя о том, что жизнь в этом коварном городе, полном обманных манёвров и неожиданных поворотов, требует проворства и дальновидности, у него же эта комбинация качеств отсутствует напрочь. Например, он оказался неспособен сладить со своим шурином, который задолжал ему денег, хотя жил в доме отца Хао со смерти старика, когда дом перешёл в собственность самого Хао, но не желал признавать за собою долг. Родственники и интересы дела: ему не удалось проскользнуть между этих двух огней. Со смерти отца он отправил семейное предприятие псу под хвост. Не справился с банальной коммерческой рутиной – и уж подавно не в силах был сообразить, что́ сейчас на уме у этих людей, какие у них на него планы. Он затянулся приятным табачным дымом и сказал:
– Довольно давно.
– Месяц назад? Два месяца?
– Думаю, может быть, два месяца.
Джонсон к этому времени уже вернулся.
– А вот и Сэмми, – произнёс он, и на третий деревянный стул сел очень молодой вьетнамец, одетый в точно такие же, как у американцев, брюки и рубашку, тогда как Джонсон снова ушёл, а Кродель быстро заговорил, глядя на Хао.
– Мистер Хао, – перевёл парень, – мы пригласили вас сюда вместо того, чтобы подстроить якобы случайную встречу в каком-нибудь общественном месте. Причину этого я вам объясню.
– Объясните, – сказал Хао по-вьетнамски.
– Всё потому, что мы хотим, чтобы вы понимали: этот допрос – дело государственной важности, за ним стоит всё правительство Соединённых Штатов Америки.
Хао выговорил по-английски:
– Я друг Соединённых Штатов Америки.
– А у вас много друзей?
Хао спросил у переводчика:
– Что он имеет в виду, задавая такой вопрос?
– Понятия не имею. Хотите, чтобы я попросил его разъяснить?
– Зачем меня сюда привезли? Почему они спрашивают, много ли у меня друзей?
– Это не моё дело.
– Сэмми,